– Вот то место! – закричала самозванка. – Здесь!
Петр из Познани поднял руку, и отряд остановился. Мадленка боялась дохнуть. Вон клен, о который она вправляла руку… Август озирался с беспокойным любопытством.
– Я ничего не вижу, – заявил он.
Прошедшие дожди смыли все следы крови. Мадленка перевела взгляд на молодую женщину.
– Следуйте за мной, – велела она. – Они здесь, на поляне!
Петр из Познани пожал плечами и двинулся за ней в чащу, рукоятью хлыста отводя ветки, задевавшие его по лицу. Мадленка, которая от возбуждения не могла усидеть в седле, спешилась, и некоторые последовали ее примеру.
– Ты ей веришь? – спросила она Августа. – Лично я не заметил ничего подозрительного.
Август поморщился.
– Для засады хорошее место, – сказал он. – С одной стороны овраг, с другой чаща. Людям, которые находятся здесь, просто некуда деться.
Мадленка метнула на него быстрый взгляд. Стал бы он так раскрываться, если бы и впрямь задумал убийство своей крестной матери? Но зачем? Зачем убивать старуху-настоятельницу, никому не причинившую никакого вреда? Эта мысль больше всего мучила Мадленку.
– Смотрите! – вдруг пронзительно закричала она.
Впереди, шагах в двадцати от них, показалась большая красивая кошка с кисточками на ушах. Это была рысь, и в зубах она тащила нечто, до странности напоминающее часть человеческой руки.
Кто-то из слуг закричал, какая-то лошадь взвилась на дыбы. Август схватил самострел, но рысь ощерилась, бросила свою добычу и одним прыжком скрылась среди деревьев.
– Езус-Мария, – вымолвила Мадленка побелевшими губами.
Вот и рябиновые кусты. Она раздвинула ветви и поспешила на поляну, на которой уже столпились люди. Мадленка не понимала, отчего у шляхтичей такие скорбные, торжественные лица. Многие сняли шапки. Князь Доминик спешился и, сложив руки, шептал молитву. Потом Мадленка увидела куски человеческих тел, валяющиеся на земле, и ей стало так плохо, так горько, что она зашаталась. Все трупы были изгрызены зверями и изуродованы почти до неузнаваемости, но Мадленка знала, что даже если бы зверям и было под силу раскопать сделанный ею курган, ни один из них не стал бы волочить тела обратно на поляну, где они находились до того. Нет, это сделали люди! Те же самые, что убили мать Евлалию и ее спутников, те же, что хотели свалить вину на крестоносцев, те же, что подослали лже-Мадленку князю Диковскому…
Мадленка отвернулась и увидела лицо князя Августа Яворского. Оно было бледно мертвенной бледностью. Князь не сводил взгляда с женской головы в седых космах – единственного, что осталось от матери Евлалии. Потом он всхлипнул, опустился одним коленом на землю и заплакал.
«Нет, – решила Мадленка, – это не он».
– Я узнаю мать-настоятельницу Евлалию, – молвил князь Доминик и перекрестился. – Упокой, господи, ее душу. Она приняла мученическую смерть… Я должен немедленно отписать королю о свершившимся злодеянии. Неслыханном, совершенно чудовищном. Но король должен узнать правду.
Ксендз Домбровский, которого трясло от увиденного, прочитал молитву, путаясь в словах, после чего позвали слуг, чтобы те собрали бренные останки в заготовленные повозки. Многие из шляхты поспешили удалиться, не в силах выдержать страшного зрелища, – многие, но не Мадленка. Тело Михала сохранилось лучше прочих, не хватало только руки, и Мадленка решила, что, наверное, его руку и тащила в зубах рысь, которую они видели. Мадленка побежала к опушке, у которой им повстречалась рысь, но руки там больше не было. Наверное, коварное животное после их ухода уволокло добычу к себе.
Мадленка почувствовала себя такой слабой, бесполезной и жалкой, что на глазах у нее выступили слезы бессилия. Воля, которая противостояла ей, оказалась слишком могущественна, и Мадленка сомневалась, хватит ли у нее мужества долго сопротивляться козням своих врагов.
Слуги накрыли повозки с кусками тел холстиной, Петр из Познани выделил им вооруженную охрану и наказал не останавливаться, пока они не доберутся до замка. Ксендз Домбровский тоже хотел уехать, но ему напомнили о его долге перед павшими крестоносцами – ведь они тоже как-никак были христианами, – и священник скрепя сердце согласился с необходимостью своего пребывания здесь. Кроме того, при отряде осталась шаткая телега – одна на всех мертвых рыцарей.
– Едем, – сказал Август Мадленке, проходя мимо нее. – Пора с этим покончить.
Мадленка поспешила за ним. Она смутно подумала, что давеча заготовила какое-то замысловатое объяснение по поводу исчезновения главного супостата фон Мейссена, но, хоть убей, не могла его припомнить. Впрочем, теперь ей все было совершенно безразлично.
Глава 15,
в которой люди князя узнают о себе много нелицеприятного
Обуреваемая дурными предчувствиями, Мадленка ехала вслед за князем Августом во главе отряда.
До поры до времени моя героиня жила, как птичка, ни о чем особенно не заботясь. Она знала, что люди умирают, страдают, мучают друг друга, но таков был господствовавший порядок вещей, к которому она все-таки имела мало отношения. Характер Мадленки, сотканный из беззаботности, упрямства и детской открытости, панцирем защищал ее от серьезных невзгод и помогал оставаться самой собой в ситуациях, казалось бы, совершенно безнадежных. В каком-то смысле она все еще была ребенком, но из тех детей, которые точно знают, что хорошо, а что плохо, которых не переубедить никакими мудреными рассуждениями. Теперь Мадленка находилась в положении ребенка, впервые открывшего для себя существование зла, и размеры его, жестокость и бессмысленность потрясали ее, пугали и заставляли задуматься. Она ненавидела зло всей душой, но при этом ни капли не обольщалась насчет своих собственных возможностей. Она никому не могла довериться, даже не могла произнести вслух свое настоящее имя, ибо его присвоили чужие, а она сама назвалась измененным именем брата. Она была слаба, беззащитна и вдобавок успела натворить множество поступков, о которых охотно предпочла бы забыть, – например, великодушно пощадила того крестоносца, хотя все, кого она знала, единодушно сходились во мнении, что он был мерзавцем, какого свет не видел. (Ну, может, и видел, но только в очень ограниченных количествах.) И все-таки, когда Мадленка попыталась себе представить, сумела бы она добить его, если бы знала побольше о его прошлом, то вынуждена была признать, что нет, не смогла бы. Во-первых, у него были такие потрясающие синие глаза, а во-вторых… Тут Мадленка сама разозлилась на себя, поняв, какой чепухой полна ее голова.
«Ах, если бы тут был мой дедушка! – думала она с отчаянием. – Уж он-то наверняка бы сразу догадался, что к чему, а я – я не могу, нет, не могу! У меня до сих пор перед глазами стоит бедный Михал и эта проклятая рысь. У-у, сатанинское животное! (Мадленка злобно дернула за узду, и конь недовольно мотнул головой.) И я даже не могу брата оплакать, потому что не знаю, кто мои враги».
Врагом и в самом деле мог оказаться кто угодно. То и дело Мадленка косилась на Августа, размышляя, можно ли ему верить. Да, он был потрясен, когда увидел останки своей крестной матери. Но это ничего не значило – ведь лже-Мадленка изображала потрясение ничуть не хуже. А что, если он в лицедействе не уступает ей?
«Интересно, откуда она могла взяться? – мучительно размышляла Мадленка о той, которая украла ее имя. – При дворе князя ее никто не знает, иначе она бы не могла так свободно изображать меня. Значит, она не из здешних мест. Но откуда? Откуда же?»
И взорам Мадленки представился огромный, необъятный мир, кишевший врагами, и в каждом уголке затаился возможный убийца.
«Ясно одно – им во что бы то ни стало надо убедить князя Доминика, что нападение на караван дело рук крестоносцев, иначе им самим несдобровать. Только вот стрелы они используют особенные, а раз так – пора познакомиться с кузнецом, с Даниилом из Галича».
Покамест из числа подозреваемых можно было исключить лишь князя Доминика, ибо становилось совершенно очевидно, что он сам обманут. Кроме того, свою роль в рассуждениях Мадленки сыграло другое, весьма существенное соображение: как-то не верилось ей, чтобы такой красавец, богач и вообще один из первых вельмож королевства занимался столь гнусными делами.
Девушка закусила губу. Соображения соображениями, да и князь, спору нет, красавец хоть куда, только вот те люди, что напали на них десятого мая, были очень уж хорошо организованы. Дружина у князя
