– Что за письмо? – Положительно, доктора ничто не могло выбить из колеи.
– То, которое Мари Эвремон написала шевалье де Вермону. То, которое ездило за ним по свету от Африки до Парижа и Лазурного Берега.
– Я.
Он даже не собирался отпираться. Такое поведение невольно настораживало.
– Вы работаете на французов? – задала следующий вопрос Амалия, решив воспользоваться его откровенностью, чтобы расставить все точки над i.
– Я работаю в санатории доктора Гийоме, – последовал тихий ответ, – что вам, сударыня, должно быть прекрасно известно. А кто мои пациенты: французы, русские или англичане, – не имеет ни малейшего значения.
Он сидел за своим столом как за стеной, этот неулыбчивый и уже немолодой брюнет со спокойным лицом и ясными серыми глазами. Но Амалия чувствовала, что, даже если бы стола не было, Шатогерен все равно был отгорожен от нее словно невидимой преградой. Она вспомнила слова Рудольфа о том, как виконт сначала ранил его, а затем равнодушно заштопал, как порванный мешок, и невольно содрогнулась.
– Отдайте мне письмо, – сказала баронесса.
Шатогерен пожал плечами:
– Письма больше нет.
Что ж, возможно, он и впрямь его уничтожил, чтобы не оставлять улик… хотя правильнее всего было бы предположить, что уже давно передал его своим хозяевам. И в таком случае письмо все равно было для Амалии потеряно.
– Чье задание вы выполняли? – задала она еще один вопрос.
– Ничье, – холодно ответил Рене. – Я старался для себя, если вам интересно.
– Для себя? Для себя уничтожили людей, которые были виноваты лишь в том, что видели, как принц Руперт покончил с собой? – Амалия пошла ва-банк. – И вы хотите, чтобы я поверила вам?
Прежде чем ответить, Шатогерен поправил книги, которые неровно лежали на столе.
– Он не покончил с собой, – промолвил виконт. – Его… убили.
Глава 45
Не сводя глаз с Шатогерена, Амалия села. А доктор продолжил, по-прежнему глядя на свой стол, заваленный документами, выписками и объемистыми научными трудами:
– Да, произошло настоящее убийство, хоть оно и не входило в их планы. Они были уверены, что все предусмотрели. Но оказалось, что не предусмотрели самого главного – принца Руперта.
– Но Эстергази сказал… – начала Амалия и запнулась.
– Эстергази солгал, – отмахнулся Шатогерен. – О, он прекрасно знал, чего стоит
– Значит, письмо писала не Мари Эвремон? – прошептала Амалия. – Ведь она… ведь она была уже мертва.
– Нет, письмо писала именно Мари Эвремон, – ответил врач. – Она знала, что с ней может случиться. Герцогиня Пражская попыталась предупредить ее… из самых лучших побуждений. Бедная Мари! О, они были согласны терпеть ее как любовницу кронпринца и закрывать глаза на его поведение, но беда в том, что она стала слишком влиять на него. Руперт стал думать, что сближение с Францией было бы полезнее для Богемии, чем сближение с Германией, и это уже было опасно. Опасно, потому что его отец все время болен и никто не сомневался, что кронпринц должен скоро стать королем; а раз так, он стал бы проводить ту политику, которая больше по сердцу его женщине. К тому же он хотел развестись с немецкой принцессой и жениться на Мари – на Мари, чья мать была незаконнорожденной и не имела права на приставку «де», что было ничуть не лучше, чем новые политические взгляды Руперта. И тогда они решили избавиться от нее, имитировав самоубийство.
Амалия начала понимать.
– Значит, Мари Эвремон…
– Не кончала с собой, – закончил фразу за баранессу Шатогерен. – Они собирались, обговаривали все детали – братья Хофнер, барон Селени и граф Эстергази. Им пришлось посвятить в свой замысел доктора Брюкнера, чтобы он подтвердил принцу, будто Мари покончила с собой, и развеял его сомнения, если бы они появились у Руперта. Герцогиня Пражская была близка к семье Селени, узнала, что барон затевает, и пришла в ужас. Фрейлина королевы попыталась предупредить Мари, и та испугалась – настолько, что села писать письма близким, где объясняла: если вдруг обнаружится, что она совершила самоубийство, то это неправда, она никогда не помышляла ни о чем подобном. В письме Мари назвала имена двух человек – доктора Брюкнера и барона Селени, остальные заговорщики были ей неизвестны. Она хотела поговорить и с Рупертом, но не успела, потому что ее послание к нему перехватили, поняли, что ей все известно, и решили действовать быстро. Карел Хофнер, адъютант Руперта, подделал почерк принца и прислал ей записку, в которой назначал свидание в замке. Явившись туда, Мари сразу же поняла, что попала в ловушку. Заговорщики хотели обойтись без крови: доктор предложил ей написать признание, что она умирает по своей воле, и выпить яд. Но Мари отказалась, потому что ждала ребенка и хотела жить… хотя бы ради него. Тогда Эстергази попытался убедить ее какими-то глупыми речами о том, что она должна пожертвовать собой ради блага Богемского королевства… Можете себе представить, как это должно было выглядеть! В конце концов Карелу Хофнеру все надоело, тем более что с минуты на минуту должен был приехать принц, которого ему предстояло по обязанности встречать, и он просто застрелил Мари. Брюкнер был в ужасе… То есть он потом клялся мне, что был в ужасе. – Шатогерен усмехнулся. – У барона сделалась истерика, Селени кричал, что Карел их всех погубил, что надо было отравить ее, а теперь повсюду кровь… Эстергази отмахнулся, что дело уже сделано и девочка больше не сможет им помешать, вот что самое главное. Тем временем во дворе поднялся шум – прибыл принц Руперт. Эстергази и Брюкнер передвинули тело, вложили Мари в руку пистолет, чтобы казалось, будто она действительно застрелилась, и пошли встречать принца. Тот сразу же пошел к покоям, уверенный, что Мари приедет через час, как они условились. И там увидел… все увидел. Брюкнер клялся, что принц словно окаменел и не мог даже слова сказать… Он потерял голос и даже плакать не мог. Тут Эстергази и Селени стали хором его убеждать, что Мари была не в себе, беременность на нее плохо влияла, потому и застрелилась, а они так сочувствуют, так сочувствуют его горю… Брюкнер вмешался, сказал, что в замке королева Елизавета и что она не должна видеть этого, ведь это скандал, позор… Ну да, хороший повод не дать никому как следует изучить место преступления! Принц прошептал, что хочет с ней проститься. Он еле мог говорить и попросил оставить его одного. Последним из комнаты вышел доктор Брюкнер, и когда он обернулся, ему показалось, что принц наклонился к Мари и взял из ее пальцев пистолет. А через мгновение прогремел выстрел… Заговорщики бросились обратно.
Шатогерен вздохнул, на какое-то время замолк. Баронесса ждала, не нарушая тишину. Наконец последовало продолжение:
– И увидели, что Руперт застрелился возле ее тела. Весь их прекрасный, продуманный до мелочей план полетел к черту, потому что они не предусмотрели лишь одно – влюбленного человека, кронпринца Руперта, который не захотел без Мари жить. Брюкнер говорил, что Эстергази совершенно потерял лицо… Он кричал на барона, барон кричал на Карела Хофнера, который убил Мари… Альберт стал на защиту брата… Но делать было нечего. Они оказались в чудовищном положении. Не потому, что убили хорошую девушку и тем самым вынудили застрелиться несчастного молодого человека, а потому, что у них на руках был мертвец королевской крови и вдобавок его мертвая любовница… Однако Эстергази не собирался сдаваться. Он сразу же придумал, что именно они будут говорить королю, королеве, германскому императору, которому вряд ли понравится, что его племянница Стефания осталась вдовой. Главное – ни слова об убийстве девушки. Тело Мари тайком похоронили в каком-то богом забытом монастыре. Но служанка, шпионившая для Эстергази, обнаружила черновики письма, которое Мари послала четырем людям: матери, двум близким подругам и галантному рыцарю, Шарлю де Вермону, в которого когда-то была влюблена. Кстати… Бьюсь об заклад, он уже давно о ней забыл.
– И люди Эстергази перехватили все письма, – проговорила Амалия. – Все, кроме одного.
– Да. Мари не знала, что Шарль уже вернулся во Францию, и написала в Африку, в его полк… Письмо ездило из одного места в другое, пока не нашло его эдесь, в санатории. Вспомните, вы в тот день разносили
