маленький отряд. А потом на мгновение закрыл глаза…
'Открыть ворота!' – крикнул он, в тот же момент они рухнули, придавив тех, кто бросился выполнять приказ.
Хлынули в город демоны, одетые в шкуры и кожу, украсившие себя частями замученных ими пленников. Десятки… сотни… А навстречу им с саблями наголо вылетел его отряд. И впереди всех летел Тиан Берсерк, круша и рубя не глядя. Он несся туда, где среди черного дыма плясали и били в бубны шаманы.
'Победа иль смерть!' – рычал он. Вился в руках мальчишки, недавно пришедшего в полк и назначенного вестовым, стяг – алый ворон на черном фоне…
Я встал, не в силах больше слушать, чувствуя, как проваливаюсь в чужую память, вновь вижу перед собой ухмыляющегося шамана, вновь тяну руку, загребаю в горсти пламя…
Выскочив в осеннюю ночь, я отошел чуть от входа и уселся на мостовую, прислонившись спиной к холодной стене.
Не ненависть, не жажда крови и победы – всего лишь отчаяние, вот что двигало родоначальником Берсерков.
Я засмеялся. Как глупо. Я почти возненавидел его – Великого и не знающего пощады Воина. А он… оказался всего лишь человеком. Человеком, который защищал свою родину, который от отчаяния готов был на все.
– Ты так и не дослушал до конца. – Я и не заметил как Кольд подошел. Сколько времени я тут сижу? И ведь не замерз…
– Я знаю, что было дальше, – ответил. – 'И встали они, и пошли. Живые и мертвые.
Мертвые и мертвые'…
– Да, все так, – Кольд протянул мне руку, помогая подняться. Уже у входа в 'Хвост' он произнес: – Только вот я не об этом. Я о клятве.
– О клятве? – не понял я.
– Погоди, давай воздухом подышим, – предложил Кольд. – Там народ расшумелся. Они всегда такие… Пока историю по косточкам не разберут, не успокоятся. Сколько всегда помню, всегда так было – традиция.
Он запрокинул голову, вздохнул и продолжил:
– Так вот, что я хотел сказать-то… Менестрели поют о Тиане Берсерке, уведшем в Огнь жителей Великого Града – врут, собаки. Никуда он никого не уводил. Что отдал – то верно, но вот уйдешь в Огнь – не встретишь там армии своего великого предка. Нет их там.
Я невольно заинтересовался.
– Так где же они тогда?
– Спят, – кратко ответил Кольд, а потом объяснил: – Спят его алые гвардейцы, спят маги и жители Великого Града. Ибо не в бою за свои жизни пали они – за Рось.
И поклялись они, что не будет им покоя, пока ступают по землям этого мира ноги отвратительных демонов с края мира. Они ждут. Ждут, пока не придет время мстить, пока не окажутся их потомки пред лицом той же напасти, пока не призовет их командир, пока не заполыхает среди тьмы и снега осеннее пламя…
– Красиво сказываешь, – я вздохнул. – Только кто ж знает, как их призвать? Да и демонов тех, небось, академики уничтожили.
– Все может быть, – пожал плечами Кольд. – Что знаю – то и рассказал тебе.
Небось не таким тебе предок казался, а?
– Не таким, – признался я, зябко ежась. – О нем много что рассказывают, и везде изображают этаким монстром, полузверем, теряющим разум от запаха крови. А по твоему рассказу он…
– Он?
– Всего лишь человек. Со своими слабостями, страхами… Он действительно был таким?
– Кто знает, – Кольд усмехнулся. – Я – врун, каких Порядок не видывал. Сам решай, верить мне или нет. – Он прислушался к доносящимся из 'Хвоста' разговорам. – Вроде стихло, пошли.
– Да нет, – неожиданно передумал я. – Ты мне своими байками весь аппетит отбил, пойду-ка лучше домой, а то Нара, небось, волнуется.
– Нара волнуется! – передразнил меня колдун. – Ты со своей Нарой как с торбой писаной носишься! Говорю тебе – ничего хорошего из этого не выйдет.
– Кольд, ну что ты так?! – разозлился я. – Тебе же она нравится. 'Красавица' то,
'красавица' се… Это ты с ней всю дорогу носился!
– А я и не говорю, что Нара твоя плоха, я просто повторяю – не для тебя она. Ты что о ней знаешь? Ни-че-го. А меня вот обмануть не так просто.
– Ты о чем это? – насторожился я.
Кольд поморщился, проводил взглядом парочку подвыпивших стражников.
– Не к месту разговор. – Сухо. – Завтра меня спроси, если не передумаешь. А пока иди домой, и правда – так лучше будет. А придешь, проверь, где она-то…
Сомневаюсь, что она тебя ждет. Ночь сегодня темная… Как раз такие они и любят.
Нара Старейший сдержал свое слово: ночью, когда в таверне все уснули, он пришел за мной.
– И здесь ты живешь? – спросил баньши, окидывая комнату презрительным взглядом.
Скривился, словно что-то кислое укусил. – Это все, что может тебе дать твой человек?
– Не говори так о нем! – резко. Да, мой Род пришел в упадок, но не Старейшему судить меня и моего человека! Его люди сидят себе в тепле и довольстве, горя не знают, но не о них будут петь барды тысячи лет спустя – о моем, нищем и бездомном, но Воине.
– Тише, не кричи. Меня никто слышать не может, а вот ты поднимешь на ноги всех смертных в округе. Готова идти со мной? Возьми гитару. – Он вновь поморщился.
– Да, Старейший. – Соглашаюсь, сама не зная, почему. Соскучилась по сородичам?
Заинтересовалась неожиданным приглашениям? Боялась отказать могущественному баньши? Не знаю… Всего понемногу.
– Не спускайся по лестнице, – приказал Старейший. – Привлечешь слишком много внимания. Лезь в окно.
– Как? У меня нет ни лестницы, ни веревки, Старейший.
– А пауки на что? – усмехается баньши. Он подошел к открытому окну, и вызвал паука. Одного- единственного, даже не очень крупного. Вызвал и приказал вытянуть нить.
– Ты издеваешься? Я не паук, не муха, будь я даже в десять раз меньше… – Он не дал мне договорить:
– Погоди, ты не видела всего. Вот сейчас – смотри.
Старейший погладил паутину. Она засветилась, принялась утолщаться… к подоконнику в моей комнате был прилеплен толстый канат, на вид прочный и надежный.
– Лезь! – приказывает мне баньши. – Он не оборвется и не отклеится. Лезь!
Мне ничего не остается, как повиноваться. Я вешаю гитару за спину, подхожу к окну. Каната неприятно касаться, он липнет к ладоням, словно не хочет отпускать.
Брезгливо отдёргиваю руки.
– Это же паутина, – напоминает Старейший. – Лезь!
Я повинуюсь.
Если бы у меня была обычная веревка, я бы сто раз успела упасть. К счастью, эта оказалась клейкой ровно настолько, чтобы я не могла случайно оступившись, сорваться. Оказавшись на земле, я прислоняюсь к стене и пытаюсь восстановить дыхание. Смотрю на содранные ладони. Больно!
– Что ты встала? – удивляется Старейший. Кажется, он не понимает, что мое тело может уставать и испытывать боль… – Идем скорее!
Баньши провел меня по темным улицам Костряков. Он был прав – нам никто не встретился на пути, словно кто-то предупредил всех жителей, что не надо сейчас выходить из домов. Нет, я ошиблась. Несколько раз до нас доносились чьи-то голоса, но издалека, ни разу не приблизившись.
Потом был спуск в подвал заброшенного дома, проход по темному и длинному тоннелю… потом мы вышли на воздух.
