– Еды в доме нет, вот что, – прокряхтел дворецкий. – Я, конечно, понимаю, война и все такое, но вот при старой госпоже…
Ева махнула на него полотенцем.
– Есть овощи и редис. Пока будем есть их.
– Да ты что? – изумился старик. – Это что, еда, что ли? Еда – это поросенок молочный, положим, или гусь, или куропатка…
– А мы жребий кинем, – сказала Ева зловеще. – Кому быть вместо гуся, а также поросенка. На несколько дней точно хватит.
Кристоф с ужасом поглядел на нее, увидел, что она взялась за нож (которым собиралась резать огурцы), и, пролепетав нечто неразборчивое, выскочил из кухни. Амелия, смеясь, опустилась на стул, но в смехе ее звенели нотки, которые служанке не понравились.
– Между прочим, – внезапно сказала Ева, – он вам дело предлагал.
– Знаю, – ответила Амелия, сразу же перестав смеяться.
– Так почему же вы отказались? Разве вам не хочется быть с ним? Или вы верите, что госпожа Анриетта и впрямь сможет ему навредить? В ее-то состоянии?
– Из-за ее состояния я и остаюсь, – просто ответила Амелия. – Она скоро должна родить, и я думаю, что мне придется ей помогать. Кто еще в этом доме разбирается в родах? А доктор живет далеко.
Ночь сгустилась за окнами. Ева плотно затворила ставни, чтобы снаружи ничего не заметили, и зажгла в углу свечу. Кухня сразу же приобрела сказочный, колдовской вид, и глаза Амелии стали казаться такими изумрудными, такими глубокими… За дверью черного хода кто-то жалобно мяукнул.
– А выстрелов больше нет, – заметила Ева. – Тихо… Благодать.
Амелия кивнула. Было уже поздно, но ей не хотелось идти спать. Наверху ворочался и вздыхал в постели Кристоф. Эмма в своей комнате тоже не спала – она молилась. Себастьен и Анриетта стояли у окна гостиной, вглядываясь во тьму.
– Иди спать, дорогая, – мягко сказал Себастьен. – Утром англичане возобновят осаду. Ночью они не могут воевать – ничего не видно.
– Жаль, – вздохнула Анриетта. – Если ночью напасть… внезапно… – Она покосилась на мужа. – Иди, Себастьен. Я сейчас приду.
Он поцеловал ее в висок и вышел. В кухне Амелия поднялась с места.
– Надо впустить кота, – сказала она. – Он там мяукает, ему страшно… Пусть лучше он побудет здесь.
В гостиной Анриетта постояла у окна, кусая губы. Затем решилась, распахнула ставни, зажгла фонарь и поднесла его к окну.
Амелия открыла дверь. Разбойник подбежал к ней, но неожиданно кот остановился. Шерсть его стала дыбом, он мяукнул и метнулся прочь. «Что это с ним?» – поразилась молодая женщина, и в то же мгновение ее накрыл грохот взрыва.
– Огонь в городе! – отчаянно закричал часовой на стене, и Франсуа тотчас же вскочил на ноги.
– Огонь в городе! – заорал он. – К оружию!
Рев английских пушек перекрыл его слова, но солдаты уже поняли, что происходит, и им не надо было ничего объяснять.
– Черт возьми! – В английском лагере Арман вскочил на ноги. – Эти безумцы что, атаковали нас?
Он побежал искать офицеров, которые объяснили бы ему, что творится. Оказалось, что в городе зажгли огонь, и пушкари, которые понесли накануне порядочные потери и только и ждали повода, чтобы отомстить французам, не удержались и начали стрелять.
Заговорили французские пушки, и завязалась беспорядочная канонада. Герцог Йоркский пробудился от шума и потребовал объяснений, кто посмел стрелять без его приказа. Его адъютанту Сазерленду пришлось отправиться к пушкарям с требованием прекратить огонь, но на полдороге его настигло французское ядро, разорвав надвое. В конце концов Оливье донес до пушкарей приказ главнокомандующего, и порядок был с трудом восстановлен.
– Не стрелять! – закричал Франсуа, заметив, что англичане прекратили огонь. – Не стрелять, я сказал!
Убедившись, что огонь стих, он велел перенести раненых в ближайший госпиталь, вскочил на лошадь и велел двум кавалеристам ехать за собой. Мешая ругательства с угрозами, он проскакал по мосту через канал и углубился в улицу Руссо, где был зажжен едва не погубивший их всех свет. Спрыгнув с лошади, Франсуа в ярости ударил ногой в дверь.
– Открывай! Открывай, предатель!
Изнутри донесся какой-то подозрительный шум, и все стихло. Ругаясь так, что даже звезды от ужаса стали падать с небес (хотя некоторые, вероятно, объяснили бы это простым совпадением), Франсуа обежал дом и заметил крупную женщину, которая металась вокруг другой, лежащей на пороге черного хода. На щеке ее змеилась тонкая струйка крови.
Франсуа так и подмывало придушить и первую, и вторую гражданку, но тут свет луны упал на лицо лежащей, и адъютанту сразу расхотелось рукоприкладствовать. Амелия открыла глаза и с усилием перевела взгляд с Евы на Франсуа.
– Слава богу! – застонала служанка. – Я уж думала, что вы погибли!
– Что здесь случилось? – напустился на нее Франсуа. – Здесь жгли свет, я видел! Кто? Кто посмел?
– Я не знаю! – зарыдала Ева. – Мы услышали взрыв и потом канонаду! И звук был такой, словно ядро попало в дом!
Франсуа вспомнил зиявшую сбоку от окна второго этажа дыру, которую он заметил, подъезжая к дому, оттолкнул Еву и побежал наверх. Чертыхаясь так, что оставшиеся на небе звезды благоразумно предпочли померкнуть, он взобрался по лестнице, миновал узкий коридор, ткнулся в одну дверь, за которой никого не оказалось, затем в другую… В следующее мгновение Франсуа прикипел к порогу, да так там и остался.
На полу валялся разбитый фонарь, от противоположной стены остались одни воспоминания, а неподалеку от фонаря под обрушившейся балкой лежала бледная молодая женщина, судя по всему, беременная. Глаза ее были открыты, и невидящий их взор смотрел прямо на Франсуа. Под ее телом растекалась темная лужа крови.
Возле женщины ползал на коленях, ломая руки, неправдоподобно седой гражданин без сюртука, и его белая рубашка была заляпана кровью. По щекам гражданина текли слезы, он рыдал и никак не мог остановиться.
– Анриетта! – стонал он, – Анриетта, боже мой, что же ты наделала! Зачем, зачем? Ах, Анриетта!
За спиной Франсуа кто-то из его людей сделал движение, чтобы подойти и взять Себастьена, но Франсуа поймал своего подчиненного за локоть.
– Не надо, – сказал он устало. – Не стоит.
Вся его злость куда-то улетучилась при виде ужасающего, невыразимого горя, которое испытывал распростертый на полу человек. Себастьен поднял голову, увидел синие мундиры – и на коленях пополз к Франсуа.
– Умоляю! Пожалуйста! Это моя жена… наверное, ей сделалось плохо, она забыла, что нельзя зажигать свет… Ее придавило! Я не могу сдвинуть балку! Умоляю вас, помогите мне! Может быть, она еще жива… Может быть, ее еще можно спасти!
Франсуа покосился на своих подчиненных, хотел сказать, что все бесполезно… но не стал. Объединенными усилиями они стащили балку с тела Анриетты, и Себастьен кинулся к ней. Он трогал ее запястья, пытаясь уловить биение пульса, прикладывал ухо к груди… Франсуа отошел, привалился к стене, и тоска грызла его, глодала, как кость. В дверях прошуршали женские платья, вошла Амелия, за ней Ева, которая поддерживала ее за локоть, появились еще какие-то старики и стали на пороге, косясь со страхом на лица солдат…
– Надо звать доктора! – отчаянно закричал Себастьен. – Кристоф! Эмма!
Дворецкий отвел глаза. Старая Эмма в ужасе перекрестилась. Пошатнувшись, Амелия опустилась на колени возле Анриетты, потрогала пульс на шее, на запястье, поглядела на Себастьена и покачала головой.
– Нет, – закричал он, сразу поняв, – нет, нет! Нет!
