зазвонит раньше восьми. Вернувшись на кухню, я минут десять-двенадцать посвящаю самогипнозу, я концентрируюсь на дыхании и ухожу в тишину с головой, так что возникает полнейшее ощущение, что я слышу, как толчками струится по телу кровь, как её тепло с заданным ритмом доходит до кончиков пальцев. Люди, не знакомые с тайнами гипноза, считают транс — состояние, когда время замирает, — разновидностью белой горячки, которая открывает доступ в под- и бессознательное, так что человек не отдаёт себе отчёта в собственных действиях, непредсказуем и может сказать или натворить что угодно. На самом деле всё строго наоборот. Во время гипноза человек вменяем как никогда.
Я оставляю Катрине записку, что ей не стоит рассчитывать на моё возвращение к обеду, одеваюсь и выхожу из дому.
На покупки уходит три часа и несколько тысяч крон. Я собираю все чеки, хочу потом некоторые из них уничтожить. В каждом магазине я даю себе установку не привлекать внимания, не суетиться и не вести себя так, будто покупка — вопрос жизни и смерти, но это напрасные предосторожности. Я попадаю на заспанных, борющихся с зевотой рабочих склада, которые берут мой список и как сомнамбулы плетутся за товаром, поддерживая себя мыслями исключительно об утренней чашечке кофе и свежей газете, от которых я их оторвал. В тёмно-синей спортивной стёганой куртке, которую я прежде никогда не надевал в городе, я похож, скорее всего, не на мастера-ремонтника, а на новосёла с грандиозными планами на день. Время от времени я задаю разные вопросы технического плана и получаю благожелательные и профессиональные советы.
Забив материалами багажник и заднее сиденье, я еду в Виндерен, где дом во всей своей свежеокрашенной красе ждёт меня. Создателя и разрушителя. Шиву с двумя парами рук. Сегодня мне пригодятся обе.
Я перетаскиваю тяжести. Мешки с моментально застывающим бетоном, рулоны толстых пластиковых мешков, батареи больших тюбиков со шпаклёвкой и эпоксидкой, кисточки, инструменты и прочее. В основном всё остаётся на первом этаже, где я затянул пол толстым пластиком, чтоб не испачкался и не покорябался. Я переоделся в рабочую одежду: старые кроссовки Nike и синий комбинезон с логотипом какой-то транспортной фирмы на спине. Его я просто- напросто украл, как сказали бы рабочие — «придержал».
Потом поднимаюсь на второй этаж. Тут холодно, я закрываю окно, прежде чем подойти к постели Йэвера и поднять укутывающую Сильвию плёнку. Открыть глаза и взглянуть на неё требует изрядного мужества, но, проделав это, я исполняюсь благодарности. Я вижу, что придумал всё правильно. План сработает.
Все цвета стёрлись из неё за те полсуток, что меня здесь не было, кожа приобрела мёрзлый, синюшный оттенок. Натуральная чернота растительности — бровей, непрокрашенных корней, волос на лобке — контрастирует с ним совершенно гротескно, как будто грим. «Я блондинка, втиснутая в тело брюнетки», — пошутила Сильвия однажды. Сейчас это как никогда верно.
Я трогаю внутреннюю сторону бедра, где по логике вещей кожа должна быть самой тёплой. Она стылая, но не ледяная. Всё же температура настолько противоестественная, что меня пробивает дрожь, я натягиваю серые нитяные перчатки, которые держал в кармане. Не закаменела ли она? Об этом я хорошенько не подумал, да и знаний не хватает. Ограниченная подвижность тела нарушит мои планы, и я задним умом понимаю, что зря открывал окно. Я пробую согнуть колено, и нога сгибается полностью, но с трудом и скрипом, как мои собственные члены наутро после рекордного лыжного забега.
— Прости, — извиняюсь я, перекладывая Сильвию на бок. Я придаю её рукам более естественную позу, это похоже на манипуляции с куклой, на каких художники учатся рисовать движения. Я поворачиваю её ещё раз, на живот. Потрясающей красоты геометрия тела, а вот ямочки на крестце. Гладя красивые ягодицы, я обнаруживаю, что они уплощились от лежания, но выясняется, что их можно вымесить в более совершенную форму и что, прежде чем начнётся разложение, тело обретает пластилиновую пластичность, Идеальный материал для работы.
Мозг фотографирует и сохраняет всё в памяти. Я снова укладываю Сильвию на спину и обследую груди, их тоже можно формировать, потому что жир наполовину застыл. Соски эрегированы, интересно, это стандартный физиологический процесс или мне просто повезло? Всё время вскрываются новые стильные детали: неприметная припухлость на месте кадыка, бесподобная жировая складка между грудью и подмышкой; то, как мягкий оползень живота выворачивает пупок. На бёдрах уже заметная «апельсиновая корка», но я думаю, что смогу ей с этим помочь.
Общение с ней как с формой, освобождённой от разрушительных личностных установок, переводит мою любовь к ней в новое измерение. Было бы извращением утверждать, что она милее мне в таком виде; нет, нет, так я не думаю. Я бы всё отдал, чтобы услышать её смех, лучше, конечно, не тот презрительный и издевательский, который так взбесил меня вчера, а её обычный, рассыпчатый и немного вульгарный. Смеха не будет. Мне не нравится думать о ней, как о «мёртвой», ибо тело передо мной живо неоспоримо, и я думаю иначе: её субъективное время вышло. Теперь она для меня объект. И разве такое отношение не есть одна из предпосылок любви? Разве не в объект мы влюбляемся? Теперь, когда она не в состоянии отвергнуть мои ласки, уберечь себя от них, возникла интимность, исполненная красоты и сиюминутности. Она во власти моих любящих и уважительных рук. Это окончательное примирение. Я счастлив, что мне довелось испытать такое.
А теперь за дело.
Я меняю перчатки на пару резиновых хирургических и принимаюсь обмазывать тело жиром, сверху донизу. Это тягучее вещество на основе силикона под названием Linux, которым пользуются в том числе штукатуры. Я поднимаю волосы и тем же жиром приклеиваю их к макушке. Лицо и голова меня не интересуют в данный момент. Она недавно тщательно выбрила всё тело, это весьма облегчает мою работу. Нагреваясь от моих рук, жир начинает источать искусственный, но приятный аромат, напоминающий сосновую свежесть. Я пробую думать, что делаю ей массаж с ароматическим маслом и представляю себе, как она жмурилась бы от удовольствия, — Катрине утверждает, что я бесподобный массажист; как положено в эротическом массаже, вагину я оставляю на сладкое и под конец замазываю все её женские прелести толстым слоем жира, хотя и решил отказаться от самых изобличающих проекций. Сначала надо посмотреть, как будет получаться. Естественно, мне тоже процесс доставил удовольствие.
Покончив со смазкой, я перехожу к формам: укладываю Сильвию на живот и приношу материал для их изготовления, это пластик на основе моментальной эпоксидки. Я впервые работаю с ним, приходится для начала изучить инструкцию. Мне потребуются килограммы его, понимаю я и тревожусь, хватит ли мне. Я купил целую упаковку — должно хватить.
Вещество оказывается сероватой массой идеальной мягкости, вроде тонкой гончарной глины. Но, честно говоря, пахнет отвратно. Я накладываю массу на спину, бёдра, ноги и ягодицы, постоянно проверяя, чтобы слой был достаточно толстый, не меньше пяти миллиметров. Сделав почти целиком эту сторону, я соображаю, что проще было разделить её на сегменты и лепить их отдельно. Но ладно, это позже, если останется материал. Масса схватывается сразу, я чувствую и хвалю себя, что не стал экономить на пластиковых перчатках. Они улетят со свистом.
Инструкция советует использовать для придания пластмассе прочности тепло, поэтому я достаю купленный сварочный аппарат, включаю его и вожу синей дугой над массой, но на почтительном расстоянии. Запечь её мне бы никак не хотелось, надо только прогреть верхний слой корки до шестидесяти- семидясети градусов. Посчитав, что уже довольно, я сажусь, снимаю перчатки, жду. Смотрю на часы — почти час. Впереди долгий день — и ночь.
Аккуратно подцепив эпоксидную скорлупу, я отделяю её без труда. Разбежалось несколько трещин, но это ерунда, сама отливка достаточно твёрдая и держит форму. Я пытаюсь её согнуть. Едва подаётся. Нет на свете ничего невозможного, думаю я, надо лишь правильно подобрать материал.
Следующие два часа я леплю отпечаток за отпечатком, пока не кончается эпоксидка. Я кручу и верчу куклу, чтобы схватить именно такой изгиб, поворот руки, плавную округлость на стыке бедра, попы и ноги. Теперь у меня полный набор пластиковых форм. Сильвия готова к запуску в массовое производство. Пробил-таки её час. Я раскладываю формы по полу и изучаю их. Это детали моего конструктора. Один отпечаток я изымаю, безупречный слепок с её лона. Но в него залипли волосы с лобка, поэтому придётся мне от него избавиться. Как ни жаль.
Теперь на очереди тот этап работы, от которого меня в самом деле воротит. Смогу ли я? И ещё вопрос: дано ли мне право? Но его я вынужден оставить без ответа.
Вот оно, собственно, прощание. Теперь, когда я скопировал всё, достойное сохранения, придётся её разделать. Я замечаю, что сейчас это деяние вызывает во мне, насколько такое возможно, меньший протест, поскольку мысленно и творчески я уже проделал схожую процедуру, я вычленял фрагменты её тела, я их дробил. Но всё равно я адски мучаюсь, тем более не желаю видеть всего этого, поэтому я затеняю ванную насколько это вообще возможно, прежде чем притащить Сильвию и положить её в ванну. Она каменная, неподъёмная и не помогает мне, а шмякается головой вперёд, мерзко хлюпая силиконовым салом.
Я достаю электропилу с новым алмазным полотном. Оно берёт даже сталь, если надо. А моя леди не стальная. Я закрыл всё плёнкой, но не представляю себе, сколько и какой грязи будет. Кровь должна была свернуться, но остальная требуха?
Её левое запястье. Я беру её ладонь в свою, как для пожатия, включаю пилу, примериваюсь, зажмуриваюсь, режу. Потом чувствую, что рука повисла, это я стою, зажав в пальцах чужую бесхозную конечность. Так просто? Оказывается, нас элементарно лишить целостности, когда до этого доходит. Кости, мышцы, сухожилия — всего-то пустяков. Кровь, как я побаивался, не льётся, так, сукровица, оставляющая затейливые разводы на ванне, плёнке и моём комбинезоне. Если б мне достало сообразительности поместить тело на ночь в холодильник, работа была б просто чистой.
Не могу объяснить, как я держусь. Меня дисциплинирует мысль, что я должен проделать всё эффективно, быстро, чётко и без эмоций. Скотобои работают так каждый день, твержу я, снова и снова сглатывая кислый ком, поршнем скачущий в горле. Хорошо, что я не поел. После левого запястья я, для укрепления решимости, берусь за голову, я держу её за волосы, отвернув лицо, и пилю. Чёрт! Вдруг шальная мысль: вспоминается картинка времён Французской революции — опьянённые властью революционеры торжествующе размахивают головами казнённых господ. История делается и так. Мне легче от мысли, что люди проделывали такое до меня. Такое тоже. Зверство человека ограничено лишь его изобретательностью. Я осторожно откладываю голову лицом вниз.
Потом отрезаю обе руки по плечи, это нетрудно. Кстати пригодилась наконец анатомия, которую мы учили в школе. Мне проще сообразить, где надрезать, чем полному профану. Пусть мне и на секунду не нужна слава мастера этих дел.
Кого люблю, того делю.
Отделив все конечности, я останавливаюсь, не зная, как поступить с обрубком, начинаю сомлевать перед ванной, в которой скопилась куча грязи и пакости, и когда я жду, что вот-вот потеряю сознание, — в дверь звонят! Господи!
Шок такой силы, что я с померкшим рассудком чудом не хлопаюсь в ванную к демонтируемой Сильвии. Сердце останавливается, если верить ощущениям, на сотни секунд. Наконец оно заводится, как нетянущий лодочный мотор, вполсилы и с перебоями. Ещё несколько секунд спустя кровь поступает в мозг, создавая предпосылки для мыслительной деятельности.
Плотники?
Сантехник?
Точно не Йэвер. Он в отъезде.
Самое важное: может ли этот человек зайти, если я не открою?
Думаю, нет. Мне кажется, все ключи у меня под контролем.
