Никто ему ничего не ответил.
— Все лжецы! — уже рыдая, закричал мальчик. — Все предатели! И это усадьба для меня всего лишь тюрьма! Ненавижу вас всех! Ненавижу! Убирайтесь! Прочь все! — и швырнул в первого попавшегося человека свой деревянный меч, которым до приезда герольда рубился с мастером Германом на заднем дворе.
Потом сорвался с места, пихнул в сторону кухонную девчонку с посудой в руках — тарелки, миски, кружки полетели на каменные плиты двора и разбились, разбились вдребезги, как все его надежды и мечты — и бросился бежать, сломя голову, в парк.
— Кто-нибудь! Догоните его! — завопил мастер Леонат, маша руками. — Бог мой! Зачем я это сделал?!
— Что сделал? — тут же подскочил к нему Герман. — Что ты сделал?!
— Я написал письмо королю, — сознался Леонат. — О том, что наш мальчик хочет приехать к нему, хочет увидеть его, хочет привезти ему подарки…
— Ах ты, жирная скотина! — не сдержал грубости старый воин и даже замахнулся на Леоната. — Разве не мог сообразить, что этим и кончиться?! Убить тебя мало! — и, прихрамывая на когда-то раненую ногу, побежал догонять Мелина. — Мой лорд! Мой маленький господин! Постойте! Подождите!
Но Мелин ничего не видел и не слышал. Он бежал все глубже и глубже в парк, не разбирая, куда и зачем, продираясь сквозь малинники и ельники. Ему просто хотелось убежать, куда-нибудь подальше, чтоб не видеть никого из тех, кто жил рядом с ним в Кленовой усадьбе.
— Ненавижу! Ненавижу! — как заклятье, цедил он сквозь зубы.
В его ушах все еще звучал зычный и строгий голос герольда — каждое слово будто врезалось в мозг и причиняло боль.
Глаза застили слезы, дорогу Мелин плохо разбирал, и потому на одном из поворотов его ноги зацепились за какие-то корни, и мальчик кубарем полетел в овраг, больно обдираясь.
Упав на дно, в заросли папоротника, он сильно ударился головой и потерял сознание.
Через пару минут в нескольких метрах от оврага пробежал, уже сильно хромая, мастер Герман. Он потерял Мелина из виду, но продолжал звать его и искать.
Нашли бедного маленького лорда только к закату: все, кто был в Кленовой усадьбе, с факелами принялись обыскивать парк.
Он уже пришел в себя и лежал, свернувшись клубком на дне оврага, совершенно мокрый от вечерней росы. Все это время мальчик плакал, тихо и горько. Его бил сильный озноб, а на голове, над правым виском проступила внушительная багровая шишка.
Конюх, что нашел Мелина, поднял его, дрожащего и поскуливающего, и спешно понес в дом, где ждали заботливые руки нянюшек, теплая ванна, ужин, постель и горячий чабрецовый чай. На утро следующего дня стало ясно, что мальчик серьезно заболел.
Хворал Мелин долго — больше месяца — и как-то упорно не желал выздоравливать. Какие только средства ни применял старый доктор, что уже лет тридцать жил в усадьбе и лечил ее обитателей, жар все равно возвращался, а озноб не ослабевал. К тому же первое время мальчик отказывался есть. И только когда ему пригрозили, что станут кормить насильно, он покорно съел молочный суп.
У доктора создалось впечатление, что Мелин сознательно не хочет идти на поправку. И об этом он сказал наставникам, которые частенько сидели на диване у дверей спальни воспитанника и вполголоса переговаривались о возникших несчастиях.
— Все-таки это странно, — говорил доктор. — Насколько помню, наш маленький господин с младенчества отличался крепким здоровьем.
— Да-да, — кивал совершенно упавший духом и даже заметно похудевший мастер Леонат. — На моей памяти — легкий осенний насморк года три назад и все. Как-то вот он даже под дождь попал, когда верхом катался, и ничего с ним не случилось.
— Может вам, любезный писака, — весьма ядовито заговорил мастер Герман, — еще раз написать королю? Чтоб приехал, проведал сына. Мальчику не хватает родительского тепла — только и всего. Король для него — единственный родной человек на этом свете. Тут и без ваших лекарств да научных трактатов все ясно.
— Чтоб вы знали — я уже написал, — надувшись и побагровев на эпитет 'писака', отвечал Леонат. — Да только ни ответа, ни привета из Синих Флагов.
— Тогда я вот что сделаю! — вспыхнул мастер Герман. — Завтра же поеду к королю! И все ему скажу! Все, что думаю! Разве это правильно: так обращаться с собственным ребенком? Или он, в самом деле, хочет уморить мальчика в этой усадьбе?
Леонат нахмурился, услыхав такое, забарабанил пальцами по столику.
— Может, не стоит торопиться? — осторожно заговорил доктор. — Может, короля просто рассердило самовольство принца? Пройдет время, его величество успокоится, остынет и станет более милостив к сыну?
— Говоря честно, я так не думаю, — покачал головой мастер Леонат. — За десять лет он ни разу не появился в Кленовой усадьбе, он не видел нашего мальчика, не жал его руку, не возил на своем коне. Разве это признаки отцовской любви? У королей все не так, как у простых людей… Боюсь я, что если вы, Герман, поедете к государю и станете упрекать его, это обратится для Мелина новыми неприятностями. Король обозлиться, рассвирепеет и… страшно подумать, чем это все кончиться.
— И что вы предлагаете? Жить, как раньше жили, надеясь на то, что король попросту забудет о нас? Но ведь одним прекрасным днем мальчик перестанет быть мальчиком. Он вырастет, станет мужчиной, многое поймет… хотя он уже многое понял, — махнул рукой мастер Герман. — Что тогда? Вечно так быть не может. И я боюсь, что однажды Лавр захочет, чтоб Мелин пропал, чтоб его не стало.
— Святой Боже! — не сдержали возгласа ни доктор, ни Леонат.
— Парня надо увезти и спрятать, — зашептал фехтовальщик, хватая товарищей за плечи. — Пусть принц Мелин исчезнет сам собой. Пусть это будет как несчастный случай. Глядишь, проживет наш мальчик и так, где-нибудь вдали от королевского надзора. Хорошим человеком вырастет, женится, семью заведет, хозяйство…
А Мелин плакал. Лежал на животе в своей широченной постели, уткнувшись лицом в подушку, белоснежную, с вышитыми васильками, и плакал, тихо- тихо. Теперь всегда, когда из комнаты выходили, он давал волю слезам. Обида душила его, делала каждый вздох болезненным и горьким, словно воздух в комнате был ядовитым.
Напротив постели на подставке так и осталась та картина, что он рисовал для отца: крупные, алые, распустившиеся маки с черными глазками, в пузатой белой вазе, на подоконнике окна. Ставни распахнуты, за ними — солнечный день, зеленая лужайка и крохотная береза вдалеке. Теперь все, что так хвалили его учителя, казалось Мелину уродливым и противным. И цветы, и ваза, и окно.
После жгучей обиды нахлынула не менее жгучая злость — голове стало жарко.
— Идиот, кому нужна твоя мазня? — зарычал сам на себя мальчик, и в рыке этом слышался гнев мужчины. — Для кого ты старался? Кому стихи писал? Дурак!
В одном отчаянном порыве он подхватился с постели и рванулся к столу, где все еще лежал свернутый в трубку и перевязанный серебром листок со стихами. Безжалостно схватил его и швырнул в камин, куда теперь, во время его болезни, постоянно кидали дрова.
— Гори в огне все прежнее во мне, — вдруг прошептал он в рифму и криво, жестко усмехнулся.
Потом обернулся к картине с маками, собираясь и с ней сделать что-нибудь вандальское, но насторожился, подобрал полы длинной ночной рубашки и на цыпочках подошел к двери, ловко избегая скрипучие половицы. Из-за двери как раз донесся возмущенный вскрик Германа, что он сам поедет к королю за милостью для него, Мелина.
Весь последующий разговор наставников и доктора юный лорд слушал внимательно, сосредоточенно хмуря свои тонкие, темные брови.
— Исчезнуть? Неплохо, — вновь ухмыльнулся он, а глаза его внезапно блеснули серой сталью. — Только не для того, чтоб стать каким-нибудь фермером, пропахшим навозом. Завести семью? Ха! Зачем семья вообще? Чтоб ненавидеть свою жену? Ненавидеть сына? Лишать его наследства? Ха! — брови его нахмурились грознее некуда, и стал мальчик похож на злого, взъерошенного волчонка.
Он легко и быстро вспрыгнул обратно в кровать, улегся глубже в подушки, но уже не затем, чтоб плакать.
— Думай, старичок, — бормотал сам себе Мелин, и морщина на его лбу стала еще глубже. — Если и исчезать, то лишь затем, чтоб в один прекрасный день вернуться. И вернуться за тем, чтоб потребовать свое, все и сразу! Можно ведь и так сделать…
Открылась дверь, и в спальню вновь явился старый доктор. Он услыхал-таки шлепанье босых ног принца и решил проверить, все ли в порядке.
— Ваша милость, вы вставали?
— Да, — кивнул, прогнав с лица жесткость и тревогу, Мелин. — Мне захотелось выглянуть в окно. Сегодня отличный день. И я хочу есть!
— Замечательно, — радостно улыбнулся доктор. — Я вижу: вам лучше.
— Я тоже так думаю, — ослепительно улыбаясь в ответ, сказал мальчик.
С этого дня его болезнь начала быстро сдавать позиции.
Глава третья
Через полгода принц Мелин, в самом деле, исчез из Кленовой усадьбы. Но не так, как запланировали его наставники.
Герман и Леонат прекрасно понимали, что, позволив мальчику выйти за пределы поместья, они нарушат королевский приказ. Поэтому оба учителя постарались осуществить задуманное как можно более осторожно.
Раз в месяц в Кленовую усадьбу приезжал обоз с провизией из соседней деревни. Пять объемных фургонов, груженых мясом, зерном, овощами и прочими необходимыми для сытной и вкусной жизни продуктами. Именно с этим обозом и решили вывезти Мелина в 'большой свет' его наставники.
— Я договорился со своим кузеном, — рассказывал Леонату и доктору мастер Герман. — Он живет на хуторе Полужье. Три дня езды отсюда. Они с женой бездетные, и с радостью примут мальчика. Я не говорил им, что это будет принц Мелин. Я назвал мальчика сыном одного из моих умерших друзей. Пусть так будет. Не стоит посвящать в наши планы еще кого-то.
— А как мы прикроем пропажу мальчика? — недоумевал мастер Леонат.
— Пустим слух, что он утонул в реке…
Через Кленовую усадьбу текла довольно широкая, быстрая река Вирка. И назвали ее так неспроста.
Воды Вирки имели славу коварных: затягивали неопытных пловцов на глубину, переворачивали легкие лодки в ненастную погоду, подмывали берега,
