только на такие, где не было Его величества вашего мужа и Вашего величества… Любовникам приходилось встречаться тайком, украдкой. Сначала Мари была готова терпеть, но потом… потом она начала страдать. Фрейлины не желали ее знать, слуги разговаривали с ней пренебрежительно. Она стала плакать, а мужчины плохо выносят женские слезы, и его высочество не был исключением… И однажды они поссорились. Это произошло в субботу в старых покоях замка, где они встречались. И его высочество сказал ей, что все кончено, больше он не желает ее видеть. Может быть, он ничего особенного и не имел в виду, а просто сказал так в гневе. Карел Хофнер, его адъютант, сказал мне, что его высочество вышел из комнаты и шел по коридору, когда вдруг услышал выстрел. Кронпринц не поверил своим ушам и вначале решил, что какой-то часовой на посту неосторожно обращался с ружьем. Но выстрел прозвучал слишком близко, и его высочество вернулся обратно в спальню. А там он увидел бедную девушку, Мари, которая застрелилась. Она лежала на постели вся в крови, кровь была на ковре, на подушках… Ужасно! Карел Хофнер испугался скандала – Ваше величество были в замке, и король должен был приехать… Ведь нельзя, чтобы такое происходило… Карел побежал за братом и бароном Селени… Это была его ошибка, ужасная ошибка, потому что он оставил кронпринца в спальне, а там Мари… и пистолет…
Эстергази заломил руки. Все присутствующие потрясенно молчали. Через минуту граф продолжил:
– Я не знаю, что нашло в то мгновение на его высочество. Но он взял пистолет и… И выстрелил себе в сердце.
Когда Карел прибежал обратно, было уже поздно… Поздно. Потом пришли Альберт Хофнер и барон… Барон Селени был в ужасе, он вызвал меня… Он не знал, что делать. Но никогда, никогда бы я не стал предавать огласке столь позорные обстоятельства… И мы решили все скрыть. Пришлось посвятить в дело доктора Брюкнера, и он сказал, что рана на груди не слишком заметна, поэтому можно будет объявить, будто его высочество умер от чахотки. Мы перенесли принца в его спальню… Барон Селени взял тряпку и, как простой слуга, стал замывать следы крови. Тело Мари мы отправили в монастырь, где настоятельницей была сестра Селени, она бы никогда не проговорилась… Мадам Эвремон пришлось заплатить за молчание и за то, чтобы она убралась как можно дальше, в Австралию. По-моему, она была не в себе – все время повторяла предсказание какой-то цыганки, что ее дочь войдет в историю вместе с человеком королевской крови…
Шатогерен с изумлением оглянулся на Амалию.
– Что все это значит? – вырвалось у него. – Что за балаган тут творится?
Но вместо Амалии ответил Рудольф:
– Ради бога, доктор, помолчите! Здесь замешаны государственные интересы… Вам не понять.
Врач пожал плечами и отошел к камину. Алексей не сводил глаз с королевы. Присутствие остальных только раздражало его, и более всего казался неуместным граф Эстергази, взрослый мужчина, по слухам, бывший офицер, который трясся как осиновый лист и бросал затравленные взгляды то на королеву, то на Амалию, то на Рудольфа фон Лихтенштейна.
– Почему, – прошептала Елизавета с усилием, – почему вы не сказали мне? Ведь я… – По ее щекам текли слезы. – Я же заметила, что Мари куда-то исчезла… Бог мой, какие только мысли не приходили мне в голову! Я думала: может быть, она убила его… Думала: может быть, он убил ее и потом покончил с собой… Я перестала спать, вы понимаете, граф? Ни одной ночи… Я видела его там… с пятном крови на груди… Ах, граф! Как вы могли…
– Ваше величество! – Эстергази кинулся к ее ногам. – Я все, все делал, чтобы… Преданность, верность. Это не пустые слова! Во что бы то ни стало надо было избежать огласки… И германский император, на племяннице которого был женат ваш сын, был того же мнения. Чем меньше людей посвящены, тем лучше… Это же… позор! Пятно! Застрелиться из-за… из-за… – Граф искал подходящие слова, чтобы охарактеризовать Мари Эвремон так, дабы не оскорбить монаршую особу, и не мог найти. – Ведь он уже думал о том, чтобы написать письмо римскому папе – просить развода!
– Я знаю, – устало промолвила королева, – знаю. Незадолго до того ужасного дня у Руперта была ссора с королем…
Елизавета взглянула на Рудольфа, который был мрачен, как осенняя туча, и перевела взгляд на бесстрастное лицо Амалии. Граф по-прежнему лежал у ног королевы.
– Простите, господа. Но… Граф, я не понимаю… Вы говорите, кто-то хотел вас убить?
Эстергази сделал попытку улыбнуться.
– Ваше величество… Что я мог подумать, если… если все люди, которые знали истинную причину смерти вашего сына, один за другим стали умирать? Барон Селени… доктор Брюкнер… братья Хофнер…
– Но французский инспектор сказал, что доктора Брюкнера хотели ограбить, при нем не нашли ни денег, ни документов, – нерешительно возразила королева. – А Карел Хофнер… он ведь погиб на дуэли?
– Именно так, Ваше величество! – пылко подтвердил Рудольф. – И вы можете спросить господина Нередина, который тоже там присутствовал… В сущности, имел место несчастный случай. Смешно даже предположить, что его кто-то убил!
Эстергази затравленно покосился на него и утер со лба пот. Правая сторона его лица все еще подергивалась в нервном тике, и Шатогерен, видя это, нахмурился и покачал головой.
– С разрешения Вашего величества я хотела бы задать только один вопрос графу Эстергази, – неожиданно подала голос Амалия. – Письмо, которое должен был получить шевалье де Вермон. Поскольку вы были так откровенны, удовлетворите мое любопытство, скажите, что в нем было? Из-за чего непременно надо было его перехватить?
– Встаньте, граф, – приказала королева. – И ответьте на вопрос баронессы.
Эстергази поднялся на ноги.
– Письмо отправила Мари Эвремон, – с отвращением заговорил он. – Когда-то она была знакома с шевалье, и, насколько мне известно, довольно близко. Мари проведала о предсказании, которое ей сделала цыганка и которое должно скоро сбыться. Также она писала о кронпринце Руперте в выражениях, которые не оставляли сомнений о характере их отношений. Такие письма были направлены нескольким людям, потому что Мари была уверена, что он разведется с женой и женится на ней. Она вообще была чрезвычайно болтлива, герцогиня Пражская несколько раз пыталась ее предупредить, что не следует распускать язык, но…
– Это правда, Елена? – спросила королева, поворачиваясь к фрейлине.
Та вспыхнула и присела.
– Да, Ваше величество.
– В свете того, что случилось с кронпринцем, обнародование писем было особенно нежелательно, – закончил Эстергази. – Поэтому мы приняли меры, чтобы все их перехватить. Но одно из писем ушло в Африку, а там мы никак не могли его достать. Пришлось ждать, когда оно вернется в Европу и… – Граф вдруг побледнел, прижал руку к сердцу и покачнулся.
– Вам плохо, граф? – встревожилась королева.
– Я… да… мне… – пробормотал Эстергази. – Простите, Ваше величество…
– Разрешите мне, – вмешался Шатогерен. Он бросил взгляд на труп на постели и нахмурился. – Нет, тут явно неподходящее место. Вы, Рудольф, и вы, месье Нередин, немедленно выведите графа в соседнюю комнату и усадите в кресло. – Виконт отворил дверь, которая вела в гостиную, и вышел за мужчинами следом. – Сюда, сюда! Вот так… Герцогиня и вы, госпожа баронесса! Откройте окна, прошу вас… Ваше величество! – Он подошел к королеве и понизил голос: – Хотел бы я ошибиться, но есть опасность апоплексического удара, граф находится в крайнем напряжении. Если вам угодно, вы можете удалиться.
Эстергази сдавленно засипел, скрючившись в кресле.
– Я бы хотела помочь, – твердо проговорила королева.
– Тогда я попрошу вас принести стакан воды, – спокойно ответил Шатогерен.
Затем доктор занялся графом – ослабил ему ворот рубашки, расстегнул сюртук и жилет. Рудольф отошел к дверям. Фрейлина огляделась и брезгливым жестом убрала носки и другие предметы одежды, чтобы они не так бросались в глаза.
– Пульс учащенный… Спокойно, месье. Сейчас я дам вам лекарство, и вам станет лучше.
Эстергази приоткрыл глаза. Он дышал тяжело, но Нередину показалось, что ужас, терзавший и душивший графа, стал понемногу отпускать его.
