только что выдал длинное рассуждение о женской красоте:
– Скажите, Митенька… Вот если бы вам нужно было выбирать между мной и Амели – кого бы вы выбрали?
Озеров покраснел. Как и большинство интеллигентов, он плохо переносил, когда споры из области чисто абстрактной сферы переводились в конкретную.
– Однако! – пробормотал, сочувствуя ему, весьма озадаченный Гриша.
– Но, Мари, – попробовал вывернуться Митя, – ведь это же дело вкуса, так сказать…
– Я понимаю, понимаю, – закивала Муся. – Так кого бы вы выбрали?
– Так, – бодро встрял журналист, – я голосую за Марию Ивановну.
Искрящийся признательностью взгляд был ему наградой.
– Спасибо, Эмиль! – пропела Муся.
– А я голосую за Амалию Константиновну, – неожиданно подал голос Саша Зимородков. Обычно в компании он предпочитал молчать, и никакими усилиями из него нельзя было вытянуть ни слова.
– Присоединяюсь, – неожиданно поддержал его Гриша.
Муся широко распахнула глаза.
– А, предатель! На помощь! Обижают! А еще называется – друг детства!
– Ну так детство давно кончилось, Машенька, – флегматично отвечал Гриша, запихивая в рот большой кусок пирога и облизывая пальцы.
– И поэтому ты ответишь за свои слова, – торжественно объявил Никита. – Не волнуйтесь, Мари, я на вашей стороне.
– Растопчешь меня копытами своих лошадей? – поинтересовался студенистый Гриша.
– Даже не сомневайся! – задорно отвечал Никита.
– Требуются подкрепления! – выкрикнул Гордеев. – Митя, что ж ты молчишь?
– Честное слово, это просто глупо, – протестовал литератор. – Но если уж вы настаиваете, то я считаю, что Амалия Константиновна…
– А по мне, лучше барышни Орловой нет никого на свете, – высказался Алексей Ромашкин, блестя стеклами своих очков.
– Так-так! – воскликнул журналист. – Трое против троих. Ну же, господа, что вы? Свет мой, зеркальце, скажи…
– Я всегда считал сказки Пушкина довольно вульгарными, – кисло сказал Полонский.
– Ну скажите! Скажите! Скажите! – настаивала Муся, ерзая на месте от возбуждения.
– Голосую за панну Амалию! – весело бросил Орест.
– А я за Марию Ивановну, – тотчас ответил Евгений.
– Стало быть, ничья, – подвел итог Верещагин. – Поздравляю вас, барышни!
– Бяка! – проворчала капризница Муся, грозя князю пальчиком. Она не умела проигрывать, ей непременно хотелось во всем быть самой первой, самой лучшей, самой несравненной. – Вы меня совсем не любите, кузен!
– Ну что вы, Мари, – серьезно ответил Орест. – Я вас обожаю!
И в доказательство своих слов он взял ее руку и поцеловал ее.
– Flatteur![28] – сказала Муся, но руку не отняла. – Между прочим, ты так и не сказал нам, за что ты убил бедного Виктора.
Отчего-то при этих словах Гриша Гордеев едва не поперхнулся.
– Да так как-то получилось, – беззаботно ответил князь. – Слово за слово, и пошло.
– Вы же цивилизованный человек, – вырвалось у Мити. – Неужели можно вот так просто убивать других людей?
Серо-зеленые глаза Ореста сделались изумрудными.
– Витгенштейн тоже мог убить меня, – тихо напомнил он. – Мне кажется, ты об этом забываешь, Митенька.
– Дуэли – просто глупость, – сердито сказал литератор. – Варварский пережиток, ничего более.
– Господа, – медовым голосом вмешалась Амалия, – хотите еще чаю?
Журналист поглядел на часы и поднялся с места.
– Куда вы, Эмиль? – окликнула его Муся.
– Работать, – важно ответил тот. – Редакция ждет моих материалов.
Муся надулась.
Нет, Верещагин ничуть не лгал: даже в отпуске он продолжал исправно снабжать газету своими статьями и как раз сейчас сочинял серию душераздирающих очерков под общим заглавием «Русская деревня». Надо сказать, что Емельян Верещагин был самый что ни на есть прогрессист, патриот и свободолюбец, но почему-то, глядя на него, вас так и подмывало стать ретроградом, космополитом и душителем свободолюбцев. Слова «наш народ», «святая Русь» и «русская душа» так и сыпались с его уст; он мог в пять минут разъяснить вам национальную идею, губительный характер самодержавия и особое место Российской империи среди мировых держав; за десять минут он бы с точностью до вершка измерил глубину пропасти, в которую империя катилась ныне, а за пятнадцать… О, нет! Страшно даже помыслить, что мог сотворить этот неглупый и беспринципный молодой человек за четверть часа! Сейчас, покинув компанию друзей, он поднялся к себе в комнату, сел за стол и, посматривая в окно на заливные луга и опрятно одетых мужиков и баб, стал бойко строчить о том, как разваливается и нищает община и как помещики-кровососы выжимают из народа последние соки.
А между тем жить в Ясеневе было хорошо, ой как хорошо! Можно было купаться, ловить в Стрелке рыбу, кататься на лодке, ездить на охоту. Если хотелось музыки, никто не мешал открыть огромный рояль и играть сколько душе угодно. Кто был не прочь почревоугодничать, по достоинству мог оценить старинные коньяки и фин-шампань из прадедовского погреба, десятилетние наливки, изумительную уху из налима, которую готовила рябая повариха Аксинья, говорившая басом, и ее же жареных куропаток. А если становилось совсем уж скучно, можно было устроить любительское представление, назначить журфикс и пригласить гостей, заказать для танцев оркестр из Николаевска, отправиться на пикник… Да мало ли что еще!
Все эти возможности деятельно обсуждались внизу за столом, когда журналист удалился к себе. Мусе, разумеется, грезилась какая-нибудь хорошенькая пьеса, в которой она играла бы Самую Главную Роль, а еще лучше – все главные роли.
– А на речке сейчас хорошо… – заметил Гриша Гордеев, мечтательно щуря глаза.
– Нет уж, уволь меня от купаний, – сказал Митя, морщась. В детстве он однажды едва не утонул и теперь старался держаться от воды подальше.
– А почему бы нам не отправиться на охоту? – спросил Ромашкин. – Говорят, в лесу около Жарова видели волков.
Его немедленно подняли на смех.
– Что вы, Алеша, какие тут волки? – воскликнула Муся. – Лисы, белки и зайцы – это да, их сколько угодно, а волков не водится лет двести, не меньше.
– Отлично, – вмешался Орест, – тогда поохотимся на лис.
– Я не люблю охоту, – сказала Амалия.
Князь удивленно посмотрел на нее.
– Почему?
– Потому, – коротко ответила она, не желая вдаваться в объяснения.
– Да вы прямо-таки ангел милосердия, – поддел ее Евгений. – Неужели вам и впрямь жаль этих никчемных зверушек? Ведь лиса рано или поздно полезет в курятник, и ее загрызут собаки, зайца ловят все, кому не лень, от белки тоже никакого проку.
– А мне нравятся белки, – с вызовом бросила Амалия. – И лисы, и зайцы, и кошки, и лошади. И я ненавижу, когда обижают животных.
– А я согласен с Амалией Константиновной, – неожиданно поддержал ее Зимородков. – Нехорошо убивать зверей, ведь перед человеком с ружьем они совершенно беззащитны.
– Хорошо, – сказал Орест, пожимая плечами, – охота пока отменяется.
Перебрав все варианты, молодые люди не сумели ни на одном задержаться. То, что одному
