Но помешанная не отвечала, она смотрела на крестоносца, стоявшего перед ней в одежде прокаженного, и Мадленка знала, слишком хорошо знала, какие картины воскресают в больном мозгу девушки при виде его тонкого, изможденного лица.
– А-а-а! – дико закричала безумная. Затем выбросила вперед руку и указала на Боэмунда: – Темное солнце!
Глава 11,
в которой назначается божий суд
Мадленка бросилась к Эдите Безумной и схватила ее, но было уже поздно. Как заведенная, та кричала только одно:
– Темное солнце! Темное солнце!
– Что с ней такое? – спросил Доминик с раздражением. – Раньше она никогда так себя не вела.
– Может быть, она узнала его? – предположил Август, в котором вновь воскресли все его подозрения.
– Вряд ли, – сказал Доминик. – Темное солнце – прозвище Боэмунда фон Мейссена.
Эдита рыдала. Мадленка отпустила ее – та рухнула на колени, не в силах более стоять. Боэмунд, в чьем лице не шевельнулся ни одни мускул, сказал что-то по-литовски.
– Что прокаженный говорит? – полюбопытствовала Мадленка.
– Что она похожа на сумасшедшую, – перевел Доминик, знакомый с литовским языком. – Так оно и есть.
– Мост, мост, защищайте мост! – твердила Эдита, не слушая его. – Всадники, солдаты, лучники, солнце… Семеро братьев было у меня, и никого уже нет. Горе, горе, о горе!
Дверь распахнулась, и вбежала добродушная, круглолицая, румяная женщина лет сорока или около того, Ивона, которую князь отрядил присматривать за сумасшедшей.
– Вот она где, бедняжечка моя! – вскричала Ивона. – Ах, вот горе-то! – Она бросилась к Эдите. – Но ничего, мое солнышко…
Выражение было выбрано явно неудачно. Эдита вскочила на ноги, и глаза ее загорелись мрачным огнем.
– Темное солнце! – вновь заявила она, указывая на прокаженного.
Тот спокойно подошел к ней и некоторое время смотрел ей прямо в глаза. Мадленка замерла, от ужаса боясь шелохнуться. «Боже, неужели ему совсем не страшно?» Крестоносец неотрывно смотрел на безумную, пока она не съежилась и не начала плакать, закрыв руками лицо.
– Надо бы задержать его, – резко сказал Август. – Вдруг это сам фон Мейссен?
– Ты в своем уме? – изумился князь.
– Мне кажется, она узнала его.
– Бедная моя, бедная, – тихо говорила Ивона, прижимая к себе плачущую Эдиту. – Ну, пойдем, пойдем, уже поздно, надо баиньки.
– Ивона! – остановил ее князь. – Стойте! Северин, задержи литвина.
Северин резко крикнул что-то, и Боэмунд, почти дошедший до двери, остановился.
– Ивона, – спросил Доминик. – Эдита часто кричит эти слова?
– Какие?
– Темное солнце.
– Ой, да дня не проходит, чтобы она их не повторяла, сударь. Вы же знаете, таков герб того окаянного крестоносца, – ответила женщина.
Эдита тихо всхлипывала у нее на плече.
– Но сегодня она была что-то очень беспокойна, – заметил Август.
Мадленка сделала небольшой шаг в сторону крестоносца, который стоял, не двигаясь, с безразличным выражением лица. Князь спорил с Ивоной, Северин жевал яблоко. Убедившись, что на них никто не смотрит, Мадленка потянула прокаженного за рукав. Тот вопросительно взглянул на нее, и она вложила ему в ладонь кинжал, который мгновенно исчез в складках его одежды. А девушка, сделав шаг в сторону, вернулась на место.
– Если бы у нас был кто-то, кто знает дьявола фон Мейссена в лицо! – воскликнул юный Август.
– Да вот она знает, – князь Доминик кивнул на Мадленку. – Но говорит, что этот человек ей незнаком. А ты? Ты разве его не видел?
Август нахмурился.
– Когда мы напали на них, он был в шлеме. Нет, лица его я не видел.
– Жаль, – сказал князь Диковский.
– Флориан! – вскричал Август во внезапном озарении. – Флориан его видел!
– Епископ будет только завтра к вечеру, – напомнил Доминик.
– А до той поры мы прокаженного запрем, – оживился Август. – Чем черт не шутит, вдруг он и правда сам комтур, а?
Эдита потянула его за полу полукафтанья.
– Отстань, – отмахнулся Август. – Ивона, убери свою подопечную, я ее видеть не могу.
– Пойдем, золотце. – Ивона решительно увлекла безумную к двери.
Та безропотно подчинилась. Но, остановившись возле Мадленки, Эдита неожиданно понизила голос и шепнула:
– Ты дала!
Мадленка побелела.
– Что ты мелешь…
– Я все вижу! – Эдита, пригрозив пальцем, исчезла за дверью в сопровождении Ивоны.
«Или она и впрямь рехнутая, или чересчур умна, – решила Мадленка. – Но в обоих случаях надо быть с ней очень осторожной».
– Северин! – Доминик повысил голос. – Запри нашего прокаженного до приезда епископа.
– Слушаюсь, ваша милость, – отозвался ратник.
Приблизившись к крестоносцу, он сказал ему несколько слов по-литовски, на что тот согласно наклонил голову и что-то тихо ответил.
– Что он говорит? – крикнул Август.
– Он не возражает, – объявил Северин, бросая огрызок яблока прямо на пол, – но просит принести ему еду, ибо умирает от голода.
– Сделай, как он просит, – велел князь Доминик и обернулся к племяннику. – Нет, это точно не фон Мейссен. Но, чтобы ты был спокоен…
Северин и крестоносец удалились, а Мадленка с некоторой печалью подумала, что, наверное, уже никогда не увидит литовского лучника в живых. Но, раз он посмел поднять руку на Боэмунда, убиваться по нему она не станет.
– Я могу уйти к себе? – спросила она.
– Можешь, – разрешил Август. – Хотя погоди! – поспешно добавил он. – Я провожу тебя.
Так, под конвоем, Мадленка добралась до своих покоев, к которым Август приставил сразу четверых стражей, и легла спать. Больше она ничего не могла сделать, ей оставалось только уповать на находчивость крестоносца и на то, что доблестный Лягушонок, который, конечно, скорее умрет, чем покинет товарища в беде, окажется где-то поблизости.
Утром стало известно, что прокаженный исчез бесследно, а Северин лежит при смерти: кто-то напал на него и с размаху бросил всем телом в стену. Двое замковых часовых были найдены с перерезанным горлом, и никто не знал, куда делся пленник. Была объявлена тревога, всадники отправились прочесывать окрестности, однако ничего не обнаружили. Кто-то высказал догадку, что лазутчики могли скрыться через потайной ход (как узнала позже Мадленка, так оно и было).
Вечером прибыл епископ Флориан. Он допросил Мадленку, но не узнал от нее ничего нового. За нее взялся аббат Сильвестр, но девушка оказала ему достойный отпор, ехидно поинтересовавшись, куда они дели прокаженного, которого наверняка сами же ей подослали, чтобы еще больше ее опорочить. Мадленку отпустили, напоследок пригрозив всякими страшными карами, а она удалилась с гордо поднятой головой, как победительница.
