приказал снять наручники. Хотя мог бы по закону повесить тебя на первом же суку.
— Ого, повесить, — пожал плечами Харлам. — За что?
— А как шпиона. Шпионов, как ты знаешь, во все времена непременно вешали. Я не знаю, с какой целью ты проник сюда, да меня это и не интересует. Собственно, какая тут может быть цель? Посмотреть и разведать, как у нас идут дела. Эти трусы снаружи никогда не рискнут сунуться внутрь большим числом, а будут посылать таких как ты, шпионов, которых любой правитель первым делом повесит. Я тоже могу.
— А где же выход? — сказал Харлам, чтобы потянуть время, и тоже встал.
— А выход один. Иди служить ко мне. Обмундирование, жратву и прочее — гарантирую. А в будущем — высокий пост. Вот, например: длинный — мой будущий военный министр, а тот в кружевах — министр финансов. А ты кем хочешь быть? Шефом тайной полиции? Ей-богу, тебе это подойдет. Ну как? Что ты на это думаешь?
Теперь их нужно было отвлечь.
— Что я думаю? — Харлам неторопливо обошел вокруг костра и пошел к воротам. — Я так думаю, что это мне не подойдет. Увы…
Он увидел, как один из бандитов схватился за карабин. А до ворот оставалось еще метров десять и надо было успеть откинуть засов. На это времени уже не хватало. Харлам хорошо понимал, что все теперь зависит от Катрин. А если она не сможет?
Оттолкнув ногой набегавшегося справа Длинного, Харлам извернулся и бросился к воротам. Какая-то женщина уже бежала к нему, визжа и размахивая над головой мачете. Но она была далеко. Крутнувшись на месте, Харлам сделал обманное движение и с оттяжкой врезал ближайшему бандиту по физиономии, да так, что его карабин отлетел далеко в сторону. Потом, подскочив к воротам и нокаутировав другого, схватился за засов, но тут возле его головы просвистела пуля. И это был конец.
Он поднял руки и повернулся. Ухмыляющийся Два Ножа целился ему прямо в лоб.
— Допрыгался? — злорадно спросил он.
С того места, где была Катрин, метнулась серая тень. Два Ножа дико вскрикнул, и стал рассматривать свою насквозь прокушенную руку. А огромная волчица уже кинулась к другому бандиту и ударом когтистой лапы располосовала ему лицо, r третьему…
Мгновенно двор превратился в ад.
Бородатый бродяга выстрелил в волчицу из старенькой трехлинейки и, расставшись с половиной левой ягодицы, истошно вопя, упал на землю. А серый вихрь продолжал крутиться по двору, расшвыривая все новых и новых бандитов, которые выскакивали из дома.
Медлить было нельзя. Харлам откинул засов и, выскочив на улицу, побежал прочь. Катрин догнала его метров через сто.
Позади слышались выстрелы, кто-то кричал: “Гранату, бросай гранату!” А они улепетывали со всех ног и, казалось, сам черт их не догонит. Погони не было. Очевидно, бандиты не рискнули покинуть свою крепость ночью, но стреляли изрядно. Катрин и Харлам свернули на соседнюю улицу, потом на следующую, и только нырнув в какой-то двор, остановились.
Двор был как двор, темный, захламленный. Харлам сел на мостовую и замер. Катрин положила свою огромную голову ему на колени и блаженно скалила клыки, а он, повинуясь странному порыву, наклонился и поцеловал ее в холодный, влажный нос. Так они и замерли. В темном, грязном дворе, тесно прижавшись друг к другу, человек и волчица, забыв обо всем. А когда это мгновение прошло, и они отодвинулись друг от друга, Харлам обернувшись, увидел, что позади, перекрывая выход на улицу, стоят два оборотня и внимательно их рассматривают.
Вот и все.
Равнодушие навалилось на Харлама.
Ну, конец, так конец. Да и черт с ними! Он смертельно устал от всего этого и не сделает больше ни одного движения, чтобы спастись. Пусть нападают! По крайней мере, это безумие кончится!
Харлам услышал, как зарычала волчица, но безразличие еще не прошло, и поэтому он лишь тупо гладил ее по голове и блаженно улыбался.
Волки изготовились для прыжка…
И тут их настиг мнемоудар.
Огромный, сверкающий консервный нож вонзился между ними и мгновенно, с противным скрежетом, вскрыл жестяную шкуру земли, обнажив ее голубые, слабо фосфоресцирующие, мг новенно затвердевшие внутренности. Гигантское щупальце схватило Хар-лама за ногу и потащило в радужный колодец времени, все глубже и глубже, навстречу искривленному зеркалу, которое замкнуло его в свои холодные объятия, пропустило сквозь себя в странный, такой же, как и оно. искривленный мир, в котором он проснулся в маленькой избушке, и умывшись свежей родниковой водой, пошел с рогатиной на медведя. Но по дороге рогатина напилась луговым запахом до голубых чертиков, и когда они пришли на место, не стала легонько гладить медведя по животу, чтобы он выделил сладкий сок. а так саданула его по ребрам. что он от неожиданности свернулся и ушел в послезавтрашний четверг. А Харлам, решив наказать рогатину за непослушание, погнался за ней, но свалился в старый шурф, когда-то давно выкопанный секретаторами для того, чтобы прятать в нем свои секреты, и теперь считавшийся заброшенным. Правда, оказалось, что медоносные свинки уже наполнили его доверху всякой всячиной. Пришлось созывать на помощь жителей деревни И по этому поводу устроили вечеринку, на которой пили восхитительный, сладкий-сладкий, собранный рано утром, пока роса, липовый медок и ели чуть горьковатые, но все же чудесные корневища майской жужелицы, которая цветет раз в десять лет. да и то под Новый год.
Все веселились, пели и плясали. Гудели буйволынки, и далеко разносился разухабистый припев модной песенки “Хей, каблук расплющ в лепешку, не жалей в веселье ног!” А Харлам, блаженно закрыв глаза, танцевал. И когда очнулся, увидел, что стоит на палубе корабля и почувствовал на губах горьковатый вкус морской воды. Над головой у него вдруг захлопали паруса. И он им благодарно поклонился, ожидая, что хлопки перерастут в настоящую овацию. Откуда-то сбоку показался черный корабль, над которым развевался флаг с черепом и костями и через пять минут в воздухе засвистели абордажные крючья. Харлам хотел было им объяснить, что свистеть, пусть и на открытом воздухе, неприлично, но тут на палубу полезли какие-то странные люди в полосатых ночных колпаках, размахивая саблями и протяжно воя. Харламу эта игра понравилась, и чтобы ее поддержать, он спустился вниз и, вытащив старинный, оставшийся от прадедушки, крупнокалиберный пулемет, славно повеселился. Правда, потом он так и не смог сообразить, куда же девались пираты, но на это уже не оставалось времени, так как теперь он шел по пыльной караванной тропе.
За спиной у него была сумка со священными, обмазанными глиной пузырями, которые при каждом его шаге весело стукались друг о друга, и приятельски хлопали его по спине, как бы ободряя. А он шел и шел, пока, споткнувшись о лиану, едва не стукнулся головой о ствол гигантского баодеда, вцепившегося приставками в болотистую почву, с которой поднимались и взлетали вверх стаи бабочек и мужильков, еще на лету превращавшихся в кукурузные хлопья. Они падали на лицо Харлама, спешащего за призраком полюса, который настойчиво манил его за собой, только иногда делая перерыв, чтобы попить пивка. А Хар- лам спешил за ним, уже не замечая скрипа снега под полозьями и воя голодных собак, который переходил в вой жаркого фетра, сбивавшего с ног, не дававшего добраться до гор Святой Серафимы, похожих на детские красочно раскрашенные пирамидки, покрытые травой прерий, которая шелестела под колесами крытых брезентом повозок, на козлах которых сидели бородатые люди, имевшие под рукой ружьецо, а в кармане бутылку самогона, а под шляпой не всегда пустую голову! Они зорко оглядывались в ожидании Винету, который должен был вот-вот появиться, но опаздывал уже на две с половиной минуты. Безобразие.
Вот сейчас он появится и погонится за повозками, а они будут отстреливаться. Хоть какое-то развлечение. Особенно, если учесть, что завтра у Винету выходной и тогда будет страшная скука.
А повозки все катили и катили на запад. Правда, иногда они катили на противопад, но только когда была среда, да не простая, а окружающая. Так они и развлекались: фургоны катили на противопад, а окружающая среда окружала. Что ей еще оставалось делать?
И все были довольны, особенно окружающая среда, которая ради развлечения, иногда окружала Харлама и заставляла его делиться, как пони, в понедельник, вторить начальству во вторник, сердиться в среду, четвероваться в четверг, пятиться в пятницу, варить суп из бота в субботу, а в воскресенье он.
