проходу, пускаясь на всякие хитрости, чтобы лечь с ним в постель. Его передёрнуло, и он только понадеялся, что на лице это не отразилось.
— Узер, милый, никак ты? — Небетхет кинулась ему на шею, всхлипнула, потёрлась носом, ухом… и бедром. — Я тебе так рада, так рада, так рада. Исет! — не отпуская своей жертвы, повернула она голову в изящной шляпке. — Исет, это Узер, помнишь, я тебе о нём рассказывала. Ты ещё не верила, так ли он хорош собой, теперь суди сама! Узер, — (и он снова ощутил настойчивое прикосновение бедра), — это Исет, моя давняя подруга, со школы ещё. Единственное чадо суперминистра финансов…
От Небетхет густо — совсем не так изысканно и дразняще-неуловимо, как от Тефнут, — пахло духами, притираниями, триноплёй и… крупными неприятностями в будущем. Узер — очередной раз сделал над собой усилие, чтобы не отстраниться.
А вот что касается Исет…
— Очень приятно. — Узер посмотрел Исет в глаза поверх шляпки Небетхет, улыбнулся и всё-таки отстранил от себя невестку, но мягко, не давая повода для обид. — Вы, право, очаровательны.
— А я? — Небетхет кокетливо поправила шляпку и, оценивающе глянув на Джеха, вновь придвинулась к Узеру. — Я смотрю, ты у нас оригинал! Смотрите-ка, биологическим слугой обзавёлся. Ну и страшен, сущий тамуан… Хотя вообще в этом что-то есть. Правда, как по мне, лучше бы служанку. А ещё лучше — меня бы пригласил. Уж я бы…
Узер слишком хорошо знал её, чтобы принимать за чистую монету такую вот пустую и пошлую болтовню. Что-что, а соображала Небетхет отлично. Уже то, что Зетха женила на себе по всей букве закона. Может, братец её тоже поначалу недооценил, а потом стало поздно. Узер как раз прикидывал про себя, рявкнуть ли что-нибудь вроде: «Заткнись, женщина, это не биослуга, а мой лучший друг!» — или предоставить событиям развиваться естественным порядком, когда Исет наконец-то подала голос:
— Я прошу прощения, но мы стоим на самом проходе. И, дорогая, не пора ли уже нам, — она с улыбкой глянула на подругу, — делом заняться? Ты сама говорила, что мы можем куда-то там опоздать. Уверена, что уважаемые господа нас поймут, — улыбнулась она Узеру. — И простят.
Улыбка у неё была в самом деле замечательная.
— Да-да, сейчас, — кивнула Небетхет, однако всё же улучила ещё мгновение, чтобы заговорщицки шепнуть Узеру: — Знаешь, мы с Исет решили развеяться. А то вокруг, знаешь ли, всё так мрачно, мерзко. Скука, сил нет! Хочется сменить обстановку, развлечься… немножечко поиграть…
Клёнов. Октябрь
— Ну, здравствуй, Анатолий Ильич, здравствуй, рад тебе. — Генерал, поднявшись из-за стола, протянул одну руку Клёнову, другой же надавил специальную кнопку, задраившую кабинетную дверь. — Как жена, как дочка? В порядке?
Генерал был матёрый, о восьми звёздах, в штанах с лампасами в ладонь шириной. И внешность не подкачала: настоящий святорусский богатырь, пусть и в возрасте, но могутный по-прежнему. Он приглянулся телевизионщикам два года назад, во время путча ГКЧП; как выяснилось, фотогеничный военный ещё и очень хорошо говорил. При этом он звался Александром и носил фамилию Невский, вот только отчество подкачало: Николаевич. С такими данными генерал скоро стал достаточно публичной фигурой, но чем конкретно он занимался, доподлинно дознаться ни один журналист так и не смог. Зря ли говорят, что надёжнейший способ спрятать секретный документ — это положить его на самом виду.
С Клёновым они не то чтобы дружили домами, но в одной служебной лодке им всегда было комфортно, а выезжая на казённые дачи, бывало, устраивали совместные шашлыки.
— Спасибо, Александр Николаевич, все живы-здоровы. А порядок у нас, как всегда, гвардейский, — улыбнулся Клёнов. Сел в предложенное хозяином кресло и тактично, не начиная первым разговора, оглядел кабинет. Сколько раз он здесь бывал, а всякий раз оглядывался, как впервые. Кабинет впечатлял — настоящая кремлёвская берлога, до неприличия просторная, отделанная тёмным дубом, выдержанная в ретростиле грозных наркомовских годов. Так и казалось: вот сейчас откроется дверь и с трубкой в руке войдёт фигура в мягких кавказских сапожках и с характерным акцентом потребует отчёта о текущих делах…
Правда, воздух еле ощутимо вибрировал от включённой системы защиты, да на одной из стен светился огромный мультиэкран. На всех его бесчисленных экранчиках транслировалось одно и то же: стылая октябрьская ночь, толпы возбуждённых москвичей, люди в погонах, баррикады, здание против Калининского моста… Оно было окружено колючей противопехотной спиралью и сплошным заслоном из бронетехники и поливальных машин. ОМОН, милиция, внутренние войска, граждане в штатском с манерами ФСБ… Горели разложенные прямо на асфальте костры, однако ни одно окно в здании не светилось. Свет в нём давно вырубили.
— Вот такое, брат, кино, — начал генерал, нахмурился и махнул рукой в сторону экрана. — Многосерийное… и продолжение не за горами. Ты-то сам как на всё это смотришь?
Голос у него был вкрадчивый, убаюкивающий, способствующий общению, улыбка на губах такая, с какой и начинается дружба.
— Да никак не смотрю, с души воротит. — Клёнов безразлично передёрнул плечами. — Одно слово, бардак.
Он был давно не мальчик и отлично знал, что, где и когда следует говорить. Про себя он считал, что происходил не бардак, а государственный переворот, прямое попрание Конституции. Есть же вердикт Конституционного суда, есть решение парламента и ясно высказанная воля регионов. Так что, если по уму и по совести, надо уйти. Ну а если нет ума, а сердце недоброе…
— Вот и я говорю, бардак, — согласился генерал, и в его глазах отразились всполохи на экранах. — Забились, как крысы, в свою поганую нору и знай мутят воду, толкают население на всякие глупости… В общем, с беспределом пора кончать. Без компромиссов, решительно и бесповоротно. Так ведь, Анатолий Ильич?
Выражение лица у генерала Невского в эти минуты было совсем не святорусское и не богатырское. Так смотрит бешеный хорёк, которого выгоняют из любимого курятника. Острыми вилами под хвост.
— Верно, безобразие пора прекращать, — сказал Клёнов. — Я и то смотрю, вон сколько водомётов нагнали.
Только не добавил: «А я-то при чём?» Хотя внутренне похолодел, уже понимая, к чему клонил знаток маринадов и тонких вин к мясу. «Неужели они на это пойдут? Ведь русские, россияне… плоть от плоти… Повернуть оружие сдерживания против своих — это же…»
Придумать подходящее сравнение так и не получилось.
— Водомётами, Анатолий Ильич, мы уже не обойдёмся. — Генерал остановился, понизил голос и указал пальцем в потолок. — Наверху… я хочу сказать, на САМОМ верху принято решение задействовать твой «Зонт»… Да не переживай ты, Анатолий Ильич, имеется в виду очень слабенькое воздействие. Никакого поджаривания мозгов, никакой лоботомии из космоса. Надо… скажем так, слегка подтолкнуть их в нужное русло. Чтобы угомонились, стали пай-мальчиками, раскаялись и разошлись.
— «Зонт» работает по площадям, — ещё тише, внезапно охрипшим голосом проговорил Клёнов. — Настолько точная фокусировка, чтобы накрыть всего одно здание, не предусмотрена. Обязательно пострадают посторонние: зрители, зеваки, случайные прохожие, жители окрестных домов… Это же боевой излучатель, предназначенный для массового поражения живой силы! Надо в несколько раз расширять зону оцепления, а лучше всего эвакуировать город…
Был бы Клёнов сердечником, его прямо здесь и сейчас хватил бы инфаркт. На самом верху то ли дружно рехнулись, то ли просто не ведали, что творили. Если «Зонт» даже на минимальной мощности дохнёт на Москву, столица превратится в дурдом. А весь район Белого дома не то что угомонится — вымрет вообще.
— Насчёт этого, Анатолий Ильич, ты не волнуйся, кого надо мы уберём, — кивнул генерал. — А в плане жертв… Ты пойми, идёт война, а её без крови не бывает. А ля гер ком а ля гер![31]
