постаревшая шея – она имела неосторожность предстать в таком виде перед невидимым ей взглядом.
Леа подошла к комоду, вынула из ящика чековую книжку, заполнила несколько чеков и вырвала их. Потом положила в ноги кровати белую пижаму и вышла.
Оставшись один, Ангел глубоко вздохнул и понял, что с того момента, как встала Леа, он изо всех сил старался сдерживать дыхание. Он поднялся, надел пижаму и открыл окно. «Здесь можно задохнуться», – подумал он. Его мучило смутное и неприятное чувство, что он совершил неблаговидный поступок.
«Потому что притворился спящим? Но ведь я сто раз видел Леа в пеньюаре. Да, только раньше я никогда не притворялся».
Яркий солнечный свет вернул комнате её розовый оттенок, Шаплен[1] на стене радовал глаз нежными оттенками золотистого и серебристого цвета. Ангел склонил голову и закрыл глаза, чтобы воскресить в своей памяти комнату такой, какой она была накануне, таинственной и окрашенной, как мякоть арбуза, волшебный купол лампы, и главное – вспомнить то упоение, с которым он предавался восторгам…
– Ты встал? Сейчас будет шоколад.
Он с благодарностью отметил, что за несколько минут Леа успела причесаться, незаметно подкраситься, надушиться знакомыми духами. Звук её красивого сердечного голоса распространился по комнате одновременно с ароматом поджаренных гренок и шоколада. Ангел сел возле двух дымящихся чашек и принял из рук Леа гренок, щедро намазанный маслом. Он никак не мог придумать, что бы такое сказать, но Леа об этом не подозревала, ибо привыкла видеть его за едой молчаливым и сосредоточенным. Она поела с аппетитом, однако с некоторой поспешностью и озабоченностью, как женщина, которая завтракает с уже упакованными чемоданами, перед отъездом на вокзал.
– Хочешь ещё гренок, Ангел?
– Нет, спасибо, Нунун.
– Ты наелся?
– Да.
Смеясь, она погрозила ему пальцем:
– Придётся тебе принять сегодня две таблетки ревеня, ничего не поделаешь.
Шокированный, он сморщил нос:
– Послушай, Нунун, может, ты успокоишься и не будешь заниматься моим…
– Ладно, ладно! Меня это тоже касается. Высунь-ка язык! Не хочешь? Тогда вытри усы, они испачкались в шоколаде, и давай поговорим серьёзно! Все скучные вопросы надо решать не откладывая.
Перегнувшись через стол, она взяла руку Ангела и сжала её в своих.
– Ты вернулся. Это судьба. Ты доверяешь мне? Отныне я беру тебя под свою опеку.
Она невольно остановилась и закрыла глаза, словно сгибаясь под тяжестью своей победы. Ангел увидел, как внезапно кровь бросилась в лицо его любовницы.
– Ах, когда я думаю обо всём том, что я недодала тебе, – вновь заговорила Леа, – обо всём том, что я тебе недосказала… Когда я думаю, что приняла тебя за одного из многих, быть может чуть более дорогого мне, чем другие… Как же я была глупа, что не поняла сразу, что ты моя любовь, которая бывает только раз в жизни…
Она широко распахнула глаза головокружительной, под тенями век, голубизны.
«О! – взмолился Ангел про себя. – Только бы она ни о чём меня не спрашивала, только бы не требовала немедленного ответа – я не способен произнести ни единого слова…»
Она встряхнула его за руку:
– Ну давай же будем серьёзны! Итак, мы уезжаем. Считай, что мы уже уехали. Что ты должен сделать для них? Утряси денежный вопрос с Шарлоттой, это самое разумное, и не скупись, прошу тебя. Как ты предупредишь их? Думаю, письмом. По крайней мере, это сильно облегчает дело, можно написать всего несколько фраз. Этим мы займёмся вместе. Да, ещё проблема с твоими вещами – здесь их почти не осталось. Понимаю, такие мелочи ужасно раздражают, с ними труднее справиться, чем с серьёзными проблемами, постарайся поменьше о них думать. Ну зачем ты всё время обрываешь заусенцы на большом пальце ноги? Смотри, как бы ноготь не врос в кожу!
Его нога невольно опустилась на пол. Собственное молчание давило на него, и он с большим трудом пытался сосредоточиться, чтобы слушать Леа. Он внимательно вглядывался в оживлённое, весёлое, властное лицо своей подруги, и в голове его крутился один и тот же вопрос: «И почему это у неё такой довольный вид?»
Его странное состояние было столь очевидным, что Леа, которая тем временем рассуждала, не купить ли яхту у старого Бертельми, остановилась на полуслове.
– Подумайте, он даже не хочет сказать мне своего мнения. Ты ведёшь себя так, словно тебе всё ещё двенадцать лет!
Ангел стряхнул с себя оцепенение, провёл рукой по лбу и устремил на Леа полный грусти взгляд:
– С тобой, Нунун, у меня есть все шансы остаться двенадцатилетним ещё на полвека.
Она несколько раз моргнула, словно кто-то подул ей на веки, и наступило молчание.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросила она наконец.
– Только то, что сказал, Нунун. И это чистая правда. Ты не можешь не признать этого, потому что ты человек честный.
Она решила рассмеяться ему в ответ непринуждённым смехом, за которым уже притаился смертельный страх.
– Да ведь эта ребячливость – половина твоего обаяния, глупыш! А позднее она станет секретом твоей вечной юности. И ты ещё жалуешься! И ещё имеешь наглость жаловаться мне?
– Да, Нунун. А кому мне ещё прикажешь жаловаться?
Он снова взял её за руку которую она у него отняла.
– Дорогая моя Нунун, милая моя Нунун, я не просто жалуюсь тебе, я тебя обвиняю.
Она чувствовала, как стиснута её рука в его твёрдой руке. И большие тёмные глаза с блестящими ресницами, вместо того чтобы избегать её взгляда, молили её о пощаде. Но ей так не хотелось путаться раньше времени.
«Это пустяки, пустяки… Мне только нужно найти несколько резких слов, на которые он ответит оскорблением, а потом надуется, и я его прощу… Вот и
