голосов, решающих мою горькую судьбу, а потом перестал. Ар возражала Манюнюэль, Камратий препирался с Ндунги, Ндунги угрожал Ар, Манюнюэль за что-то допекала Камратия… В конце концов мне стало представляться, что это не небожители, а просто четыре разнокалиберные мухи жужжат где-то высоко у меня над головой, и я понял, что сплю.
…Проснулся же я оттого, что кто-то весьма ощутимо колол меня в бок.
– Эй! - возмутился я спросонья.- Что вам еще надо от бедного заключенного? Или вы принесли мне наконец мою тюремную баланду?!
Я встал и глянул вверх. Богов у края моей ямы уже не было. Вместо них на меня мрачно пялился Тонтон Макут в компании двух громил, явно только вчера спустившихся с местных пальм. Один из этих громил тыкал наконечником длиннющего копья прямо в мой страстотерпческий бок.
– Привет, Тонтошка! - махнул я вялой рукой, заодно другой отпихивая упрямое копье.- Как поживаешь? Как рога? На гипоталамус не давят?
Колдун игнорировал слабые потуги моего остроумия. Он указал на меня и велел громилам:
– Вытащите его оттуда. Осторожно.
Ого! Алулу из Непопираемой земли вернулся, или что-то в джунглях сдохло, что меня решили-таки вытащить из этой ямы?!
Громилы опустили в яму нечто вроде здоровенной корзинки на веревках, сплетенных из лиан. Я понял, что мне предстоит стать содержимым этой корзинки (вот кошмар! Везде у этого племени то девственницы, то корзинки, никакого прогрессивного разнообразия!), и немного занервничал.
– Эй, Тонтошка! - крикнул я.- Надеюсь, это не для того, чтобы зажарить меня в честь очередного праздника урожая?!
Колдун царственно молчал. Громилы качнули корзинку, ее край больно стукнул меня по плечу. Видимо, таким образом мне давали понять, что дальнейшее промедление крайне негативно отразится на моем физическом и душевном здоровье.
– Спокойно, ребята. Я уже лезу.
С этими словами я влез в корзинку и прощальным взором окинул стены своего узилища. Ну что, вперед, навстречу свободе?
Однако с какой радости меня решили вдруг освободить?!
Здешние небожители посодействовали или?…
Однако, едва я из корзинки выгрузился на твердую землю, обозрел окрестности, издал восторженный вопль, приветствуя сладкий воздух, яркое солнце и свежесть близстоящих пальм,- вопросы разом вылетели у меня из головы. Почему меня освободили - не важно! Главное - я не в яме! Я снова вижу свет! И только последний подлец и человеконенавистник осудит меня за то, что я минут пять испускал бешеные йодли на тему «Да здравствует свобода»! А заодно и станцевал революционную джигу, символизирующую избавление человека от гнета… Не важно, чьего гнета. Важно, что человек - свободен! Вот он я!
Тонтон Макут терпеливо ждал, пока я отпляшусь и покончу с йодлями, а затем сказал:
– Следуй за мной, Этано. Тебя ждут в племени.
– А для чего, осмелюсь спросить? - поинтересовался я, все еще подпрыгивая наподобие футболиста перед пенальти.
– На месте узнаешь,- отрезал Тонтон Макут.
– Тонтоша, ты меня хотя бы предупреди, хотя бы намеком. Моего ближайшего будущего, в частности, не касаются такие несимпатичные вещи, как большой костер, дыба, равно как потрошение и набивка специями моего многострадального чрева, а?
– Нет,- бросил колдун.- Идем. И поторопись.
– Звучит многообещающе,- порадовался я.
Всю дорогу (а она была не слишком короткой) Тонтон Макут молчал безо всякого снисхождения. Я поначалу вежливо пытался завести светскую беседу относительно погоды, здоровья, видов на урожай, положения дел в племени и тому подобного, но, видя столь демонстративное нежелание вступать в диалог, тоже умолк, напустил на себя вид закоренелого человеконенавистника и таким манером поплелся меж двумя конвоирами-громилами. Сами понимаете, мысли меня при этом терзали самые тревожные. Однако понемногу эти мысли уступили место всегдашней моей беззаботности. Я принялся с оптимизмом оглядывать окрестности и насвистывать свою любимую «Осеннюю песню» [3]. Наслаждался ароматом цветов ири-ири, сорвал сладкий плод с дерева пуро-пуро (на вкус - чистый чупа-чупс пополам с водкой; с закрытыми глазами и не отличишь), полюбовался полетом молодого феникса… Самое странное, что я даже усталости не чувствовал. Видимо, сам факт того, что я уже нахожусь в энном количестве метров от проклятой тюрьмы-ямы, приводил мои мышцы в неистовый восторг почище всяких амфетаминов.
В поселение мы явились уже с закатом. За мое отсутствие тут мало что изменилось, разве что люди, встречавшиеся на моем пути, смотрели на меня с какой-то смесью испуга, недоверия и почтительности. Хотя, возможно, мне это показалось. Меня подвели к моей персональной хижине (ох, как же я соскучился по ее скромному уюту, сидючи в яме!). А ведь когда я жил в этой хижине, то страстно мечтал о трехкомнатной московской квартире с тараканами и хрипящим-агонизирующим водопроводом… Все познается в сравнении, господа!
– Благодари свою счастливую звезду, Этано, что избавился ты от ямы раньше положенного срока. Сегодня ты совершишь омовение, вкусишь плодов нашей земли и отдохнешь,- наконец соизволил разомкнуть уста Тонтон Макут.- А с завтрашнего дня приступишь к своим новым обязанностям.
– К каким обязанностям? - вскинулся я, но колдун развернулся и зашагал прочь. Следом двинулись и громилы. Я глупо смотрел им в спины.
– Здравствуй, Этано! - раздалось за моей спиной.
От неожиданности я вздрогнул и обернулся. Отодвинув входную плетеную занавеску, на пороге моей хижины собственной упоительной персоной стояла прекрасная Онене Небуду и улыбалась улыбкой, достойной кисти Ренуара!
И я тут же с жестокой горечью осознал, что смотрит она на небритого, немытого, лишенного фрака, цилиндра и кроссовок «Рибок» мужчину, недостойного даже целовать песок под ее ногами. То есть смотрит на меня.
– Онене, дорогая,- проклиная свою несчастливую звезду, прошептал я…
– Входи, Этано,- ласково сказала Онене.- Я вижу, что ты страдал.
Жаловаться любимой женщине?! Увольте!
– Ерунда,- сказал я небрежно.- Эта яма - просто небольшое экстремальное развлечение для настоящих мачо, таких, как я!
– Неужели? - свела прелестные бровки Онене.
– Истинно так. Я там классно развлекался. Болтал с крокодилом-плакальщиком, потом куча здешних божеств набежала…
Онене взяла меня за руку и втянула в хижину:
– Хватит стоять на пороге и городить чепуху!
– Как скажешь, дорогая,- пробормотал я.- Я просто счастлив, что именно ты меня встретила…
– Я приготовила тебе бадью для мытья, чистое одеяние и ужин,- сказала Онене.
– Ты настоящее сокровище. А это что? Мои глаза не лгут? Это - пена для ванны? Зубная паста?! Крем для бритья?! О, Сонм богов, это же настоящая бритва «Жиллет» с комплектом запасных лезвий!!! Здесь?! Откуда?!
Онене мило улыбнулась и пожала атласным плечиком:
– Пока тебя не было, приезжала делегация из Англии. По вопросам взаимовыгодного сотрудничества. Их принимал Совет Вечных Дев. А потом, во время ритуального банкета, я выменяла у англичан все эти сокровища на кое-какую мелочь из своей шкатулки с украшениями. Англичане - странные люди! Они были так потрясены моим простеньким браслетом черного жемчуга, что расстались с чудесной бритвой безо всякого сожаления.
– Онене, я перед тобой в неоплатном долгу! - с чувством, боясь прослезиться, воскликнул я.- Шлю тебе тысячи самых нежных поцелуев!
– Не стоит благодарностей,- отмахнулась Онене.- И поцелуев тоже. Раздевайся-ка поскорее и полезай в бадью. Вода в самый раз.
– Кхм, дорогая, возможно, я не так тебя понял, но ты собираешься, кхм, присутствовать при данном… процессе?
– Нет, я зайду попозже, если у тебя будет желание,- усмехнулась Онене.- А прислуживать тебе будет кое-кто другой.
С этими словами она выскользнула из моей хижины.
– Желание будет! - воодушевленно крикнул я ей вслед.
О прекрасная и коварная искусительница! Жар моих чресл и все такое прочее!
Однако в сию секунду мои чресла (и все такое прочее) более всего жаждали хорошей бани. Бадья, стоявшая посреди моего жилища, конечно, ничем не напоминала знаменитые московские Сандуны, но на безденежье, как говорится, и рубль - валюта… Я сбросил с себя жалкие лохмотья, пропахшие постыдным смрадом тюремной ямы, напустил в бадью погуще пены, прихватил с собой солидный кусок земляничного мыла и погрузился в африканский вариант джакузи с воистину сладострастным воплем. Поблаженствовал с секунду, вынырнул… И тут издал следующий вопль. Только иной тональности. Потому что около моей импровизированной ванны стояла не кто иная, как Агати-Бобо. Голова ее довольно умело была притачана к шее, но глаза смотрели мертво и имели вертикальный зрачок. Также бывшая царская нянька не дышала, из чего я заключил, что теперь Агати-Бобо продолжает свое существование в качестве зомби.
– Ты пришла мне отомстить? - судорожно цепляясь за кусок мыла, вопросил я.
Агати-Бобо медленно подняла правую руку. В ней обнаружилась гигантских размеров мочалка.
– Это кто у нас тут неряха? - неживым голосом поинтересовалась Агати-Бобо.- Плохой мальчик! Немытые уши! Коленки в цыпках! А ну-ка, повернись ко мне спинкой и нагнись, непослушный грязнуля! Твоя нянечка потрет тебе спинку!
– Я сам… - пискнул я, но могучая рука моей банщицы-зомби крепко взяла меня за плечо и развернула. Другой же рукой Агати-Бобо с фатальным для моего кожного покрова энтузиазмом принялась тереть мне спину жесткой, как моток стальной проволоки, мочалкой.
– Уй-ю-юй! - завопил я, но даже в мертвом состоянии Агати-Бобо оставалась непреклонной нянькой.
– Не капризничать! - прицыкнула на меня она.- Иначе я накажу тебя, непослушный мальчик, и не дам на сладкое сахарного кузнечика! Все детки должны быть чистенькими и аккуратными, и тебя, мальчик, это тоже касается!
Бесчеловечно отдраивши мне спину, Агати-Бобо, похоже, вознамерилась было приняться с той же энергией за остальные не менее важные части моего тела, но я возопил:
– Я сам, я сам! Я больше не буду!
Видимо, слова «Я больше не буду» имели какое-то магическое значение для Агати-Бобо. Она безропотно вручила мне мочалку, а сама отошла в угол моего жилища и принялась готовить для меня полотенце и нечто вроде легкого белого халата.
Мытье не только взбодрило и очистило меня, но и наполнило чувством непреходящего, ужасного стыда перед женщиной, которая по моей вине лишилась головы, а теперь вот стоически подавала мне белье… Хотя, похоже, саму Агати-Бобо совершенно не волновала новизна ее физиологического бытия. Даже став зомби, она осталась все той же величественной, строгой и непреклонной нянькой, беспрестанно обучающей непослушных мальчиков хорошим манерам.
