— Тебе понравится, — отвечает Катрине. —Ты в душ?
— Нет. Я просто решил дома отказаться от одежды. Ощущение наготы доставляет удовольствие, доложу я тебе.
Она смотрит на меня с удивлением.
— Ещё бы. Значит, ты просто решил?
— Да. Теперь, когда человек создал себе жилище, непроницаемое для непогоды и ветра, с кондиционированием воздуха и идеальным контролем температуры, нет никаких реальных причин одеваться. Одежда утратила функцию.
— Ты совсем сбрендил, — замечает Катрине. — А как насчёт того, чтобы вести себя нормально, хотя бы в порядке эксперимента?
— Что ты понимаешь под «нормально»? Если «естественно», то я именно так себя и веду. Человеку естественно жить обнажённым. Не знаю, насколько ты в курсе, но подавляющее большинство ведущих норвежских модернистов и архитекторов-функционалистов тридцатых годов были убеждёнными нудистами. Они видели связь между прагматичностью в архитектуре и производстве мебели и тем, что летом человек скидывает с себя лишние тряпки.
— Не знаю, насколько ты в курсе, но сейчас зима в разгаре, — говорит она. — А что у тебя с носом?
Он всё ещё опухший, иссиня-жёлтый на переносице после столкновения с черепушкой невменяемого таксиста. Эту историю я не планировал ей излагать.
— Упала балка. Я ломаю перегородки в доме, — рассказываю я.
— Надеюсь, ты был не в таком виде? — спрашивает она. — Сделай милость, оденься. А то вид глупый.
— Не гнушайся, попробуй сама! Разденься и увидишь. Очень приятно. И мысли вертятся быстрее, когда раздет.
— Сигбьёрн, у нас нет занавесок.
— И что? Думаешь, у нас так много секретов?
Она смотрит на меня и ухмыляется.
— Делай как знаешь. Надеюсь, ты планировал облачаться хотя бы, когда приходят гости. Я займусь йогой и посплю пару часиков. Какие-нибудь важные звонки мне были?
— Вроде нет, — отвечаю я, вспоминая, что давно не слушал автоответчик. Катрине идёт через гостиную к спальне, вытирая на ходу волосы полотенцем. Внезапно она поднимает лицо и кричит:
— Сигбьёрн, иди сюда!
— Что случилось?
— Твой брат у нас?
— Нет, с чего ты взяла?
Хьелль Турлайф не показывался после той чудовищной истории с ведром. Правильно делал. Катрине была возмущена не на шутку.
— А это что?
Она тычет пальцем в глубь гостиной, я, как был голый, подхожу к двери и заглядываю. Палец нацелен на столик Ногуччи. На нём лежит... чёрт, как я забыл.
— Я до смерти перепугалась. Откуда он взялся?
— Довольно интересно, что ты ассоциируешь это с моим братом.
— А что странного?! Он же гангстер. Это мне ясно. Ты хочешь сказать, это твоё?
— Ну да. Это игрушка, — говорю я. — Правда, потрясающий?
— Потрясающий?! По-моему, омерзительный. Зачем ты его притащил?
Я иду и беру пистолет, это отличный новейший девятимиллиметровый Bowers&Wilkins, я держу его на правой ладони, а пальцами левой глажу тёмную воронёною сталь, наслаждаюсь обворожительными пропорциями этого совершенного с точки зрения дизайна объекта, который ложится в руку как влитой. Людям следует уделять изучению стрелкового оружия больше времени.
— Я должен был нарисовать его, для одной работы, а потом решил оставить на столе как украшение. Ты наверняка видела такие сувениры. Мне он кажется красивым. Он не заряжен, конечно, если ты этого боишься.
— Я не боюсь, я в шоке, — говорит Катрине. — Будь так добр, спрячь его с глаз моих долой.
Я уношу пистолет к себе в кабинет и убираю в ящик, где уже хранится полный магазин к нему. На самом деле пистолет никакая не игрушка. Настоящее оружие, смертоносное. Я купил его за три тысячи крон у одного из поляков-плотников, которые делали Йэверу пол.
Вчера вечером я долго, час наверно, развлекался с пистолетом. Целился в окно, в машины, вывески, прохожих, в своё отражение в зеркале. Приставлял дуло к виску, засовывал в рот, чтобы почувствовать, как ощущается вкус промасленной стали за секунду до того, как вылетает пуля и кладёт конец всему. Пистолет был заряжен, но не снят с предохранителя. Потом я подумал, что заигрался, что нехорошо иметь боевое оружие в досягаемости, когда я так взвинчен, вынул магазин и убрал в ящик стола. Но пистолет оставил в гостиной, я ещё не насладился им сполна. А когда смотрел новости, целился во всех, кто мне не нравился. Начиная с премьер-министра. Прекрасное ощущение.
— Нам надо поговорить, — встречает меня Катрине, когда я возвращаюсь. Она в халате, но очевидно решила манкировать йогой. Она садится, я устраиваюсь напротив.
— Ты не мог бы всё-таки одеться? Из вежливости.
Я поднимаюсь и иду за своим чёрным халатом.
Бытует миф, что, услышав от женщины фразу «Нам надо поговорить», все мужчины впадают в панику. Я не ощущаю её. Мы с Катрине всегда без проблем обсуждаем то, что нас гнетёт. Хотя, естественно, я начинаю прикидывать, что могло стрястись на этот раз.
— Да? — говорю я осторожно.
— Сигбьёрн, с тобой всё в порядке? — спрашивает она.
— Вроде бы. А почему вопрос?
— Ты... так отдалился от меня. Я чувствую, что в последнее время мы не общаемся нормально.
— В последнее время ты почти не была дома, — замечаю я. — Возможно, дело в этом.
Она отхлёбывает глоток чая.
— Ты прав. Я тоже хотела бы реже уезжать, да ничего не попишешь, иногда всё сходится. Мне самой командировки опостылели. Честное слово, весной станет гораздо лучше.
Я киваю. Она продолжает:
— Но мне кажется утомительным каждый раз, возвращаясь домой, обнаруживать... загадочные вещи. Ты ходишь голый, с перебитым носом, а на столе в гостиной валяется пистолет. Разве непонятно, что меня это настораживает?
— Возможно, немного странного в этом есть, — признаю я.
— Как подвигается твоя работа? Ты доволен? Всё получается как надо?
— Нормально подвигается, — отвечаю я.
Я думаю о разбирательствах с Йэвером. Ему не кажется, что всё получается как надо. Но это моя проблема. И мне её утрясать. С Сильвией дела обстоят тоже не лучшим образом. Я очень долго уповал на это объяснение с Катрине, надеялся, что когда она наконец окажется дома и мы сможем выяснить отношения, то разговор будет решающим. А сейчас решать уже нечего. Мне лучше. Криз я переживал вчера, с момента, когда взялся за пистолет и пока не вытащил из него магазин. Потом я отдыхал, наслаждался, играл в «Sim City 2000». Самые обыденные занятия. Да, поспать было бы нелишним. Так ведь и Катрине не выспалась.
— У тебя не бывает чувства, что у нас проблемы в общении? — спрашивает она.
— В целом — нет. Мы оба слишком много работаем, в этом всё дело.
— Ты считаешь, что дело только в этом?
— Возможно, я сегодня не в форме. У меня два больших заказа, и я сижу с ними ночами. Мне искренне жаль, если это сказывается на наших отношениях.
— Иногда мне чудится, что ты ускользаешь от меня. Что я не могу к тебе пробиться.
Нечто в её лице вдруг наводит меня на мысль, что разговор не обо мне. Она опасается встречаться со мной взглядом, делает странные гримаски ртом. Силится что-то сообщить мне и не может собраться с духом. Внезапно всё встаёт на свои места. Беседа до сих пор была прелюдией, необходимой, дабы встроить в контекст и логику причинно-следственных связей некое признание. Догадываюсь, какое именно.
— Ты часом не встретила ли другого мужчину? — спрашиваю я.
Она вспыхивает. Едва не опрокидывает чашку, кладёт ногу на ногу. Насколько я знаю, так действует бессознательный защитный механизм.
— Этого бы не случилось, если бы я не мучилась из-за нарастающего между нами отчуждения, — признаётся Катрине.
Она обезоруживающе улыбается — видно, облегчение сильнее стыда. Если ей вообще-то стыдно.
— А как ты догадался?
— Ты никогда не умела ничего от меня скрывать.
— Наверно. Правда, скрывать было особо нечего.
— И насколько это серьёзно?
— Серьёзно? Да ты что! Один-единственный разок, в эти выходные. Я ужасно раскаиваюсь, Сигбьёрн.
Сейчас она откровенна. И наконец-то глядит в глаза.
— Кто он? — спрашиваю я.
— С работы. Начальник производства. Он швед, лет сорока пяти. Обходительный, наверно сексуальный, но меня он никогда с этой стороны не интересовал, до последнего раза. Так получилось. Мы сидели в отеле, в баре, пили, и я почувствовала себя страшно одинокой. Одинокой и пьяной. Через это все глупости и творятся!
Она нервно смеётся. Я вижу, она не рассчитывала на такую спокойную реакцию с моей стороны. Не желаю озвучивать, как она себе это представляла. Ещё б ей было не перепугаться при виде пистолета.
