последствий эта ночь не имела — если не считать того, что остаток мая и почти весь июнь Мариша не высыпалась, а в одной из коробок Петра Леонидовича обнаружилось во время приборки несколько разноцветных фарфоровых черепков не вполне ясного происхождения. Один из осколков — почти правильный плоский треугольник со стороной около восьми сантиметров — был отмечен фрагментом гигантского голубого клейма. Без особого напряжения в этом фрагменте можно было угадать часть эфеса и самое начало клинка… На всякий случай, во имя сохранения консенсуса, Леонид этот осколок у Петра Леонидовича выпросил и от мамы Мариши спрятал.
Но ложь во спасение редко приводит к заявленной цели.
Приблизительно с тех самых пор Мариша приуныла и стала как-то обыкновеннеть, а в квартире Ивлевых становилось все скучнее и раздражительнее. Первым это почувствовал Юрий Евгеньевич, и хоть виду не подавал, поскольку по-прежнему остро нуждался в ученых беседах, но беседы эти старался побыстрее закруглить. А то и вовсе не заходил в квартиру, предпочитая как бы случайно перехватывать Леонида в подъезде.
Должность инженера по технике безопасности вдруг стала чрезвычайно хлопотной и невообразимо ответственной. А где-то в середине июня возникла настоятельная необходимость частых и длительных командировок. Леонид понял, что просто обязан регулярно выезжать на месторождения, на отдаленные трассы и даже, пожалуй, в областной центр… Между прочим, и для семьи эти его поездки будут небесполезны — в том смысле, что суточные и квартирные можно ведь экономить и добавлять к окладу.
И так уж в конце концов получилось, что отпуск, который они с Маришей заранее и специально подгадали на один и тог же месяц — август — признано было целесообразным провести врозь. По многим весьма весомым причинам, изложить которые без обиняков и намеков представляется затруднительным…
Нет, не на счастье разбилось чайное блюдце Пантагрюэля!
Обязанности Леонида на время отпуска были расписаны буквально по дням, и график был прикноплен к двери совмещенного санузла, после чего Мариша с Петром Леонидовичем укатили к бабушке Эльвире за витаминами и южным загаром, оставив папу один на один с квартирой. Однако связи, заведенные им еще во время службы в райкоме, оказались неожиданно крепки и в достаточной степени бескорыстны: ремонт был завершен на удивление быстро и дешево. Оставшиеся неподотчетными восемь суток и двести рублей Леонид решил промотать в Усть-Ушайске, злоупотребив теми же связями для покупки билета на самолет туда и обратно.
Никаких определенных планов у него не было. Он даже не знал еще, у кого остановится на эти несколько суток у Каратяна, у Чугунца или у Разметова. Сидя в кооперативном подвальчике на главной улице Усть-Ушайска, Леонид маленькими глоточками отпивал переслащенный кофе и тщательно обдумывал эту трилемму. У Каратянов, пожалуй, тесновато, и как бы их не стеснить. Разметов всегда рад поболтать, но вечно занят. А Чугунец есть Чугунец — он обязательно протащит Леонида по всем своим знакомым, и это будет нескончаемый политический треп под разнообразные напитки домашнего приготовления.
Это с одной стороны.
Допив кофе, Леонид обнаружил на столике пепельницу и, приятно удивившись, закурил. Зря он, оказывается, брезговал этим подвальчиком во время командировок. Уютно, и даже очень.
Итак: Каратян, Разметов, Чугунец… Каратян — это масса новых интересных анекдотов (преимущественно медицинских) и книг (преимущественно детективов). Разметов — это подробная информация обо всех премьерах и гастролях — причем не только информация, но и билеты, даже в кукольный. А Чугунец… в конце концов, что сейчас можно достать, кроме самогона?
Это с другой стороны.
А четвертой альтернативы все равно нет.
Полупустой поначалу подвальчик стал наполняться. У стойки образовалась очередь, и оттуда на Леонида косились: чашка перед ним была пуста, и он зря занимал место. Пришлось придавить окурок в пепельнице, положить на стул свой дипломат и встать в очередь за новой порцией кофе. Некто внушительный и атлетически сложенный, судя по ухваткам — завсегдатай, попытался его оттеснить, но не тут-то было. Тогда завсегдатай оттеснил стоявшего перед Леонидом — но не остался в очереди, а поднырнул под стойку и мимо кивнувшего ему официанта проследовал на кухню, развязно покачивая на мизинце пузатый металлический дипломат, который при его росте казался игрушечным.
Леонид осуждающе хмыкнул в мускулистую спину, обтянутую легкомысленной сеточкой. Кооператив…
Четвертой альтернативы нет, но можно действовать по методу союзного правительства — скомпилировать четвертое решение из трех взаимоисключающих. Например так: по двое суток у каждого, причем начать с билетов, а политику — на десерт. Самое то.
Высвободив левую руку, прижатую очередью к стойке, Леонид глянул на экранчик своего “Левиса” (Двухдолларовая гонконгская халтура, которую Мариша прошлым летом оторвала на симферопольском толчке всего за сорок рублей). Восемнадцать двадцать две, понедельник, 20 августа. Не проверял уже недели полторы — значит, спешат минуты на три, не меньше, но это неважно. Разметов, наверное, будет дома лишь после семи, ехать к нему полчаса — время есть. Надо его убить.
Четвертая альтернатива обнаружилась через двадцать неспешно убитых минут, когда Леонид допивал вторую чашку кофе — на этот раз без сахара, но с сигаретой. Чья-то рука возникла над его правым плечом, бесцеремонно отобрала сигарету и воткнула ее в пепельницу. Леонид обернулся: это был тот самый атлет с игрушечным дипломатом. Завсегдатай. Лицо его (с крупными, как и все в нем, чертами) было непрошибаемо серьезным, почти равнодушным, но почему-то фальшивым. На всякий случай Леонид оглядел подвальчик: курили почти все.
— В чем дело? — сухо осведомился он.
— Пошли. — Атлет возложил руку ему на плечо. В голосе тоже была какая-то фальшь.
— Не понял, — сказал Леонид и покосился на руку.
— Во дает! — радостно заявил атлет и внезапно растворил пасть в очень знакомой улыбке. Улыбка была настоящая. — Не узнаешь?!
В конце концов Леонид его, конечно, узнал, хотя по сути это было повторным знакомством.
Когда они виделись в последний раз, берега Муравлев был пятикурсником и возглавлял что-то там в художественной самодеятельности, а выпускник того же самого физтеха Леонид Ивлев, отинженерив полтора года в закрытом НИИ, был кооптирован в состав обкома комсомола и брошен на организацию культурно-зрелищных мероприятий. Там, в закулисьях институтских ДК и на просмотровых комиссиях, они и встречались — накоротке, но почти регулярно.
Далеко не все, что предлагал комиссии Муравлевский коллектив, можно было выпустить на сцену. Даже на студенческую сцену. Иногда Леониду казалось: поставь Муравлев шекспировскую драму (ну, хоть “Ричарда III”) — так и она в его интерпретации окажется антисоветским фарсом. Теперь это, конечно, обычное дело, но тогда… Тогда инструктор обкомола Ивлев облегченно вздохнул, узнав, что Муравлев распределен в Новосибирск. Это означало, что студенческий коллектив с подозрительно невнятным названием “Смехарин” спокойно канет в небытие — и даже без его, инструктора Ивлева, помощи. Так оно и вышло, потому что второго Муравлева в природе не существовало.
За тринадцать лет Сергей остепенился, но отнюдь не посолиднел. Ни внешне, ни, тем более, внутри.
