было ни одного члена на его теле без напряжения, он специально потрудился для этого». И по какой причине Эккехарт проповедовал и это антихристианское учение? Чтобы и здесь дать возможность править духовной свободе, высшему принципу, что признает Эккехарт и вместе с ним нордическое человечество западных стран. Он выражает это следующим образом: «Бог не уничтожает какие-либо дела, а совершает их. Бог не разрушает природу, а завершает ее. Если бы Бог разрушил природу до ее начальной стадии, он бы совершил по отношению к ней насилие и несправедливость. Такого он не делает! Человек имеет свободную волю, с помощью которой он может выбирать доброе и злое, и Бог выдает ему за злые дела - смерть, за праведные - жизнь. Человек должен быть свободным и быть хозяином своих дел, нерушимо и непобедимо».
Тем самым была признана и великолепным образом сформулирована вечная, взаимно оплодотворяющая полярность природы и свободы. Движением руки религиозного и философского гения с сознанием нашего типа сметается все бесплодное, мучительное, восточно-поповское и «праведное» фарисейство. Святое единение (с полярной обусловленностью, но без смешения) между Богом и природой - это первопричина нашей сущности, представленная свободой души, увенчанная плодами ее труда. И стимулом всего служит - воля. Согласно Новому Завету ангел Гавриил явился Марии. Эккехарт же говорит с улыбкой: «Собственно говоря звали его Гавриилом так же, как и Конрадом. Имя Гавриил он получил от деяния, на которое был послан, потому что Гавриил имеет значение силы. В этом рождении принимал участие Бог - и все еще принимает участие в качестве силы». При этом в самом ярком свете проявилась динамика и эккехартовой души. [Отблеском сознания Эккехарта является также Ангелус Силезиус (Angelus Silesius), но уже подвергшийся церковному процессу сентиментализации, особенно, когда он после периода «измены» вновь вернулся к единственной дарящей блаженство Церкви (1652 год). Все-таки время от времени в нем проскакивает светлая «искра», которую величайший мастер раздул до пламени. «Я знаю, что без меня Бог не сможет прожить ни секунды, пропаду я, ему придется испустить дух от нужды». «Я так же велик, как Бог, он так же ничтожен, как я: он не может быть выше меня, я не могу быть ниже его!» Эти слова возвещают о первых шагах души, с которых начал свой жизненных опыт каждый истинный и стойкий религиозный человек арийского происхождения. «Я тоже сын Божий» - делает Силезиус вывод из констатации подобия Богу и свободы души, чтобы потом подчеркнуть взаимную обусловленность: «Бога во мне так много, как и меня в нем. Я помогаю ему сохранить свою сущность, а он мне». Из центрального переживания души для Ангелуса вытекает также ничтожность нрава: «Сочинение есть сочинение, больше ничего. Мое утешение - это мое бытие / И то, что Бог во мне говорит слово вечности»: после чего он поднимается до высоты заявления о том, что весь мир - это игра, которую затевает божество». Ангелус Силезиус тоже не хочет молить н обманывать небо, а хочет его «завоевать», «атаковать» и наконец находит успокаивающий полюс в себе самом: «Кто в себе заключает честь, тот не ищет ее снаружи / Если ты ее ищешь в мире, то она у тебя еще снаружи».].
Эти аристократические признания души этого «херувимского путешественника» нарушаются теперь большим количеством незначительных, слабовольных изречении, которые кажутся тем неприятнее, чем ближе подходишь к концу. Очевидно Силезиус влюбился в язык своего более раннего времени и затем сам через двадцать лет разбавляет водой мистическое и церковной «назидательности».
Глава 3
Но свобода эккехартовой души обусловливает другую оценку не только жизни и деятельности, но и высочайших идеалов римской Церкви, традиционной Церкви вообще, то есть всему тогдашнему и сегодняшнему общественному миру. Ибо, если признать «благородную душу» как высшую ценность, как ось, на которой собирается все, то идеи любви, покорности, милосердия, пощады и т.д. отойдут на второй и третий план. И здесь Эккехарт не боится прислушаться к голосу «искорки» и беззаботно высказать то, что подсказывает ему его душа. Ему, конечно, нет необходимости специально подчеркивать, что он мало ценит любовь, покорность, сострадание и учение о милосердии. Более того, в его проповедях мы находим прекрасные слова по поводу этих идей, но он ненавидит слащавую восторженность, вялые «прекрасные чувства», короче, всю духовную неустойчивость. Его учение о любви - это представление любви как силы, которая знает свое равенство с божественной властью, за которую она борется; любовь должна «пробиться через вещи», потому что только «ставший свободным дух поворачивает Бога к себе». Теперь следует себе представить, что значило для доминиканского приора в начале XIV века перед лицом управляющей миром нетерпимой Церкви предпринять переоценку действующих высших ценностей и даже отважиться на попытку представить скромным верующим положительную новую высшую ценность. Это не могло произойти в открытом выступлении против Рима, а только при помощи образного представления духовного опыта. Из этого опыта вытекает проповедь Эккехарта об «отрешенности души», может быть, самое лучшее вероучение сознания германской личности.
В ней Эккехарт рассматривает христианско-церковные высшие ценности: любовь, покорность, милосердие и находит, что они должны уступить по высоте, глубине и величию состоянию души, которая возвысила себя сама. Он отвергает монопольное прославление любви со стороны Павла, потому что лучшее в любви все-таки то, что она вынуждает нас любить Бога. Но теперь гораздо важнее то, что мы привлекаем Бога к себе, чем если бы мы стремились к Богу, потому что наша душа основывается на единении с Богом. Собственным жилищем Бога является единство и честность, которые основываются на отрешенности. «Поэтому Бог не может не отдать себя отрешенному сердцу». Далее имеющая следствием страдания этого мира любовь все еще относится к созданию, что уже не имеет места при отрешенности. Отрешенность уничтожает мир до основания и приближает нас таким образом к Богу. Что касается покорности, то покорная душа сгибается под созданиями, в результате чего человек снова выходит из себя. «Если даже такой выход из себя обладает некоторым превосходством, пребывание внутри представляет собой нечто более высокое». «Полная отрешенность не знает ни стремления к созданию, ни склонения, ни выпрямления, она не хочет быть ни сверху, ни снизу, она хочет лишь покоиться в себе, никому не доставляя ни любви, ни страданий. Она не стремится ни к равенству, ни к неравенству с каким-либо другим существом, она не хочет ни того, ни другого, она хочет только быть единой с самой собой.»
Нигде еще, видимо, самовластная душа не высказывалась так резко и четко, как здесь. Это необходимое ритмичное встречное уважение после признания плодотворного действия; то, что в дальнейшем Гёте превозносил как самое высокое из всех Евангелий: глубокое уважение к себе.
Милосердие по Эккехарту теперь вообще нечто иное, как выход из себя, и по тем же причинам оно не может быть оценено так же высоко, как отрешенность. Но именно потому, что и сущность Бога является отрешенной от всех имен, получается, что все внешнее к ней не сможет приблизиться. Исходя из этого, Эккехарт помещает также молитву, окруженную большой степенью колдовства, и ее значение в соответствующие рамки. «Я утверждаю: все молитвы и все добрые дела так мало влияют на божественную отрешенность, что как бы их и не было, и поэтому Бог не становится по отношению к людям ни мягче, ни благосклоннее, как будто он никогда не реагирует на молитвы и добрые дела». Это более чем ясно, - полный отказ также от граничащего с магией отступничества Церкви, «представляющей Бога», и «монопольно обеспечивающей блаженство». И затем, в заключение следует обращение к народу: «Держись отдельно от всех людей, не поддавайся воздействию полученных впечатлений, освободись от всего, что может внести в твою сущность чуждые добавки… и всегда направляй свою душу на благотворное созерцание, при котором ты носишь Бога в своем сердце как предмет, от которого твои глаза не будут отведены никогда».
Это покоящееся в себе величие души выражается затем в оценке римских и более поздних протестантских вероучений.
Мы можем в этом мире явлений представить себе усиление души как следствие внутреннего сплочения не иначе как подарок, называемый Богом вечной сущности. Исходя из этого положения вещей, павлинизм (Павел) - и вместе с ним все христианские Церкви - создали учение о милости как высшем таинстве христианства. Еврейское представление о «рабе Божьем», который получает милость от самовольного, абсолютистского Бога, перешло в Рим и Виттенберг. Оно все еще цепляется за Павла, как непосредственного создателя этого учения, что говорит о том, что Церкви являются не христианскими, а павлинистскими, так как Иисус бесспорно превозносил единение с Богом как избавление и цель, а не расслабляющее предоставление милости всемогущей сущностью, по сравнению с которой и самая великая душа представляла собой чистое ничто. Это учение о милости, естественно, на руку любой Церкви, пока она и ее руководители выступают как «представители Бога» и, следовательно, могут забрать в свои колдовские руки право предоставления милости. Совсем другую точку зрения по отношению к понятию милости должен иметь такой гений как Эккехарт. Он тоже находит красивые слова о любви и милости Божьей: там, где в душе имеется милость, эта душа «чиста, богоподобна и находится в родстве с Богом». Уже здесь имеет место обращение к величию, а не к бездне и раболепию. «Милость не действует», потому что она для этого «слишком благородна». Более того, она представляет собой «сознание, присоединение к Богу и единение с Богом. Это и есть милость». Но такая милость вряд ли возможна за счет всемогущества Бога и нашей праведности, как учат Церкви, а совсем наоборот, за счет подобия души Богу. При таком рассуждении Эккехарт исходит из Августина, но он, конечно, понимает, что его сделанные по определенному поводу признания души, привели все-таки к полному крушению (он требует смертной казни для еретиков) и к созданию Государства Божьего» с целью покорения человеческих душ. Но Эккехарт делает следующие выводы из факта величия души: «Если бы она не имела величия, то не смогла бы стать Богом при помощи милости, тем более поверх милости». Здесь снова имеет месте характерный жест выдающегося нордического человека, суждения которого основаны на ясном инстинкте души (Эккехарт из Хохгейма был тюрингским дворянином), противоречащим выводам пребывающего не в ладу с самим собой, несвободного полукровного Августина. В этом настойчивом оживлении Бога душа все выше поднимается к свету: «Тогда любая сила души становится отражением одного из божественных лиц. Воля - это отражение святого духа, сила сознания - отражение сына, память - отражение отца. И все-таки душа остается единой и неделимой. В этом деле это последнее объяснение, на которое я способен благодаря своему самопознанию». И все-таки за этим следует еще более высокое признание: «Теперь послушайте насколько душа становится Богом и насколько она выше милости! Ведь то, что Бог ей предоставил, не должно снова меняться, потому что она при этом достигла высшего уровня, где милость ей больше не нужна». [Следует сравнить это аристократически великолепное вероучение с трогательно борющимся и все-таки рабским полуафриканцем Августином: «Восславить тебя, Бог, хочет человек, малая часть твоего творения, человек, который тащит за собой смертность, который тащит за собой свидетельство своего греха и свидетельство того, что ты противостоишь гордым.].
Здесь открыто высказаны мысли, о которых Лютер, после двухсотлетнего закабаления Запада «представителями Христа», не мог даже подумать. Из
