даже оставшийся от него пепел.
– А где господин виконт? – спросил маркиз.
– Поехал к графу Ларошжаклену.
– Что вы предполагаете предпринять?
Арман ответил не сразу.
– Плохо то, что среди наших нет единства. Вы же видели эту даму, которая интригует от имени графа Артуа. Граф Прованский[12] тоже не всегда… – Он поморщился. – Наш король находится в заточении вместе со своей матерью. Так быть не должно! Их надо спасти, пока не случилось непоправимое.
– Вы настоящий рыцарь без страха и упрека, – заметил маркиз.
– Нет, – отрезал Арман. – Но я ненавижу, когда мучают женщин и детей.
– Значит, вы вернетесь в Париж?
Арман хмуро взглянул на него.
– Возможно, что все решится вовсе не в Париже, – ответил он. – Синие никак не могут справиться с тем, что творится в Вандее, и это вселяет в нас надежду. Кроме того, я виделся с одним человеком, который приехал из Англии. Похоже, что англичане решили всерьез приняться за дело, потому что они собирают армию, чтобы воевать на континенте. – Он слегка замялся. – А невеста Оливье еще здесь? Признаться, я ее не видел.
На самом деле он не слышал ее пения, когда подъезжал к замку, и отчего-то это вселило в него беспокойство.
– Да, она здесь, – ответил маркиз.
Когда Арман вошел в гостиную, Амелия и Тереза сидели на диване по бокам от Анриетты и о чем-то шушукались. Тетушка Клементина смотрела на них из угла с умилением.
– Но голова кружится ужасно, – донеслись до Армана слова Анриетты.
– Ну, это лучше, чем тошнота каждый день, – легкомысленно заметила Тереза.
– Головокружение – это хорошо, – с видом знатока объявила тетушка Клементина. – Тошнота – это к девочке, головокружение – к мальчику. А Себастьен так хочет сына!
– Все эти приметы – глупости, – возразила Амелия. – Я знаю, у моей матери кружилась голова, когда она меня ждала.
Она подняла голову, поймала взгляд Армана – и покраснела.
– Ну, вас трудно спутать с мальчиком! – сказал он, подходя к дамам, но сразу понял, что шутка вышла неудачной: не говоря ни слова, Амелия встала и вышла за дверь.
– Арман! – укоризненно сказала тетушка Клементина. Но тут же обо всем забыла, стоило ему улыбнуться. Она обожала Армана – этот отчаянный повеса напоминал ей кавалеров времен молодости, а то, что он постоянно рисковал своей жизнью, только прибавляло ему привлекательности. Она ограничилась тем, что потрепала его по щеке, когда он подошел, чтобы поцеловать ей руку.
– Я привез вам письмо, – шепнул Арман Терезе, когда Анриетта отошла.
Она взяла конверт, узнала почерк Оливье и просияла.
– Не обращайте на нее внимания, – сказала Тереза, указывая глазами на дверь, в которую вышла Амелия. – Она просто неотесанная немецкая глупышка.
Арман был несогласен, но, зная женщин, предпочел свое мнение оставить при себе. Его мучило, что он обидел Амелию – или, во всяком случае, сказал что-то, что она сочла обидным; и он отправился искать ее, чтобы просить прощения.
Он нашел ее в гостиной, где находился стол с шахматами и на стене висел женский портрет.
– Если я чем-то задел вас, сударыня, – неловко начал Арман, – я искренне молю вас о прощении.
Он натолкнулся на ее безразличный взгляд, как на стену, и остановился.
– Наверное, я должна поблагодарить вас за прекрасные письма, – сказала Амелия.
– Я не писал вам писем, сударыня, – поспешно проговорил он.
– Я видела у маркиза письма от виконта и от вас. Те, которые получала я, написаны вашим почерком. – Она распрямилась и посмотрела Арману прямо в глаза. – Наверное, с моей стороны было опрометчиво приезжать сюда без предупреждения. Передайте вашему другу Оливье, что я не считаю ни себя, ни его связанными каким-либо словом или обязательствами.
Арман хотел протестовать, лгать, уверять ее, что она не права, что она все не так поняла, что Оливье ее любит и жизнь отдаст за нее. Этого требовало его воспитание, которое предписывало защищать женщину от всего, что могло ее задеть, в том числе и от нелицеприятной правды; этого требовал его опыт общения с прекрасным полом, этого требовала его преданность другу. Он начал говорить – но Амелия просто не пожелала слушать. Она смерила его взглядом, полным королевского презрения, и ушла.
Он почувствовал, что растерялся. Это случалось не часто, и совсем редко – когда он имел дело с женщинами. В конце концов, все складывалось хорошо – она больше не считала себя связанной с Оливье, она была свободна, и он мог открыто за ней приударить, потому что она ему нравилась. Но он сейчас же понял, что теперь ее ничто не удерживало в замке, что она могла вернуться в свою страну, и в этом случае он уже ее не увидит. Встревожившись, он поднялся к маркизу.
– Кажется, я совершил ошибку, – проговорил он и вслед за этим пересказал хозяину замка разговор, который только что был у него с Амелией.
Выслушав его, маркиз вздохнул.
– Не мне ее судить, если она захочет покинуть замок, – сказал он. – И, разумеется, я не собираюсь ее удерживать.
Сердясь на себя за то, что этот недалекий садовник (как его именовал про себя Арман) заранее угадал его намерение, молодой человек все же поставил маркизу на вид, что на дорогах неспокойно, что если Амелия отвергает всякие обязательства, Оливье может с ней не согласиться, что воля родителей – такая вещь, с которой надо считаться, и вообще… Он наговорил бы невесть сколько глупостей, но тут прибежал встревоженный Лоран и сказал, что только что в замке появился раненый, и этот раненый – виконт де Вильморен.
Все заметались. Маркиз послал за доктором – единственным, которому можно было доверять. Терезе сделалось дурно, и Клементина стала приводить ее в чувство. Анриетта с Розой стали готовить корпию для перевязки. Амелия вызвалась им помогать, но с непривычки это плохо у нее получалось, и Тереза, придя в себя, вызвалась ее заменить. Доктор явился только через несколько часов, когда раненый потерял много крови. Впрочем, по словам эскулапа, который наконец вытащил пулю, самое страшное раненому не грозило.
– Организм молодой, крепкий… Ваш родственник поправится, господин маркиз.
– Где тебя подстрелили? – с тревогой спросил Арман у Оливье. – Как это случилось?
Оливье ответил, что он вез важные бумаги от Ларошжаклена и угодил в засаду. По счастью, ему удалось скрыться, но он уже терял сознание, подъезжая к замку. Теперь бумаги надо передать одному человеку в Амьене, а тот уже переправит их дальше по назначению.
– У меня такое чувство, – добавил Оливье мрачно, – что синие знали, в кого стрелять. Они точно ждали меня.
– Насчет писем не беспокойся, – сказал Арман. – Я сам их передам, ты только скажи кому.
– В Амьене… – начал Оливье, но оказалось, что их приключения на сегодня вовсе не кончились. В спальню ворвалась Анриетта с известием, что в замок пришли люди с бумагой, дающей им право на обыск.
– Лоран пытается их задержать… – Оливье попробовал приподняться, но со стоном упал на подушки. – Боже мой, они арестуют вас! – Она заломила руки.
– Что происходит? – спросила Амелия, заглядывая в комнату.
А тем временем революционные граждане с трехцветными кокардами ухитрились-таки оттереть Лорана от двери и принялись методично осматривать помещения. Один из граждан, судя по всему, страдающий рассеянностью, сунул при обыске в карман позолоченную солонку, приняв ее за золотую. Другой, очевидно, тоже из рассеянности, утащил полдюжины серебряных ложек.
Маркиз вышел незваным гостям навстречу, насильственно улыбаясь. На его сюртуке торчала трехцветная республиканская кокарда, надетая в самое последнее мгновение. За маркизом тенью следовала
