Отойдя шагов на двадцать от костра, Нюра сделала своё дело и решила скоротать часок возле своего мужа.
– Новые сапожки не жмут?
Беглецы замерли и воровато оглянулись. Выданные перед отбоем обновки были немного велики, так сказать, на вырост, что послужило шутливому замечанию Свиртила, но сейчас, было не до шуток. За спиной ухмыляющейся девушки стоял хмурый воин, направивший самострел прямо на них.
– Мы это …, лошадок проверить. – Ответил Кругляк, подбивший братьев на бегство.
– Ага …, лошадок. А то, я решила, что за мной подглядывать вздумали. А ну, живо спать! Кому сказано.
Мальчишки метнулись в палатку, разбудили Снорьку, получили заслуженного леща и вскоре всё стихло.
Непутёвых беглецов я разбудил раньше всех. Невыспывшиеся берестяне зло поглядывали друг на дружку, расчищая дорогу от поляны к реке с помощью двуручной пилы и топора. Нюра колдовала над огромной сковородой, готовя омлет из двадцати яиц, не забывая проверять готовность каши. Гюнтер отсыпался, а Свиртил ласково поглаживал по голове литвинку, смотря на шипящий в снегу горшок.
– Ой! Горячо. – Запищала Милка.
Культя ноги погрузилась в остывающий воск. Необходимо было сделать макет изувеченной части тела, дабы потом, подобрать нужный протез.
– Терпи. Без этого никак – утешал я девушку.
Когда отпечаток был готов, мне оставалось только передать его в центр реабилитации. Спустя две недели Борис Борисович отправил посылку из Москвы, в которой лежало чудо технологий моего времени. Милка впервые, за пять лет смогла подпрыгнуть.
Из Берестья мы двинулись в сторону Люблина. На Буге начался ледоход буквально за нами следом. Дорога раскисла, так что, двадцать пять вёрст в день считалось хорошей скоростью. Ещё неделя пути и сани нужно будет менять на телеги. С нашим транспортом проблем не было, снять полозья и вставить оси с колёсами в специальныне отверстия, дело нескольких часов, а вот богемцам придётся покупать новый транспорт. Зато теперь у нас была своя маленькая пекарня на колёсах. Милка выпекала потрясающе вкусные булочки и хрустящие корочкой хлебцы, в виде кирпичиков. Полевая кухня вызвала удивлённые взгляды всего каравана, и лишь Пин Янг, уже знакомый с подобным предметом, ловко отвинтив зажимы крышки термоса, посмотрел внутрь, где-то постукал и с довольным видом, с высока поглядывал на глазеющих купцов.
С каждым днём становилось теплее, а нам всё чаще стали встречаться по дороге вереницы голодных людей, спешащих на восток, подальше от войны, где строилась новоя столица Галицко-Волынского княжества Холм. Нюра иногда подкармливала, втихаря от Гюнтера, детей, но всем помочь была не в силах. Во время полуденной остановки какая-то женщина всучила Пахомовне годовалого ребёнка и попыталась убежать. Как выяснилось, из-за голода у молодой матери пропало молоко. Младенец погибал. Несчастная попыталась договориться с Ицхаком, но тот прогнал её, чуть не ударив палкой. И тут, она увидела в караване женщин. Это был последний шанс.
Не успев дослушать рассказ бедолаги до конца, Нюра вскочила на лошадь и помчалась по дороге, догоняя беженцев, прошедших возле нас полчаса назад. За тележкой переселенцев плелись привязанные козы, и девушка это запомнила. Воинот припустил за ней, боясь оставлять госпожу одной. Ничего не понявший Гюнтер держал в руках младенца, оставленного женой, хлопая глазами.
– Ты куда? – Промолвил Штауфен.
– Я скоро! Быстро нагнав беженцев, Пахомовна перегородила им дорогу.
– Кто хозяин козы?
Люди молчали. За нарядно одетой девушкой приближался воин, в полном доспехе и ничего хорошего это не сулило.
– Мои козы. – Беженец выпустил оглобли тележки из рук, поклонился и, не поднимая головы, добавил: – Госпожа, не отнимайте. У нас больше ничего нет.
– Тут гривна! – Нюра достала из кошеля серебряный прутик и бросила к ногам мужичка. – Ты сможешь купить корову-трёхлетку. Козу я забираю.
Из чего я сделал соску, через которую кормили малыша, лучше не говорить. Другого подходящего материала под рукой не было. Шло восемнадцатое марта, и где-то под Хмельником, сандомирский кастелян Якуб Ратиборович пытался перегородить путь на Краков летучему отряду Кайду.
В это время, через разрушенный монголами ещё в феврале Сандомир, проходила колонна русских войск. Более двух тысяч лошадей несли на себе вьюки, тащили за собой волокуши и скрепящие разномастные телеги, реквизированные на правах войны. Двигались быстро, как при воровском набеге. Только в этот раз, не обкраденные хозяева, шли по пятам, стремясь наказать за уведённое добро. Рысёнок всё ещё помнил разговор с Ярославом.
– Смотри боярин, не опаздай к намеченному сроку. Лют союзник наш. Не выполнил наказ – смерть. Никто не поможет, никто не будет слушать объяснений, никто не посмотрит что родовит. Может, так и надо воевать?
Тогда Рысёнок поговорил с князем по-душам. Велики были заслуги его рода перед Русской землёй. Помнил это Ярослав, потому сам и провожал боярина, отдав ему всех свободных лошадей, снабдив опытными проводниками. Девять сотен душ сопровождали продовольственный обоз. Со смолянами получалось ровно тысяча двести человек.
За дни перехода Тороп изменился. Пропала спесь и высокомерие, необдуманные слова больше не вырывались из уст, исчезло лизоблюдство и желание угодить начальству. Тороп становился мужчиной. Однажды вечером, на стоянке в шатре, боярин поведал Рысёнку, как извёл Савелия.
– С той поры камень неподъёмный на моей душе висит. В церковь ходил, исповедовался. Не помогло. Постриг хочу принять, дай Бог, отмолю грех.
– Грех и по-другому отмолить можно. Отчизне службу снести, кровью своей отмыть. – Давал совет Рысёнок. Как-никак, а с отцом Торопа, они сражались вместе, плечом к плечу.
– Не хватит руды моей. Подло я поступил.
После той ночи, Рысёнок стал доверять Торопу ответственные задания. И тот его не подводил. В Берестье, боярин за один день сумел договориться с местным князем и пополнил обоз необходимым сеном. Следуя в авангарде, умудрялся подготовить ночную стоянку и обеспечить охрану. Казалось, что Тороп практически не спит, проверяет караулы и всегда первым оказывается в нужных местах. О лучшем заместителе, Рысёнок мог и не мечтать.
Город пришлось обойти. Сотни незахороненных трупов, сваленных в ров перед сгоревшими городскими стенами, после растаявшего снега собрали возле себя всех падальщиков из окрестных лесов. Стая ворон кружила над братской могилой, периодически приземляясь, присоединяясь к пиршеству и, вскоре вновь взмывалась в небо, наполняя пространство режущим слух криком и хлопаньем крыльев. Стоял жуткий смрад.
В двух верстах от разрушенной столицы Сандомирского княжества русская рать впервые, за три дня встретила местных жителей. Чудом уцелевший священник собрал возле себя три десятка детей, оборудовал несколько землянок и пытался сделать запруду на Висле, в том месте, где находился старый брод. Получалось плохо, вбитые в дно колья с самодельными сетями, из переплетённых веток, разлившияся река сносила течением.
– Отец Юзеф! Бегите, они снова пришли! – Закричал мальчишка на берегу, предупреждая стоящего по пояс в ледяной воде мужчину.
Священник приподнял голову, посмотрел на кричащего мальчика, затем обернулся в сторону другого берега.
– Господь, смилуйся, сохрани нас. Если не меня, то хотя бы убереги детей малых. – Прошептал Юзеф.
Бежать было поздно. Тройка всадников уже подошла к броду, и расстояние, разделявшее их, не превышало двадцати аршин. Лошадь нагонит его ещё до того, когда он выйдет из реки.
– Бог в помощь! Мальцов убери, затопчем. – Раздалась русская речь.
– Спасибо.
Слово благодарности само вылетело из уст священника. Он поймал себя на мысли, что не почувствовал угрозы. От говорившего с ним воина веяло какой-то теплотой, радушием и одновременно строгостью, а самое главное, это была славянская речь.
– Егорка, скачи к Рысёнку. Предай боярину, что брод найден.
От тройки русов отделился всадник и сразу пустил свою лошадь галопом в сторону, откуда они появились. Юзеф оставил в покое размываемую запруду и стал быстро тянуть на себя перемёт с крючками. Потерять драгоценную снасть было равносильно голодной смерти. Вскоре стали слышны голоса и ржание коней движущегося обоза. Колёса телег окончательно похоронили весь дневной труд маленьких сандомирцев по созданию плотины.
Перейдя Вислу, Рысёнок сделал привал. Появилась возможность напоить коней и стадо быков. На берегу задымили костры, застучали десятки топоров, а запах готовящейся каши заставил выползти из землянок голодных сандомирцев. Дети сначала стояли в стороне, а затем, по двое, по трое стали подходить к кострам с огромными казанами, глазами пожирая разварившуюся крупу, иногда поглядывая на священника, разговаривашего с русским воеводой.
– Как звать тебя?
– Юзеф Войтыла.
– Давно здесь?
– Со Сретения господнего[61] на восьмой день.
– Как же вы выжили? Ни единой души в округе нет, – удивлённо спросил Рысёнок.
Войтыла промолчал. Что он мог ответить? Как отлавливал плачущих детей, спасая их души, не давая есть мёртвых, как собирал обгоревшее зерно, как нашёл в лесу задранную волками лошадь и сумел отбиться от разжиревшего на человечине волка?
– Детей накормим. Два пуда овса оставлю тебе, более не могу. Уходили бы вы отсюда.
– Куда? Кругом война. Меня убьют, а малышей обратят в рабов. Нет, лучше уж здесь. Зиму пережили, а дальше …, Господь поможет. Прислал же он вас к нам.
– На всё воля Господа. У Торопа в сотне лошадь охромела, добить жалко, а тебе …, в общем, в самый раз.
К вечеру, возле брода появился небольшой деревянный барак. Наскоро сложенный из брёвен сруб не имел полноценной крыши и дверей, напоминал башню, но в нём можно было жить. Со временем, дети насобирают мох и законопатят щели, из камня сложат очаг, а Юзеф Войтыла установит крест и будет всю оставшуюся жизнь вспоминать русских войнов, накормивших в трудную годину его паству.
Второго апреля Рысёнок вывел обоз к Одеру, пройдя всю Мазовию меньше чем за месяц. За всё время перехода, рать два раза вступала в боевые столкновения. Один раз на разъезд напала какая-то банда местного князька, но заметив подходящее подкрепление, быстро ретировалась в лес, а во второй, биться пришлось с мародёрами союзника. Боярин не испытывал дружеских чувств ни к мазовцам ни к силезцам, для него они были чужаками, но так получалось, что в русской рати местные почему-то видели в них единственную защиту от степняков.
Деревня Бенджин, что на реке Чёрная Пшемпша ещё не была городом, уголь копать не додумались, но дорога от Кракова на Вроцлав проходила как раз возле неё. Туда и зарулила полусотня кочевников ободрать солому с крыш. Завидя дозорных, степняки пустили пару стрел в их сторону и с гиканьем понеслись
