Очень глупая была песня. Но поди-ка, услышь во сне умную! Никто никогда во сне умных песен не слышал.
ГЛАВА VIII
О том, что Маша увидела в Сухуми
Утром мама и Маша проснулись от солнца.
Солнце было такое яркое и такое весёлое, что, когда оно заглянуло в комнату и лучи его упали на Машу, оно словно хотело сказать: «Маша, вставай!»
Маша сразу поняла, что такое солнце не переспорить, — и, если оно встало и поднялось на синее небо, значит, надо вставать и Маше.
И вот Маша открыла глаза и увидела сидевшую на стуле, около постели, куклу Елизавету Петровну. И кукла показалась Маше сегодня ещё красивее, чем всегда.
Она была сейчас, в это солнечное утро, такая румяная, и глаза у неё блестели, и новый красный бант прямо сверкал в её золотых волосах.
Маша вскочила с постели, подошла к маминой кровати и сказала:
— Мама, мама, смотри, какое солнце! Тут, верно, лето вернулось.
И когда мама встала и открыла окно, в комнату подул такой тёплый ветер, словно и правда это был июль, а не начало ноября.
— Маша, — сказала мама, — завтра я отведу тебя в детский сад, а сегодня пойдём гулять. Хорошо?
— Конечно, хорошо, — отвечала Маша. Оделись они, выпили чаю и вышли на улицу.
На улицах росли пальмы. Они росли прямо на мостовой. Вдоль панели стояли невысокие белые и серые домики, и при каждом домике был сад. А в садах стояли зелёные деревья: бананы, магнолии, бамбуки, мимозы, мандариновые и лимонные деревья.
Было очень тепло.
Маша и мама вышли на набережную, похожую на оранжерею в Ботаническом саду.
О гранитную стенку набережной бились морские волны.
По одну сторону города было море, по другую — высокие горы, и на некоторых самых высоких вершинах лежал снег.
На такие горы было интересно смотреть. Они были разноцветные. Самая верхушка у них белела от снега, потом, пониже, шёл зелёный цвет — сосны и ели; потом, ещё ниже, красный и жёлтый — дубы и берёзы. А потом густой зелёный и светло-светло-зелёный — магнолии и кипарисы, мимозы и эвкалипты.
— Маша, — сказала мама, — знаешь, куда мы с тобой пойдём? Пойдём мы в обезьянник.
— В какой обезьянник? — спросила Маша.
— А вот на той горе есть большой сад, и в нём в больших клетках под открытым небом живут обезьяны. Их привезли из Африки.
И вот пошли мама и Маша по широкой, красивой улице, а потом поднялись на гору. На самом верху горы был забор и закрытые синие ворота.
Возле ворот открылось окошечко, и за окошечком оказался кассир. Он продал маме и Маше билеты, и через маленькую калиточку вошли мама и Маша в обезьянник.
Ох, сколько там было обезьян!
Были большие, взрослые, сильные обезьяны, были маленькие и были совсем-совсем маленькие, только недавно родившиеся.
В одной очень большой клетке сидели четыре обезьяны-матери со своими восемью детьми.
Каждая обезьянья мать следила за своими детьми, чтобы они не дрались и не шалили.
А обезьяньи дети всё время прыгали, карабкались вверх по решётке и играли друг с другом.
А когда в клетку вошла уборщица и наклонилась, чтобы подмести пол, четыре маленькие обезьянки забрались ей на спину и на плечи и, сидя у неё на спине, грызли орехи, теребили ей волосы и боролись.
Уборщица их совсем не боялась — она только отмахивалась от них. Они спрыгивали на пол и бросались врассыпную, но видно было, что они её тоже не очень-то боятся. Стоило ей наклонить голову, как они снова вскакивали ей на спину.
А звали всех этих обезьян совсем как людей: Митя, Максим, Сонечка и Володя. Даже Маша одна там была.
Очень было интересно и смешно на них смотреть.
И всё-таки в этом обезьяннике случилось одно несчастье с куклой Елизаветой Петровной. Небольшое, правда, несчастье, но всё же несчастье.
Кукла Елизавета Петровна, как и всегда, сидела у Маши на руках, и вот, когда Маша подошла слишком близко к одной клетке, неожиданно к самой решётке подскочила обезьянка и — раз, два, три! — сдёрнула с головы Елизаветы Петровны красный бант, а потом отскочила обратно и ловко-ловко обвязала бант вокруг своей головы.
— Ах! — сказала Маша.
А мама закричала:
— Отойди скорей, Маша, от клетки, а то она и у тебя что-нибудь стащит.
Одна кукла Елизавета Петровна ничего не сказала. Она ведь была кукла неговорящая.
Маша подумала: «Стоит заплакать или не стоит?» А потом решила, что не стоит плакать.
— Ну что ж, — сказала она, — пускай обезьянка кук-лин бант носит, а я Елизавете Петровне дома другой повяжу.
Потом подошли мама и Маша к железной клетке, где сидела большая обезьяна — одна.
Она была очень добрая и хорошая обезьяна. Но её ненадолго посадили в эту клетку, отдельно от её обезьяньих детей, и она сильно по ним скучала.
Сторож сказал Маше:
— К этой клетке можешь подойти поближе. Ты не бойся, она тебя не тронет — она тебя только погладит. Эта обезьяна очень любит детей.
И Маша подошла к решётке, а обезьяна просунула через прутья решётки лапу и осторожно погладила Машу. Тогда и Маша протянула к ней руку, погладила её лапу и почесала ей голову.
Потом мама и Маша пошли домой.
А на другой день повела мама Машу в детский сад.
Этот сухумский детский сад был по-настоящему сад, а не только по названию, как в Москве.
Правда, и здесь был дом и были в доме комнаты, но стоял этот дом в большом, красивом зелёном саду. Когда на небе светило солнце, дети весь день проводили на воздухе.
В этом детском саду было много детей. Тут были дети грузины, армяне, абхазцы, мингрельцы, греки, сваны, осетины и русские.
Все они говорили по-русски, а кроме того, каждый из них умел говорить на языке своего народа.
И все они умели петь разные песни на своих языках.
— Маша, а ты что умеешь петь? — спросила Машу заведующая.
— Я, — сказала Маша, — умею петь песню про моего папу. Он лётчик, он всё время летает.
И Маша спела свою любимую песню:
