Из покоев со свадебным платьем в руках вышла горничная Елизаветы Северской Мари. Залихватски подкрутив усы, князь поклонился было гостям, но Мари сказала по-французски:
– Мадам просила сперва зайти мсье Рухнова, а потом – обоих управляющих.
Михаил Ильич удивился, развел руками, обращаясь к князю. Тот, покусывая усы, последовал за ним.
Роос подошел с кожаными томиками в руках к скучавшему у окна Шулявскому.
– Сколько хотите? – не тратя времени на пустые разговоры, поинтересовался поляк.
– Лучшему стрелку, так и быть, – сорок рублей.
– По двадцать за том? – удивился Шулявский.
– Кожаный переплет, ручная работа…
– А неплохой бизнес, как говорят у вас в Америке! И что самое главное, законный! Жизнь моя была бурная, приключений на собрание сочинений хватит! Не начать ли, по вашему примеру, книжки писать?
Американец, не понимая, куда гнет покупатель, достал очередное перо:
– Из головного убора американского индейца…
– А Америка велика?
– О да! Два океана ее омывают…
– Отлично! Значит, есть где затеряться! Нате ваши сорок рублей!
Роос протянул книжки, подозревая, что продешевил, но Шулявский энергично замотал головой:
– Фолианты себе оставьте. Путешествовать люблю налегке! Вы подали мне отличную идею и свои сорок рублей честно заработали. Как перееду в Новый свет, начну книжки писать!
– Россия не нравится? Покинуть желаете? – по-своему истолковал слова поляка Терлецкий.
– Рыба, Федор Максимович, ищет, где глубже, – с достоинством ответил Шулявский, – а человек, где лучше!
– Смотрите, как бы не утонуть, – сверля Шулявского немигающими серыми глазами, процедил Терлецкий.
Дверь в покои князя снова отворилась. Оттуда вышел задумавшийся Рухнов; зашли оба вызванных управляющих.
– Сашь, глянь, не Боровиковский ли? – В глубине комнаты Угаров обнаружил портрет и поднес к нему свечу, чтобы лучше рассмотреть.
Тучин привстал с оттоманки:
– С чего ты решил? – удивился он.
Молодые люди принялись вместе разглядывать парадный портрет черноволосой женщины. Сев вполуоборот к художнику, одетая в пурпурное атласное платье прелестница заставила мастера подчеркнуть и соблазнительность небольшой груди, и утонченность длинной шеи, подсвеченной отблесками алмазного ожерелья. Бриллианты блестели и в тяжелых сережках, украшавших маленькие ушки красавицы. Но ярче всего сверкали карие глаза, смотревшие на зрителя ласково и печально. Матово-бледные руки нежно гладили развалившуюся на коленях болонку.
– Манера очень похожа! Впрочем, в атрибуции я не силен, – сознался Угаров.
– Может, и Боровиковский, – внимательно рассмотрев портрет, согласился Тучин. – Сейчас у князя уточним.
Северский вылетел из покоев, шумно хлопнув за собой дверью.
– Ваше сиятельство! Чьей кисти портрет?
– Какой, к черту, портрет? – грубо бросил раздосадованный Северский.
– Здесь вроде один, – внимательно оглядев еще раз 'зоологический музей', протянул Тучин.
– А-а! Этот! Ольги Юсуфовой, жены брата.
– Осмелюсь переспросить, ваше сиятельство, чьей кисти работа?
– Не знаю, – раздраженно ответил князь. – Какая мне разница? Я сей портрет продать хотел, благо и желающие были. Брат этой красавицы готов был дать любую цену, чуть не на коленях ползал. Мать запретила, дура старая! Князю Юсуфову пришлось художника нанимать, копию делать.
– Бриллианты хороши! – заметил Шулявский. Желая прекратить пикировку с Терлецким, он тоже переместился ближе к портрету.
– Очень хороши! – согласился Северский. – Екатерина Вторая подарила! Ольга Юсуфова была ее фрейлиной, и императрица на свадьбу ей это имение презентовала и впридачу ожерелье с сережками!
– Царский подарок! – восхитился Веригин.
– Только брат все профукал!
– Неужто проиграл? – удивился генерал.
– Кабы проиграл, не так обидно было бы! Закопал! От французов драгоценности пытался спрятать. А где именно, сказал только Кате, племяннице. Брат погиб, а эта дура из окна выкинулась…
– Я уже слышал эту прискорбную историю, – посочувствовал Роос. – Мои соболезнования…
– Соседи насплетничали? – спросил Северский. – Кабы не Элизабета, – князь сжал кулаки, – я бы этих вертопрахов на свадьбу не пригласил! А драгоценности жаль, очень бы пригодились. Я их несколько лет искал, весь парк перекопал, да без толку.
– Я могу, конечно, ошибаться, – сообщил Роос, – но, кажется, ваши сережки я недавно видел!
– Где? – опешил князь.
– В Париже! Меня пригласил на бал маркиз д'Ариньи. Очень образованный человек, купил по три экземпляра моих книг! И жена прелестная! Мы долго беседовали! Очень умная женщина, прекрасно разбирается в истории…
– Мои сережки тут при чем? – перебил его Северский.
– Как раз в ушах маркизы они и сверкали!
– Вот черт! Значит, их французы-мародеры выкопали! – топнул ногой князь. – Зря только братец прятал!
– Не расстраивайтесь, князь! Поезжайте в Париж с портретом! – посоветовал генерал. – Я знаком с д'Ариньи. Порядочнейший человек! Покажите портрет, и он непременно вернет ваши сережки!
– Не вернет! – безапелляционно заявил Роос. – После бала их украли! Маркиза в спальне сняла на ночь сережки и положила в футляр с пистолетами. В Париже много грабителей, и все держат под рукой оружие. Но преступник спрятался за шторами. Маркиза не успела лечь в кровать, как он схватил футляр и был таков. Выпрыгнул в окно!
– Так и надо маркизу, – обрадовался Северский. – Небось этот 'порядочнейший человек' сам здесь и мародерствовал! Ладно, пойду мать навещу. А то женушка никак дела закончить не может!
В анфиладе князь больно стукнул кулаком лакея Гришку, недостаточно почтительно, по мнению Северского, отвесившего ему поклон.
– Чай здесь вкусный, – похвалил генерал, допив третью чашку, – не то что в Калмыкии! Знаешь, как там заваривают? – спросил он адъютанта.
– Никак нет, ваше высокопревосходительство, – заверил командира Николай.
– Тогда слушай! Калмыцкие степи такие же, как воронежские, но ни единого деревца на сотню верст там не встретишь. Трава густая, в человеческий рост.
Этнограф достал свой блокнот и подсел поближе.
– А сами калмыки, они кочевники, – продолжил генерал. – Ездят в кибитках и живут в них же!
– Да что вы говорите, ваше высокопревосходительство! – вскочил с места Николай. Хоть он и слушал генеральские байки по сотому разу, к удовольствию командира, демонстрировал живой интерес.
– А что такое кибитка, знаешь? – спросил Веригин.
– Никак нет!
– Это такой плетень. Натягивают его на повозку, обтягивают войлоком. И все. Дом готов.
Из покоев выскочил Петушков. Его трясло, словно в лихорадке, и доктор Глазьев, искавший с кем бы выпить, тут же подскочил к нему, щелкнув по горлу пальцем. Петушков отмахнулся, его вечно бегающие глаза наполнились слезами, и, ни с кем не попрощавшись, он взбежал по лестнице на второй этаж.
Чуть погодя покои покинул и Павел Игнатьевич. Доктор Глазьев мигнул и тому, но снова безрезультатно.
– Спешу! Спешу! Много поручений надавала! Спокойной ночи, господа!
