Произошло это накануне их судьбоносной поездки в Италию. В тот вечер Пендергаст рассказал ему о своем брате, Диогене.
– Возьмите, лейтенант, – сказала Констанция дрогнувшим голосом.
– Простите.
Д'Агоста осторожно взял шкатулку. Внутри лежал единственный сложенный пополам листок бумаги.
Менее всего хотелось Д'Агосте вынуть этот листок. Преодолевая себя, развернул бумагу и начал читать.
Мой дорогой Винсент!
Если ты сейчас читаешь это письмо, значит, я мертв. Это означает также, что я умер, прежде чем осуществил задачу, которую по праву должен был исполнить именно я, а не кто-то другой. Задача эта – помешать моему брату Диогену сделать то, что он называл «совершенным» преступлением.
Мне хотелось бы побольше рассказать тебе об этом преступлении, однако все, что я знаю, – это то, что он планировал его многие годы. Он хочет, чтобы оно стало апофеозом его преступной деятельности. Осуществи он его, и мир содрогнется. Диоген – человек необычный, и мелкомасштабное преступление его не устроит.
Боюсь, Винсент, что задача – остановить Диогена – перейдет к тебе. Не могу описать, как сильно об этом сожалею. Не пожелал бы такого своему злейшему врагу, что уж говорить о человеке, которого считаю своим лучшим другом. Однако этого никто лучше тебя исполнить не сможет. Угроза Диогена слишком неопределенна, и потому с ней нельзя обратиться к ФБР или другой силовой организации, тем более что несколько лет назад он инсценировал собственную смерть. Наилучший шанс предотвратить преступление может быть у одного верного человека, и этот человек – ты.
Диоген прислал мне письмо, в котором сообщил дату – 28 января – день, в который он намерен совершить свое преступление. Я, однако, не могу отнестись к этому с полным доверием: дата может ничего не означать. Диоген – человек непредсказуемый.
Придется тебе взять отпуск в полиции Саутгемптона или там, где в настоящий момент ты служишь. Без этого не обойтись. Получи побольше информации от детектива капитана Лауры Хейворд, однако для ее же блага постарайся не вмешивать ее в это дело. Диоген – эксперт в полицейских расследованиях, и любая информация, оставленная на месте преступления, – если предположить, избави Боже, что ты не успеешь остановить его, – несомненно, направит полицию по ложному следу. Хейворд, как ни умна, все же не ровня моему брату.
Я оставил отдельное письмо Констанции, она знает все подробности этого дела. Она будет управлять моим домом и вести финансы. Она немедленно переведет на твой банковский счет 500 000 долларов, и ты будешь распоряжаться ими по своему усмотрению. Рекомендую воспользоваться ее бесценными талантами в области поисковой работы, хотя, по очевидным причинам, прошу исключить ее из непосредственного преследования преступника. Она ни в коем случае не должна выходить из дома. Ты обязан приглядывать за ней. Она все еще очень слаба, и духовно, и физически.
В качестве первого шага тебе следует нанести визит моей двоюродной бабушке Корнелии. Она содержится в больнице на Литтл Гаверноз Айленд. Диогена она знала еще мальчиком, а потому сможет дать тебе информацию и о нем, и о семье. Отнесись и к информации, и к ней самой с большой осторожностью.
Еще одно, последнее слово. Диоген чрезвычайно опасен. По интеллекту он равен мне, однако моральные принципы у него полностью отсутствуют. К тому же ему повредила перенесенная в детстве болезнь. Его подстегивает бесконечная ненависть ко мне и презрение к человечеству. Не привлекай к себе его внимания раньше, чем следует. Будь бдителен.
Прощай, мой друг. Желаю удачи.
Алоиз Пендергаст.
Д'Агоста поднял глаза.
– 28 января? Господи, осталась всего неделя.
Констанция лишь кивнула головой.
Глава 4
Закрой она глаза, и запах, присущий этому месту, тотчас подсказал бы, что она в музее: пахло средством от моли, старой мастикой и едва заметным разложением. Она шла по огромному коридору пятого этажа, мимо дубовых кабинетных дверей, к каждой из которых была прикреплена табличка с именем куратора в рамке из золотых листьев. Удивительно, как мало прибавилось новых имен. За шесть лет в мире произошло столько изменений, а здесь, в музее, время будто замедлило свой ход.
Она была встревожена – более, чем хотела себе в том признаться, – тем, как почувствует себя в музее по прошествии нескольких лет, после перенесенных ею ужасных событий. Эта тревога и откладывала ее решение вернуться. После первых сумбурных дней она вынуждена была признать, что старые страхи так и не отстали от этого места. С годами ее ночные кошмары, чувство незащищенности ослабели. Страшные переживания стали историей, а музей по-прежнему был удивительным – готический замок бробдингнеговых пропорций, с замечательными эксцентричными людьми. А что уж говорить об экспонатах, странных и поражающих воображение! Самая большая в мире коллекция трилобитов. Сердце Люцифера – самый драгоценный бриллиант. Сломанный зуб – самая большая и прекрасно сохранившаяся окаменелость.
Тем не менее в подвальные помещения музея она старалась не спускаться. И не леность заставляла ее ограничивать количество вечеров, в которые она работала после закрытия музея для посетителей.
Она вспомнила, как еще студенткой-выпускницей впервые, в августе, шла по этому коридору. Выпускники в градации музейных работников были на самом низком уровне: их не то чтобы презирали, их попросту не видели. Она не обижалась: каждому когда-то пришлось через это пройти. Тогда она была никем – «вы» или, в лучшем случае, «мисс».
Как же все изменилось. Теперь она была «доктором», иногда ее даже называли «профессором». Имя ее появлялось в печати с перечнем титулов: старший научный сотрудник, адъюнкт-профессор этнофармакологии, а теперь и самый ее последний титул, полученный всего три недели назад, – главный редактор «Музееведения». Хотя она всегда говорила себе, что титулы ничего не значат, обретя их, она вдруг испытала удовлетворение. Профессор... В звучании этого слова была приятная округлость, особенно когда оно слетало с губ замшелых старых кураторов, которые шесть лет назад не желали уделить ей несколько минут своего драгоценного времени. Сейчас они сами устремлялись ей навстречу, интересовались ее мнением либо пытались всучить свои монографии. Хотя бы в это утро – не кто иной, как глава отдела антропологии и ее официальный начальник, Хьюго Мензис, озабоченно расспрашивал ее о теме дискуссии на предстоящем собрании американских антропологов.
Да, приятные перемены, ничего не скажешь.
Кабинет директора находился в конце коридора. Она постояла перед большой дубовой дверью, потемневшей за сотню лет. Подняла руку и тут же опустила, внезапно ощутив нервную дрожь. Сделала глубокий вдох. Она счастлива была вернуться в музей и в то же время сомневалась: затевая трудовой спор, не совершает ли она серьезной ошибки. Тут же напомнила себе, что трудовой спор был ей навязан и, как редактор «Музееведения», она обязана отстаивать свои права. Если же уклонится, немедленно потеряет доверие. Еще того хуже: будет сама себя презирать.
Она стукнула по дубовой двери – один раз, другой, третий, каждый последующий стук был крепче предыдущего.
Мгновение тишины. Затем дверь открыла миссис Серд, сухощавая и деловая секретарша директора музея. Пронзительные голубые глаза быстро оглядели ее с ног до головы. Миссис Серд пропустила ее в приемную.
– Доктор Грин? Доктор Коллопи ждет вас. Можете войти.
