слышу ряд зловещих, шмякающих ударов. Она поскользнулась на лестнице.
— Сильвия? — окликаю я, когда всё стихает. Она могла здорово расшибиться. Никакого ответа, шагов тоже не слышно, тишина. Даже стонов нет. В испуге я понимаю, что она могла притаиться за поворотом с чем-нибудь тяжёлым в руке, чтоб дать мне по голове, поэтому я спускаюсь медленно-медленно, зыркая глазами налево-направо. Поскольку я крадусь так осторожно, я нащупываю сломанную ступеньку вовремя, не успев встать на неё и покатиться вниз, как Сильвия. Она лежит внизу.
— Сильвия, ты ударилась? — снова спрашиваю я. — Видишь, всё-таки лестница оказалась не такой надёжной. Прости, мне очень жаль.
С нижней ступеньки я делаю шаг в сторону, чтоб она не смогла заехать мне в пах. Она лежит на спине. Лицо отвёрнуто в сторону, и я осторожно по большому радиусу обхожу её и захожу с той стороны.
Безжизненная.
— Сильвия?
Глаза упёрты в пол, взгляд застывший.
О боже мой, думаю я.
Всё не может быть так ужасно, как кажется. Я понимаю, что надо немедленно звонить «113», но потом вспоминаю, что телефон не подключен. Обшариваю карманы её пальто в поисках мобильника, но у неё нет. Насколько я помню, я ни разу не видел её с трубкой. Паника сжимает голову, как захлопнувшийся капкан. Хотя поднять её мне не по силам, по какой-то причине я твёрдо верю, что должен оттащить её назад в спальню и там попробовать вернуть к жизни. Когда она наконец лежит на спине на кровати, по-прежнему без признаков жизни, с меня льёт пот. Я приношу воду и брызгаю ей в лицо. Пробую дыхание рот в рот, сперва сепаратно, потом в комплексе с массажем сердца, как меня учили на военных сборах резервистов-санитаров, к которым я приписан. Оба наших лица перемазаны моим потом и слюнями. Наверно, из-за паники и стресса я произвожу манипуляции неверно, во всяком случае, Сильвия не реагирует. Не начинает дышать, не шевелится. Пульса нет. Лежит как колода.
— Я тебя люблю, — заклинаю я. — Ну возвращайся ко мне, ну давай!
Она не шевелится. Взгляд застывший.
— Но я тебя всегда любил! — сиплю я и понимаю, что сдался.
Любил? Люблю. Какая разница?
Немного успокоившись, когда сердце уже не стучит так оглушающе и неистово в ушах, я заставляю себя встать в ногах кровати и всмотреться в неё. Единственно взгляд выдаёт, что некое насилие или вольности сверх нормы были допущены в отношении неё. Я не могу этого видеть, иду и опускаю веки. Теперь она будто спит — рот расслаблен, помада обкусана, — но красива. Восхитительно.
Она лежит раздвинув ноги. Где-то я читал, что когда ломается шея, то в эту секунду или на миг раньше умирающие, например, висельники, опорожняют содержимое кишечника. А Сильвия нет. Такая же подмытая, как встала с биде.
Медленно и неописуемо бережно я начинаю раздевать её. Тело податливо, всё идёт как по маслу. Сперва белый свитер — я опасливо стягиваю его через голову, чтобы не открылись глаза; затем засовываю руки ей под спину, расстёгиваю бюстгальтер и освобождаю лямки. Бормочу «прости». Нахожу пуговицу и молнию в боку юбки, расстёгиваю их, и юбка послушно соскальзывает с ног. Потом укладываю её так, как она лежала. С раскинутыми и чуть заведёнными вверх руками. Так груди приподнимаются и присобираются, это её особенно украшает.
Не спуская с Сильвии глаз, я разоблачаюсь. Она ещё прекраснее, чем я думал. В ней, обнажённой и дремлющей, есть сходство с моделями Ренуара, особенно раннего. И меня наполняет такая грусть, что это ушло, хотя я вижу глазами, что нет, ещё пока не ушло, и я остро чувствую радость от того, что мы, в самый последний раз, наконец будем вместе.
Я тихо ложусь рядышком с ней, головой на вытянутой руке, и ощущаю тепло и мягкость её тела. Для женщины за тридцать у неё кожа невиданной красоты и чистоты, даже молодые и ухоженные такой не похвалятся. Я глажу пальцами каждый миллиметр, от макушки до пяток. Как бы то ни было, думаю я, но она уйдёт из жизни в ласке, любви и уважении. Провожу рукой по коротким, но жёстким и курчавым волосёнкам на лобке. Они тёмные, почти чёрные, и она подрала их воском под бикини, готовясь к греческим каникулам.
По правде сказать, я не вижу ничего особенного, никакой «подушки». Восхитительный бугорок, неотразимый и манящий. Губы чуть раздвинуты и розовые-розовые, как дёсны, думаю я.
Подискутировав сам с собой и убедившись, что она наверняка не станет противиться — то есть, что живая Сильвия не стала бы противиться, получи она заверения, что всё будет сделано с нежностью и уважением, — я ложусь на неё и люблю её. Я обцеловываю её, всю-всю, шею, щёки, соски, и вхожу в неё. Она мокрющая. Хоть в этом Туре Мельхейм не приврал.
Несуетно, со страхом и трепетом я люблю её на голом матрасе в спальне Йэвера и не забываю нашёптывать ей слова утешения. Мне кажется, это очень красивое прощание. Я зажмуриваюсь и представляю себе машину «скорой помощи», слышу сирену, вижу, как Сильвию волокут мимо на носилках, не дав мне проститься с ней, а потом я остаюсь отвечать на вопросы. Нет, лучше так. Я прогоняю все мысли о том, что будет потом, и думаю лишь, как доставить ей максимум удовольствия. И себе тоже. Я неплохой любовник. Жаль только, она этого не успела узнать раньше.
Я кончаю на легчайшем, затянутом движении, но продолжаю подмахивать, пока не прыскает семя, а оно льётся, льётся, льётся, бесконечно. Потом я нежно целую её в губы и ложусь отдохнуть, зарывшись головой ей в груди. Слушаю, как бьётся сердце. Не бьётся. Я начинаю рыдать.
Ещё через десять минут я встаю. За окном полная тьма. У меня нет желания потрогать, не коченеет ли она. Облачившись, я мгновенно, как будто по мановению одежды, начинаю мыслить практически.
У меня не было других мыслей, кроме как обратиться в полицию, заявить о случившемся. Это несчастный случай, так? Судмедэксперты без труда разберутся, что она действительно упала и свернула себе шею. Но они найдут мою сперму, тоже без труда. Я не думал скрывать, что мы были близки. Да это и невозможно: вон из неё льётся, сегодня и вправду извержение семени, да ещё она не контролирует мускулы, не удерживает. Я иду в ванную, отыскиваю салфетку и запихиваю в неё, чтобы не закапала матрас. Но судмедэксперты не пройдут мимо и такой подробности, что близость имела место после смерти покойной. Это факт, неудачный для меня сам по себе, плюс он лишает веры мои объяснения в целом. Карается ли по закону то, что я только что совершил? Кстати, неизвестно. Но неприятностей не оберёшься, это к гадалке не ходи.
Как только найдут тело.
Я думаю о Катрине. Какой ад ей предстоит! Теперь, когда отношения вновь обрели теплоту. Только представить её родителей или Таню с Кристианом. И беднягу Йэвера, чей новый дом был освящён столь своеобычно. Он мне ещё и не заплатит. Впрочем, это будет самая пустячная из моих проблем.
А если её не найдут?
Я припоминаю эпизод с Эйнаром Сюлте, когда я искушал себя мыслью столкнуть его с лестницы. Отвратительная параллель, будто нашаманил себе. Но я помню, что подумал тогда: меня с Сюлте ничто не связывает и никто не свяжет наши имена. А тут и подавно. Кто видел меня с Сильвией? Уж не говоря о том, что ей завтра уезжать в Грецию на три недели. Всё это время её не хватятся, а там и след простыл. По крайней мере, в доме Йэвера, который едва ли станет первым местом, с которого начнут поиски пропавшей.
Убийство, которое можно было бы назвать идеальным, если б не один нюанс: это не убийство. Но об этом я уже говорил.
Завтра сюда никто не придёт. Йэвер в отъезде, каменщик ждёт моего звонка. Водопроводчик и электрик работу закончили. У двух плотников остались недоделки, в маленьких комнатах второго этажа разложен их инструмент, но у них другая работа на этой неделе, я могу рассчитывать на них не ранее понедельника. А если они захотят забрать инструмент? Обе связки ключей у меня. Я им не очень-то доверяю, поэтому каждый раз сам впускаю их и запираю за ними. Если им понадобится инструмент, им придётся звонить мне договариваться. Ни малейшей опасности.
До меня начинает доходить, что я вынужден буду проделать. Где и как?
Любушка моя, похоже, не судьба тебе упокоиться в освящённой земле, думаю я, разглядывая нагую прелестницу на матрасе. Насколько я тебя знаю, сие обстоятельство не играет для тебя судьбоносной роли. Зато я придумаю кое-что получше. Получите и покрасивее. Сберегу тебя навечно!
Я собираю её одежду и скидываю в кучу на полу. В одной из комнат находится кусок плёнки, которым можно её закрыть. Понимая, что к завтрашнему свиданию она будет уже не та, я прежде чем укутать её плёнкой, нежно чмокаю её в лоб и говорю: «Любимая, прощай».
Сильвия выглядит по-прежнему умиротворённо. И даже в большей степени. Похоже, что она улыбается, слабо и загадочно, как женщина после оргазма. Видя это, я испытываю счастье.
Я распахиваю в спальне окно, чтобы жара не нанесла ей вреда, и для пущей безопасности запираю дверь снаружи.
Её одежду я кидаю в багажник машины. Сейчас не время думать, как с ней поступить, это терпит. Я включаю сигнализацию, захлопываю и запираю дверь. Датчики установлены на окнах первого этажа, а наверху — нет. Они реагируют на движение. Например, если влетит птица, они сработают. Вдруг меня это пугает. Хотя окно распахнуто не настолько, чтобы залетела птица. Ничего не случится. Можно спокойно ехать домой.
Завтра предстоит купить кучу материала и будет много работы. Но меня это даже вдохновляет.
Когда я наконец, чуть живой от усталости, добираюсь до дома, Катрине нет. Она ушла в кино, написано в записке. Господи, люблю тебя за то, что не перевелись ещё почтенные обыватели, которые по воскресеньям совершают лыжные прогулки, а потом отправляются в кино и, бывает, позволяют себе перекусить после фильма в городе. Не знающие убийств в ином виде, кроме пропущенных киноцензурой. Я сразу ложусь спать и ставлю будильник на семь утра.
Мне предстоит много дел.
В серой предрассветной мгле, когда я просыпаюсь, меня одолевает мучительное смятение. Несколько минут уходит на то, чтобы привести в порядок мысли и чувства и воссоздать картину вчерашнего дня. Фантазии и воспоминания сплетаются, не различишь, и твёрдо я знаю лишь одно: сложилась чрезвычайно опасная ситуация и надо действовать. Я вылезаю из кровати, не будя Катрине, и встаю под ледяной душ. Помогает. Диспозиция проясняется. Мучает только, что вчера, засыпая, я исходил конструктивными, креативнейшими идеями, фонтанировал ими, а сегодня не могу оживить ни тех мыслей, ни чувств. Всё забивает страх.
Когда я её увижу, станет лучше, утешаюсь я.
Магазины, которые мне нужны, открываются не раньше восьми, так что у меня есть полчаса на себя, на кофе и самокопание; о завтраке речи нет, хотя я чувствую потребность в дополнительной энергии. Мне не хочется встречаться с Катрине, поэтому я пробираюсь в спальню и убеждаюсь, что её будильник не
