543
ние) в языке. Любовная поэзия, музыка, драматургия, живопись, любовные письма и разговоры влюбленных позволяют образовать ту атмосферу, в которой совместно живут антиномичные компоненты любви. Язык (в самом широком значении этого слова, а отнюдь не только в форме членораздельной звуковой речи) изначально есть способ бытия-для-другого, поскольку он по природе своей предназначен для самовыражения, причем свободного, включающего и показывание себя другому не таким, каков ты есть; он, в частности, позволяет и соблазнить любимую, и быть очарованным (причем этот результат вовсе не 'гарантирован', поскольку пространство разговора оставляет свободу выбора за тем, кому адресована любовная тирада). Но (и это, может быть, самое главное) в любовном диалоге, поскольку он диалог, любовь, как сказал бы Гегель, 'находится у себя самой', так же, как изначальное слово 'у Бога': свобода здесь соседствует с самоотдачей, а обладание - с признанием свободы. Правда, это отнюдь не безоблачная гармония - хотя бы потому, что '... в любой момент каждое из сознаний может избавиться от своих цепей и внезапно взглянуть на другого как на объект. Тогда чары рушатся, другой становится средством среди прочих средств; он теперь, конечно, объект для другого, чем он и хотел быть, но объект-орудие, объект постоянно трансценди-руемый; иллюзия, игра зеркальных отражений, составляющая конкретную реальность любви, тотчас рассеивается' [1].
Еще одной угрозой любви оказывается 'третий': под его взглядом оба любящих, как и сама их любовь, становятся объектами (притом не только 'с его точки зрения', но и для них самих): поэтому влюбленные и стремятся уединиться, укрыться от нескромных взоров [2].
1 EN. Р. 444.
2 Для того, что называется 'сексом', конечно же такого уединения не требуется.
В конечном счете Сартр, однако, делает вывод, что любовь не только чрезвычайно хрупка, но в самой себе содержит зародыш собственного разрушения. Причина тому трояка: '...во-первых, она по существу своему есть обман и система бесконечных отсылок, потому что любить - значит хотеть, чтобы меня любили, то есть хотеть, чтобы другой хотел, чтобы я его любил. И до-онтологическое понимание этого обмана наличествует в самом любовном порыве; отсюда вечная неудовлетворенность любящего. ... Чем больше меня любят, тем вернее я утрачиваю свое бытие, тем неотвратимее возвращаюсь к существованию на свой страх и риск, к своей собственной способности обосновать свое бытие. Во-вторых, пробуждение другого всегда возможно, он в любой момент может сделать меня в своих глазах объектом: отсюда вечная неуверенность любящего. В-третьих, любовь есть абсо
544
лют, постоянно превращаемый самим фактом существования других в нечто относительное. Нужно было бы остаться во всем мире только мне наедине с любимой, чтобы любовь сохранила свой характер абсолютной точки отсчета'.
Безнадежной попыткой как-то обеспечить, 'законсервировать' любовь, по Сартру, является мазохизм: ведь он не что иное, как попытка добровольного самопревращения в объект, отказа от собственной субъективности, превращения этой субъективности в ничто как в глазах другого, так и в собственных глазах. Однако попытка эта безнадежна не только потому, что она оказывается разве что смешной и противной карикатурой на любовь, но и потому, что та или тот, к кому обращена мазохистская установка, вовсе не превращается в 'тотальный' субъект, которому отдана в жертву субъективность мазохиста. Напротив того, даже в случае, когда мазохист добивается успеха, вызвав у женщины страстное желание близости, он тем самым превращает ее в объект своего желания, то есть, желая радикально избавиться от своей субъективности, он остается субъектом. Поэтому Сартр характеризует мазохизм еще и как 'изматывающее и сладостное сознание провала'.
Вторая группа отношений к другому, как уже было сказано, - это безразличие, желание, ненависть и садизм. Она не только вторая в порядке представления в книге Сартра, но и вторична по отношению к первой - как следствие неудачи предыдущего способа ассимиляции сознания 'другого' посредством собственной объективации. Здесь ответом на взгляд 'другого' является собственный взгляд, то есть вызов, борьба двух свободных сознаний. В результате такой борьбы возникает состояние видимого безразличия, чего-то вроде 'слепоты' в отношении 'другого'. Конечно, эта 'слепота' активна, это способ моего 'бытия настороженным' в отношении 'другого', который только 'замаскирован' в нечто безразличное: я только делаю вид, что 'в упор не вижу' неприятного мне 'другого', что я не замечаю неприязненных или нескромных взглядов, которые он бросает в мою сторону, что он вообще для меня - 'пустое место'. В простейшем случае я отождествляю 'другого' с его функцией в моем мире объектов: если меня спросят, кто он (или она), я отвечу - так, 'никто', просто доктор, лакей, служанка, проститутка, сириец, курд, прежний бой-фрэнд моей знакомой, и т.д. и т.п.
В итоге такой операции я избавляюсь от своей застенчивости, которая не что иное, как признание 'другого' в качестве личности. Нетрудно видеть, что этот способ бытия можно квалифицировать как
545
разновидность 'дурной веры'; стены этой крепости, которую выстроил я сам, каждое мгновение рискуют рухнуть, и тогда я, под взглядом 'другого', почувствую себя голым, жалким и беззащитным.
Изначальная попытка постигнуть свободную субъективность 'другого' сквозь его объективность-для-меня, как полагает Сартр, есть сексуальное желание [1]. При этом Сартр, с одной стороны, оговаривается, что не следовало бы отождествлять это чувство с 'психофизиологическими реакциями', связанными с устройством и функциями половых органов, как это делают многие психологи (с тем, что называют 'половым инстинктом'), а с другой - не согласен с теми философами-экзистенциалистами (и с Хайдеггером тоже), которые вообще исключили эту характеристику из сферы своего анализа, превратив человека в 'асексуальное существо'. Нет спора, что принадлежность к полу нельзя характеризовать как момент экзистенции: ведь экзистенция 'исторична', а мужчина или женщина, в качестве таковых, 'просто есть, ни больше, ни меньше'. И все же, разве осознание себя самого в качестве мужчины или женщины связано исключительно с фактом собственного обладания этим телом? Если бы это было так, то вряд ли тема секса занимала бы в культуре более значительное место, чем, скажем, темы, связанные с глазами, ушами, волосами. Нужно ли доказывать, что сексуальное желание или его негатив сексуальное отвращение - на самом деле фундаментальные характеристики 'бытия-для-другого'? Но почему это так? Казалось бы, ответ очевиден: человек сексуален потому, что обладает полом. А если попытаться перевернуть этот тезис таким образом: человек обладает полом потому, что он 'изначально' сексуален?
'Что если пол, - пишет Сартр, - не что иное, как только инструмент и образ некоей фундаментальной сексуальности? Что если человек обладает полом только потому, что изначально и фундаментально он есть существо сексуальное, существо, которое существует в мире в связи с другими людьми?' [2].
1 Здесь очевидна связь концепции Сартра с модным тогда психоанализом в его первоначальном, фрейдистском варианте. То, что имя основателя психоанализа в этой книге Сартра не упоминается, скорее всего, связано с политическими обстоятельствами: в оккупированном нацистами Париже ссылаться на авторитет автора-еврея было нельзя. Позднее Сартр пишет сценарий для фильма 'Фрейд', где отдает должное этому исследователю скрытых мотивов человеческого поведения. Впрочем, фильм этот так и не был снят, но это уж не вина Сартра.
Любопытно, кстати, что Хайдеггер в книге 'Бытие и время' не уделяет этой стороне человеческой жизни ни малейшего внимания.
В самом деле, ведь есть же детская сексуальность, чувство, которое проявляется задолго до того, как завершилось половое созревание в физиологическом смысле, а евнухи так же испытывают сексуальное
546
желание, как и 'нормальные' мужчины. Не говоря уж о том, что половой акт составляет только малую, и далеко не всегда самую важную часть сексуальной жизни нормального человека. Сексуальная жизнь людей отличается от сексуальной жизни насекомых, червей или моллюсков прежде всего и в конечном счете тем, что в случае человеческого желания 'имеется некто как Другой для меня, и я для него есть Другой' [1]. И только поэтому тема сексуальной жизни - это проблема онтологии; и только в рамках онтологии можно задавать такие вопросы, как 'что значит 'быть сексуальным'', а отвечая на них, мы уж всенепременно обнаружим тему Другого: в 'бытии сексуальным' всегда присутствует то, что называется 'сексуальным интересом'; а какой может быть сексуальный интерес, если нет того, на кого он направлен?
Теперь поставим другой вопрос, о субъекте желания. Впрочем, если вопрос сформулирован так, то он уже неявно содержит и ответ: желает не 'мое тело', а именно Я. Мое желание - это 'особая форма моей субъективности' [2]. Сексуальное желание обычно вызывает смятение, и почти всегда сопровождается смущением (в отличие, например, от желания поесть).
Далее. Каково содержание сексуального желания? Каков его предмет? Или, яснее: желает ли, скажем, мужчина того наслаждения, которое он надеется испытать с этой женщиной, или желает саму эту женщину! Если первое, что выражается предложением 'займемся любовью', то справедливо высказывание: 'Женщина похожа на хорошо сервированный стол, на который смотришь по-разному до и после обеда', а подлинный храм любви - это публичный дом. Нормального человека такая форма сексуального желания скорее принижает, компрометирует в глазах любимой, в собственных глазах и в общественном мнении: ведь здесь он сам оказывается целиком сведен к собственным телесным потребностям. Не потому ли в том случае, когда человек оказался целиком во власти такого желания, говорят, что его 'захлестнула страсть', что он в те минуты 'обезумел', что 'на него нашло какое-то затмение', что он 'потерял голову', 'забыл обо всем на свете' и т. п.? Остается одно телесное желание, 'ничего, кроме тела'; любовники срывают одежду с себя и друг с друга, чувствуют друг друга 'кожей и всем телом' - а дальше и в самом деле 'ничего не соображают'. Совершается, как пишет Сартр, '....воплощение тела другого'. Любовные ласки - это не что иное, как 'присвоение' тела 'друго
547
го' - ведь это непременное прикосновение. Это, правда, не одно только прикосновение, но буквально 'рождение' кожи 'другого' под моими пальцами то, что и вправду можно назвать 'церемонией инкарнации' (воплощения) 'другого' для меня - как, впрочем, и для него самого. Ведь в обычной ситуации мы не чувствуем ни собственной кожи, ни кожи другого - во всяком случае, не чувствуем так (достаточно сравнить эти ощущения, скажем, с ощущением прикосновения к коже другого, безразличного вам человека в лифте, в очереди, в вагоне метро, часто даже на танцплощадке или переполненном пляже). Иное дело ласковое прикосновение. Ласка, пишет Сартр, выражает желание так же, как язык выражает мысль.
Все это так. Но ведь существуют мотивы желания, и человек не желает 'абы кого и абы когда'. И здесь на авансцену выходят моменты символические (вроде локона любимой в медальоне в те старые времена, когда девушки 'влюблялися в обманы и Ричардсона и Руссо', или пресловутого платка Дездемоны). Тогда все выглядит несколько иначе: в этом случае тело той, о ком мечтают, у которой целуют не только губы, щеки, ручки или ножки, но и край платья, ее тело, будучи желанным, вовсе не простой материальный объект, пусть из живой плоти; предмет желания - она полностью, то есть 'вместе' с сознанием [1].
1 Это, согласно Сартру, свидетельство того, что в форме желания 'неантизируется' сознание.
Желание, таким образом, не просто чувство, а именно способ бытия; это доказывает тот факт, что вместе с желанием изменяется, и притом радикально, и сознание, и коррелятивно ему меняется весь мир. Прекрасная иллюстрация стихотворение Б.Пастернака 'Марбург'.
Но вернемся к Сартру. Он пишет: 'Существует мир желания' [2], в котором любое прикосновение есть ласка: 'Моя рубашка касается моей кожи, и я чувствую ее: она, которая для меня обычно была самым отдаленным объектом, становится ощущаемой непосредственно; теплота воздуха, дуновение ветра, лучи света и т. д. - все мне представляется особым образом, как непосредственно слившееся со мною и открывающее мою кожу своей кожей. С этой точки
