Фюрер ослеп! Он не видит льстецов, окруживших его. А они цепляются лишь за “место под солнцем”. До чего дошло! В третьей империи разведывательной службой стали заниматься все. Гиммлер завел разведывательный аппарат. Собственную разведывательную службу имеют Риббентроп, Геббельс, Розенберг и Кальтенбруннер. Они только путаются под ногами и мешают абверу. А Гитлер спрашивает за все с меня, винит меня во всех промахах и неудачах…”
Адмирал поморщился, вспомнив сцену в кабинете Гитлера. С гневным лицом фюрер бегал из угла в угол и ругался, не стесняясь в выражениях.
— Ваши работники, адмирал, бездельники! Вы проморгали подготовку русских к форсированию Днепра. Вы с генеральным штабом ответственны перед Германией за ее теперешние неудачи на Восточном фронте. Вы ответственны! Вы…
— Мой фюрер!
Но Гитлер не желал слушать оправданий.
— Мой фюрер, — настойчиво повторил адмирал, — я предупреждал ставку о возможном форсировании русскими Днепра с марша. Мне не поверили.
— Какой осел мог так рассуждать! — выкрикнул Гитлер и потребовал стенограмму совещания.
Принесли стенограмму. …Знаете ли, дорогой адмирал, — секретарь читал высказывание самого фюрера, — я не верю, что русские будут вообще наступать. Это всего лишь крупный блеф. Данные вашего абвера неимоверно преувеличены… Я вам советую немедленно отправить в сумасшедший дом автора этих прогнозов… Я твердо убежден, что на востоке ничего не случится…”
Гитлер метнул на Канариса испепеляющий взгляд и приказал прекратить чтение.
С поднятыми кулаками, совершенно утратив самообладание, стоял он напротив адмирала.
— Вам нечего меня поучать! Я командую германскими военными силами. Я накопил практический опыт, какой ни вам, ни господам из генерального штаба никогда не получить. Клаузевиц, Мольтке и Шлиффен были бы на моей стороне! Я не думал раньше, что мои генералы существуют лишь для того, чтобы носить нарядные мундиры! Теперь я в этом уверен!
“Фюрер стал заносчив, — зло думал Канарис. — Пожалуй, мне следует как-то активизировать деятельность Герделера, Вагнера, Ольбрихта, фон Трескова и графа Штауфенберга. Они должны поторопиться. Если бы англичане были решительнее, то фюрер давно бы был изолирован. Испания, Италия, Франция… сочувствующих много, а дела… Удача! Убрать Гитлера!.. Убрать и как можно скорее. Не столь важно, что претендент на пост главы государства Бек не та фигура. Он не сможет поднять и поддержать престиж, но все же…
Канарис вызвал секретаря.
— В приемной ждет оберст Штауберг?
— Садитесь, — сказал он вошедшему, не поднимая на него взгляда.
Фон Штауберг осторожно опустился в кресло. В кабинете адмирала было прохладно и пусто. Со стен смотрели портреты его предшественников — бывших начальников немецкой военной разведки. Бросалась в глаза огромная карта мира. На ней ни одной пометки. Но фон Штауберг знал, что из этого кабинета тянутся незримые нити во все государства.
— Рассказывайте, — попросил Канарис. — Итак, затея со стрельбищем провалилась. Мюллер убит. Не убит, а зарезан! Какими еще “добрыми” вестями порадуете вы меня? — адмирал не скрывал иронии.
— Мой адмирал! Я прибыл в Берлин с бывшим майором русской армии Сарычевым по вашему вызову.
— Хочу напомнить, оберст, что ваше чутье потерпело фиаско на Крафте. Вы на него когда-то тоже возлагали большие надежды. Не так ли? Ваша деятельность в Прибалтике тоже не вызывает у меня особого восторга… Сарычев?.. Не будет ли и здесь осечки?
— Использование Сарычева исключает просчеты.
— Интуиция?
— Мой адмирал! В данном случае нет… Я знаю Сарычева. Вернее…
— Вы?
— В девятьсот восемнадцатом году мой отец генерал Штауберг был связан с его отцом на Украине. Позднее Сарычев-старший работал на нашу разведку и был расстрелян в Заволжье чекистами. Кроме того, проведена проверка по всем каналам.
— О! Тогда, пожалуй! Ваш отец, Альберт, был серьезным человеком. Еще раз напоминаю вам об особой ответственности этой операции. От ее исхода зависит, если хотите, судьба Германии.
Выслушав обстоятельный доклад оберста о подготовке операции “Королевский гамбит”, Канарис возвратился к разговору о Сарычеве.
— Для его безопасности и упрочения в тылу русских возникнет необходимость передать Матильду Фогель в руки чекистов. Пусть она станет той самой пешкой в разработанном вами гамбите. Пешка отведет подозрения от нашего короля. Надо сделать так, чтобы к разоблачению Фогель какое-то косвенное отношение имел и Сарычев. Матильда сделала для нас все. А то, что знает она о нашей деятельности, давным-давно известно коммунистам… Жаль, конечно, что пешкой в этой игре мы должны сделать обаятельную женщину. Крайняя необходимость вынуждает иногда и на такие поступки… Для изготовления секретного оружия, о котором так любит упоминать фюрер, нужно время. Я не сомневаюсь, что это колоссальное по силе оружие поставит мир на колени! Но вы, оберст, знаете, что русские ученые проникли в ядро атома. Не сегодня-завтра атом у них будет работать. Есть опасность, что они быстрее нас создадут то самое секретное оружие, на которое мы так надеемся. Вам, оберст, и это понятно. Через месяц—два из Риги вы должны начать разработанную вами операцию. Пусть это станет задачей номер один. Для успеха Сарычева не жалейте ни денег, ни людей. Хоть по трупам наших разведчиков он должен проникнуть в научный центр города Н., должен проявить свои способности, чтобы выполнить задание: либо раздобыть расчеты, а затем ликвидировать физика Крылова, либо захватить физика Крылова и ликвидировать все расчеты… Объявите русскому, что за безупречную службу отца фюрер жалует его немецким подданством, награждает Железным крестом и, учитывая будущие заслуги, присваивает звание майора германской армии. Поздравьте его. Беседовать с ним не буду. Кстати, если станет известно, что, кроме вашей агентуры, Сарычевым занимались другие люди, — не волнуйтесь: я тоже вел тщательную проверку. Для того чтобы он чувствовал себя в городе Н. среди ученых уверенно, направьте его в разведывательную школу в Померании. О режиме для него я договорился. Там ждут.
Фон Штауберг привез Соколова в загородный дом.
Богато обставленная гостиная, старинная мебель с фамильными гербами, затемненные окна, какая-то вязкая тишина действовали на майора удручающе. Фон Штауберг вышел, а Соколов, ожидая его возвращения, рассматривал многочисленные фарфоровые безделушки. Внимание привлекла фотография в позолоченной рамке. Кайзеровский офицер стоял рядом со штатским, лицо которого показалось майору знакомым. Он напряг память. “Заволжье… Петр Сарычев. Такую же фотографию чекисты обнаружили в тайнике резидента немецкой разведки Сарычева”.
Соколов круто повернулся на каблуках. Штауберг шагнул к нему, протянув руки.
— Отец! — стараясь вложить в голос побольше теплых “сыновьих” чувств, скорее про себя, чем вслух сказал Соколов.
— Не надо! Мы будем всегда помнить о них.
После легкого завтрака в честь милостей, которыми от имени фюрера Канарис осыпал нового гражданина Великой Германии, в честь его будущей карьеры, фон Штауберг сам увез Соколова в гостиницу. Ночь майор спал спокойно, а утром часов около десяти адъютант оберста пригласил его к шефу.
— Собирайтесь! — с подчеркнутой значительностью произнес фон Штауберг. — Ваш поезд, майор, отходит в тринадцать двадцать. В этой поездке — ваш будущий успех. Рекомендую приложить все свои способности и силы для того, чтобы поездка эта оказалась плодотворной.
…Так вот она какая, Померания. Подстриженные деревья, домики под черепицей, поля и луга, помеченные осенней желтизной, — все на одно лицо. Майор прибыл в Ольденбург ан Крессингзее, где находилась высшая школа гитлеровской разведки, и попал под опеку простоватого с виду инструктора.
За мрачными стенами школы скрывались те, которых Гитлер именовал “своей пятой колонной”. А Соколову полезно было знать лица противников. Фиксируя в памяти случайных собеседников, он мог уже набросать десятка полтора словесных портретов.
Несколько удивило Соколова то, что ему стали вдруг преподносить последние достижения в области ядерной физики. И он понял, что именно в этом направлении абверовцы думают его использовать.
Наступил день, когда майора отозвали в Берлин. Поезд громыхал колесами на стыках. В окне проплывали все те же подстриженные деревья и похожие друг на друга селения.
Адъютант Штауберга встретил “господина майора” на вокзале и сразу же отвез на аэродром.
— Господин майор, вам приказано возвратиться в Ригу.
И вот под крылом уже мелькают поля, города, села.
Первый, с кем Соколов столкнулся во дворе диверсионной школы, куда он прибыл прямо с Рижского аэродрома, был Левченко.
— Сарычев! — выкрикнул он, торопливо пересекая плац. — Долго же тебя не было. Я уже и не мечтал о встрече. Где был? Отойдем в сторону!
Соколов никогда не испытывал к Левченко иных чувств, кроме брезгливости и отвращения. После разговора с ним ему всегда почему-то хотелось вымыть руки. Но эта первая встреча предвещала и долгожданную встречу с друзьями. И Соколов улыбнулся своим мыслям.
— Соскучился. Ну, выкладывай новости.
— Все, как раньше, утешительного мало, — Левченко понизил голос. — Партизаны развернулись вовсю! Склад на воздух подняли, два эшелона вверх тормашками под откос пустили. Крафт до того перетрусил, что скоро в сортир на броневике ездить станет. Вчера самолет советский выбросил листовки. Всех собирать заставили. На брюхе ползал.
— В городе был?
— Скучно и в городе. Тоска. Только с Эдгаром и веселюсь. Моя красотка исчезла. Мария твоя тоже куда-то запропастилась. Я, грешник, хотел было за отсутствием своей за твоей приударить… Еще новость — Горбачев дня три тому назад исчез. Вот арап! Смылся.
— Загулял?
— Такой-то! Ха-ха!
Из канцелярии выскочил Пактус и нырнул в караульное помещение. Все засуетились. Мимо Соколова и Левченко пробежали автоматчики, проверив на бегу оружие, забрались в “черную Берту” и выехали куда-то.
Вечером Левченко сообщил, что в школе очередное ЧП. Километрах в двух в глухом лесу найден Горбачев. Он был привязан к дереву. На груди висела табличка: “Провокатор и изменник Родины! Смерть гадам!”
