того времени тот факт, что, посылая своему кумиру новый роман и опасаясь, что в ответ тот напишет ему «чушь», он заранее решил: «хрен с тобой, Папа». Однако Хемингуэй не получил книгу, а купил ее сам и написал другу: «По сути в „Оленьем парке' Мейлер донес на самого себя».
Погружение в атмосферу черного джаза, размышления о его влиянии на подпольную культуру стали для Мейлера поворотным моментом к его идеям подавления личности в США, которые почти через два десятилетия, во время культурной революции 60-х — начала 70-х годов, были подхвачены молодежью. Уже в первом романе о войне он воссоздал одну из классических экзистенциальных ситуаций. Потом он написал еще четыре романа, герои которых выявили в послевоенной американской реальности одержимость поиском «переживания» и душевный надлом от сознания тщеты этого поиска, отсутствия достойной цели, утраты ориентиров, распада «цепи времен». Герой «Оленьего парка» (1955), писатель-выпускник Гарварда, стремится проникнуть в тайны убийства, самоубийства, инцеста, оргий, оргазма и Времени. Он вспоминает о парке Людовика XIV, где «самые красивые девушки Франции служили удовольствиям ее короля». Журнальные публикации раскрывают новую грань личности его героя — это святой с сатанинскими чертами, прототип хипстера, одержимого идеями Добра и Зла, Бога и дьявола. В его экзистенциальных размышлениях Бог не всемогущ и лишь с помощью человека способен победить в борьбе со Злом. Писатель был убежден, что его долг силой таланта изменить общество, поскольку власти не ведают, что творят, «машиной управляют безумцы… они убивают нас». С 1956 года его колонка в «Виллидж войс» превратилась в декларацию его личной войны с американской журналистикой, средствами массовых коммуникаций и тоталитаризмом личности, «приятной во всех отношениях». Писатель сознательно шел на то, чтобы его активно не любили. Обращаясь к читателям, он писал: «На этой неделе моя колонка трудна для восприятия… если вы не в настроении думать или вас не интересует процесс мышления, давайте забудем друг о друге до следующей недели».
Вскоре марихуана выпустила на свободу «дремлющего зверя». В 60-е годы она стала горючим контркультуры; среди немногих Мейлер открыл ее свойства на десятилетие раньше. В дневнике он сравнил свою плодовитость с удивительной трудоспособностью Зигмунда Фрейда под воздействием кокаина. Наркотики дали ему: «Другое ощущение языка, его звуковую и стилистическую раскованность, свободу Флобера и Генри Джеймса, присущую им в гораздо более зрелые годы… Я уничтожал широкие дороги своего мозга… Я делал с ним то, что Барри Голдуотер рекомендовал нам сделать с листвой вьетнамских джунглей… Я потрясающе много узнал о писательстве, но я заплатил за это знание огромную цену». В 50-е годы он утверждал, что «хип — это американский экзистенциализм, в корне отличный от французского, потому что в его основе лежит мистика плоти, и его истоки прослеживаются во всех подводных течениях и подпольных мирах американской жизни, на глубине в их интуитивном понимании и признании ценности жизни негра и солдата, преступника-психопата, наркомана и джазового музыканта, проститутки и актера и — если вы способны представить себе такую возможность — брака девушки по вызову с психоаналитиком… Бог хипстера — энергия, жизнь, секс, сила, прана йоги, оргон Рейха, кровь Лоуренса, добро Хемингуэя… его Бог — не Бог церкви, но недосягаемый шепот тайны, заключенной в сексе». Возлюбив хипстера, он противопоставил себя всем писателям истеблишмента, даже своим друзьям — Стайрону и Джонсу. Откликаясь на идеи, высказанные Мейлером в «Белом негре», Джеймс Болдуин писал в эссе «Черный парень смотрит на белого парня» (1961): «…невозможно повлиять на его взгляды… музыканты-негры, среди которых нам случалось бывать и которым действительно нравился Норман, ни на секунду не принимали его за кого-то даже отдаленно похожего на хипстера, а Норман этого не знал, и я не мог сказать ему об этом… Они считали его по- настоящему милым, несколько взвинченным белым любителем джаза…» В эти годы Мейлер «изживал свои фантазии» в слове и личной жизни. Хипстер в нем стремился обратить писательство в действие. В следующее десятилетие оказалось, что в «Белом негре» он выступил в роли Кассандры — предрек все революции в США середины 60-х — начала 70-х годов. В сборнике публицистических выступлений, большая часть которых печаталась на страницах «Эсквайра» и «Партизан ревью», вышедшем в 1959 году под названием «Самореклама», Мейлер писал: «…я живу как в тюремной камере, ощущая себя человеком, который не удовлетворится ничем меньшим, чем революция в сознании нашего времени… Именно это моя работа». С тех пор ему редко забывали припомнить опубликованный в «Саморекламе» перечень великих людей (Достоевский, Маркс, Джойс, Фрейд, Стендаль, Толстой, Пруст, Шпенглер, Фолкнер и… Хемингуэй), за которых, как ему тогда представлялось, ему суждено договорить недосказанное. Понятно, что «ясновидцев, как и очевидцев всегда сжигали люди на кострах», но, как подметил тогда один из самых проницательных американских литераторов А. Кейзин, Мейлер почувствовал, что «аудитория потребляет уже не романы, а личности». Другой критик после выхода «Саморекламы» писал: «…он самый большой мастер, а возможно, и самый значительный талант нашего поколения».
В те же годы обнаружилась его неизменная тяга к совершенно непохожим на него людям. Друзья замечали, что стоило ему заподозрить, что перед ним именно такой человек, как в его глазах вспыхивал знакомый им огонек: «А вдруг этот парень знает что-то, что неизвестно мне?» В Мексике его внимание впервые привлек вышедший из тюрьмы убийца, и, встретившись с ним, Мейлер допытывался — какие тот пережил ощущения? Его подлинный интерес к насилию, проявившийся поначалу в его увлечении боксом, порожденном желанием стать современным Хемингуэем, с годами обретал все большее значение. Как отмечал один из его друзей: «Норману хотелось кровавых эмоций… для него кровь — приобщение к реальности…» Постепенно в его сознании насилие соединилось с творческим потенциалом. Еще в начале писательского пути он заявил, что «…отчужденная личность интересует меня гораздо больше укорененной». И вскоре этот серьезный интерес к насилию обернулся драмой в жизни самого писателя.
Новое десятилетие начиналось для Мейлера удачно. В 1960 году в «Эсквайре» появилась его статья о Джоне Кеннеди, который тогда представлялся Мейлеру символом романтического освобождения от скуки 50-х годов, принцем «американской мечты». После краткой встречи, понадобившейся ему для проверки своих ощущений, он дописал портрет политика, в котором увидел черты своего героя-хипстера, уже не литературного персонажа, но реального человека. Талантливый журналист Пит Хэ-мил писал о впечатлении об этом очерке Мейлера: «Словно волна прокатилась по журналистике… Все охали и ахали, говоря себе: вот как это можно делать. Было ясно, что с произошедшими переменами придется жить… Мейлер изменил жанр… Этот очерк заставлял думать больше о моральной, чем политической стороне дела». Сам автор тоже понимал важность своего выступления, сознавая, что ему удалось оказать воздействие на реальность, ощутимо изменить настроения, придать Кеннеди «чарующий ореол». Как он потом признался, эта статья привела его в «наполеоновское расположение духа», и он решил выставить свою кандидатуру на выборах в мэры Нью-Йорка.
Свою программу он изложил в обращении к Фиделю Кастро, в котором высказал мысли, очередной раз оказавшиеся пророческими во время инцидента в Заливе Свиней, но сама избранная тема и форма этого общественного заявления мало соответствовали правилам той политической игры, в которой он решил принять участие. Прием, на котором Мейлер собирался объявить о своем решении, провалился, поскольку представители власти и другие влиятельные лица не явились, и в мрачной атмосфере срыва еще не начавшейся кампании и всеобщего опьянения под утро расстроенный хозяин исчез — как оказалось, приняв вызов одного из представителей «своего» электората. Когда он вернулся с разбитой губой и синяком под глазом, жена высказала ему свое возмущение. Мейлер вынул нож и нанес ей две серьезные раны. Разбирательство длилось год, приговор был отложен, и Мейлера ненадолго поместили в больницу для психиатрической экспертизы, после чего, благодаря усилиям жены, он получил условное наказание. Однако когда шло расследование и жена была еще в больнице, выступая по телевидению и говоря о малолетних преступниках, Мейлер сказал, что нож для них чрезвычайно важен как символ их мужественности.
Свидетели утверждали, что он был временно невменяем, сам же он заявил: «Я горжусь тем, что могу исследовать те области сознания, куда другие боятся заглянуть. Я настаиваю на том, что я вменяем». У Мейлера был недолгий опыт работы в лечебнице для душевнобольных, и он был готов скорее попасть в тюрьму. «Возможно, этот безумный поступок загнал его в общественное сознание глубже, чем десятилетие серьезной целеустремленной работы», — с грустью заметил один из комментаторов. Мейлер признал, что совершил нечто ужасное, но и это драматическое событие не исчерпало его стойкого интереса к насилию. Почти два десятилетия спустя в пространной книге «Песнь палача» (1979) Мейлер попытался докопаться до корней психологии убийцы, ставшего знаменитостью из-за того, что он требовал себе замены пожизненного заключения на смертную казнь. Писатель получил за нее свою вторую Пулитцеров-скую премию, а его сценарий по этой книге был выдвинут на премию Эмми, но когда отрывки из «Песни палача» публиковались в журнале «Плейбой», рекламная кампания привлекла внимание убийцы, который послал автору свои заметки. Мейлер был пленен обнаруженным им талантом и «в интересах культуры» помог ему выйти из тюрьмы. Незаурядный литератор-убийца жил у Мейлера дома, спорил с ним о проблемах экзистанса и творил в уединенном доме, который ему помог найти его знаменитый покровитель, но вскоре опять совершил убийство и, снова оказавшись в тюрьме, пришел к убеждению, что Мейлер предал идеи свободы личности и назвал его «классовым врагом». То был последний бурный всплеск романтического увлечения Мейлера насилием.
Но в начале 60-х его взглядам, как и его стилю предстояло претерпеть существенные трансформации. Все глубже осознавая общественную роль слова, Мейлер сказал Кеннеди, что свободу в Америке поддерживают ее художники, а не ФБР. В это время он продолжает активно сотрудничать в журналах, расширяя их круг. На страницах «Комментари», например, он обсуждает вопросы религии и философии. Летом 1962 года выступление в журнале «Плейбой» положило начало его полемике с феминистками, итог которой был подведен им в интересной публицистической работе «Узник секса» (1971). В июне 1963 года Мейлер написал для «Комментари» три колонки и семь — для «Эсквайра», где прокомментировал и самоубийства двух своих кумиров и звезд американской культуры — Хемингуэя и Монро. Он встречался со студентами, считая это важным и ценя чуткость их аудитории, в суде защищал «Голый завтрак» У. Берроуза от обвинения в непристойности, появлялся он и на телевидении. И даже когда аудитория или интервьюер были настроены агрессивно, ему почти всегда удавалось овладеть ситуацией — с помощью его излюбленных «чудес Станиславского», когда на глазах изумленной публики он менял внешность и манеру поведения или когда он поднимал планку дискуссии на недосягаемую для его оппонентов высоту и в конце концов мог делать с ними все что хотел. Противостояние вдохновляло его, и он всегда был готов пострадать за свои идеи, вступив в борьбу с превосходящим его противником — и поэтому обычно одерживал верх. Как метко заметил один из критиков, мало у кого «хватает духу добровольно одиноко жить на вражеской территории», а Мейлер делал это целое десятилетие. При этом ему удавалось годами поддерживать веру в то, что он еще создаст нечто очень значительное, потому что он один мыслит так масштабно.
Со временем даже те, кто с раздражением воспринимал его рассуждения о Добре и Зле и «фашизме» в США, начали прислушиваться к его словам, улавливая за непривычной формой серьезность его аргументов, они знали, что пройдет время и он окажется прав. Но сначала и те люди, которые хорошо относились к нему, в основном воспринимали сказанное им как метафоры, что сводило его с ума. В 1963 году Мейлер объявил, что в ближайших восьми номерах «Эсквайра» вместо своей постоянной колонки начинает публикацию романа «Американская мечта» и выдержал поставленные себе жесткие условия, в которых в свое время работали великие Достоевский, Диккенс и Генри Джеймс. Эта самоубийственная затея вызвала огромный интерес, а сам автор позже признался, что пошел на нее из-за необходимости расплачиваться по счетам четырех браков — ежегодно ему требовались большие деньги, а их мог дать только роман, обычная работа над которым занимала долгое время. Читатели гадали, что же придумает автор для следующего номера, поскольку сюжет противоречил традиционным нормам повествования — главный герой уже в первом выпуске задушил свою жену. Волновались и редакторы, хоть и надеялись на то, что у Мейлера «очень рациональная и упорядоченная голова» и все встанет на свое место. В начале 1965 года роман вышел отдельной книгой и вызвал такую бурю противоречивых откликов, что в результате разошелся огромным для США тиражом в пятьдесят тысяч экземпляров и попал в список бестселлеров.
К середине 60-х годов Норман Мейлер отказался от вымысла. Сбросив оковы традиционной формы романа, он решил писать современную американскую историю «как роман», став главным его героем. В его документальных повествованиях, написанных от первого лица, наиболее существенные события
