– Я весь внимание, мсье, – промолвил маркиз. От него не укрылось, что священник не стал садиться и остался на ногах.
– Кажется, я забыл представиться, – сказал его собеседник. – Меня зовут Кассандр. Я проезжал мимо и решил лично навестить друга свободы, благодаря которому мы смогли справиться с ее врагами.
Маркиз кисло улыбнулся.
– Каждый здравомыслящий человек выступает за свободу, а вовсе не за притеснение, – ответил он.
– Да, но не каждый станет слать столь художественные письма в революционный комитет. Благодарю вас, сударь, от всей души.
Александр нахмурился.
– Я не понимаю, сударь, о чем вы, – уже холодно сказал он.
– Полно, полно, гражданин, – оборвал его Кассандр. – Мне известно, что именно вы писали нам доносы, имитируя почерк и малограмотность вашего кучера Реми. Мой вам совет: в следующий раз, когда вы пожелаете ввести меня в заблуждение, не используйте деепричастные обороты вроде «являясь революционером». Кучера так не выражаются. Я уж молчу о том, что такие слова, как «злоумышляют» и «восторжествуют», тоже выходят за рамки словарного запаса обычных граждан.
– Мне кажется, что вы хотите меня оскорбить, – хрипло проговорил маркиз. Его глаза были прикованы к лицу священника, но тот только безмятежно улыбнулся.
– К чему эти жалкие увертки, гражданин? Уж со мной-то вы можете быть откровенным. Тем более что, как я уже сказал, я привез хорошие вести. Двое людей, которых вы желали погубить, мертвы. Ваша жена и ее любовник уже не потревожат вас. Вот только незадача, пострадали ведь и другие люди, кроме них. Ваша племянница погибла, не успев разродиться, ее муж ушел вместе с английским войском и никогда не вернется во Францию, иначе его здесь гильотинируют. Да и очаровательную графиню из-за Рейна вы тоже не увидите. Но ведь это совсем смешная цена за ваш покой, не так ли?
Александр почувствовал, как у него подгибаются ноги, и опустился в кресло, по-прежнему сжимая в руке бесполезное растение. Маркиз не мог знать – как, впрочем, и Кассандр, – что Себастьен де ла Трав еще вернется, но не в годы революции, а уже при императорском режиме, когда эмигрантам будут сделаны значительные послабления.
– Вы издеваетесь надо мной, – прошептал маркиз.
– Я? Ничуть, гражданин. Мне интересно лишь одно: зачем вы это сделали? Зачем раз за разом выдавали нам вашу жену? Ведь вы вполне могли развестись с ней, республиканские законы это позволяют.
– Вы называете это посмешище законами? – вспылил маркиз. – И что, я должен был отпустить ее и смотреть, как она наслаждается вместе со своим… вместе с виконтом де Вильмореном? – Он распрямился в кресле, его глаза засверкали. – Я взял ее из нищей семьи! Я дал ей свое имя, дал положение, на которое она не могла рассчитывать! А она – она обманывала меня в моем же доме, с моим же родственником! И все знали! И я должен был это терпеть! Когда все вокруг потешались надо мной! Старый рогоносец, красивая жена, молодой любовник – это же любимый сюжет нашей литературы, сколько комедий на этом построено! Но в жизни, мсье, все вовсе не так смешно!
– И поэтому вы решили подружиться со свободой, – вздохнул Кассандр, – и, так как ваша жена помогала роялистам, стали писать на нее и на ее любовника доносы. Вы рассчитывали, что их гильотинируют, а вы овдовеете и будете счастливы с розами в своем саду. Но неужели не было другого способа избавиться от нее или ее любовника? Вы могли вызвать его на дуэль, к примеру.
– И оставить ее вдовой, к ее удовлетворению, – иронически ответил маркиз. Он дернул локтем и повалил несколько шахматных фигурок. – Вам, наверное, неизвестно, что виконт де Вильморен – один из лучших фехтовальщиков Франции.
– Был, – поправил его священник. – Что ж, мне остается поздравить вас. Вы избавились и от соперника, и от бесстыдной жены… браво. Мне остается только надеяться, что в дальнейшем наше сотрудничество будет столь же плодотворным.
Маркиз нахмурился.
– Я не понимаю, о чем вы.
– Понимаете, понимаете, – ласково ответил Кассандр. – Потому что тот, кто однажды ступил в эту реку, уже из нее не выберется. У вас масса родичей на роялистской стороне, и я буду чрезвычайно вам признателен, если вы будете, как и прежде, передавать нам то, что узнаете от них. Псевдоним для переписки я оставляю за вами прежний: «Друг свободы». Да, и не делайте больше таких нарочитых, чудовищных ошибок. Вы человек образованный, они совершенно вам не к лицу.
– Я никогда не стану… – прошептал Александр.
– Станете. Конечно, станете. И будете исправно получать деньги, за особо важные сведения – в двойном размере, за этим я лично прослежу. Все будут вас уважать, вы будете по-прежнему разводить розы, и ваша жизнь будет восхитительно идиллической. Не говоря уже о том, что никакой Буше в жизни не посмеет тронуть вас.
– А если я откажусь? – неожиданно спросил маркиз. – Что тогда?
– Тогда, – благодушно ответил священник, – все роялисты узнают, по чьей милости погибли их друзья. А приверженцы королевских лилий почему-то очень скверно относятся к тем, кто предал их интересы.
– Вы не оставляете мне выбора, – пробормотал маркиз.
– Ах, выбор, – отмахнулся Кассандр. – Полно вам, сударь. Как будто вы не знаете, что выбор – это лишь возможность совершать ошибки. Я лишь помогаю вам таких ошибок избежать. И в конечном итоге никто никогда не узнает о том, что вы нам помогаете. За это я ручаюсь.
Он улыбнулся и, коротко поклонившись на прощание, удалился. Маркиз Александр остался в гостиной один. Он положил растение на стол и обхватил руками голову. Сейчас он больше всего жалел не о том, что по его милости погибли люди, а о том, что сам он оказался недостаточно хитер и попался этому священнику с такими проницательными ледяными глазами. Маркиз даже не поднял голову, когда в другом конце гостиной открылась маленькая дверь, которую скрывали высокие ширмы.
– Александр… – пролепетал старческий голос.
Ему сделалось совсем тошно. Черт бы побрал эту старуху, в раздражении подумал он. Вечно она шныряет повсюду и во все сует свой нос.
– Что, тетушка Клементина?
Она стояла на пороге, дрожа всем телом. По густо накрашенным щекам катились слезы, оставляя на белилах и румянах уродливые следы.
– Александр… Как же ты мог…
И она зарыдала, дрожа еще сильнее; ее опирающаяся на дверь рука со вздувшимися венами, вся в коричневых старческих пятнышках, конвульсивно сжималась и разжималась.
– Полно, тетушка Клементина, – проговорил он, чувствуя мучительную неловкость. – Идите к себе. Я могу вызвать Розу.
– Нет, нет… – простонала она. – Не надо! Боже мой, всю жизнь… всю мою жизнь я считала тебя честным человеком… Ты один не бросил старуху, от которой все отвернулись. И твои цветы… и твои книги… Ты был такой хороший, Александр! Как ты мог! Ведь Анриетта… и та девочка, Амелия… Как же ты мог? Боже мой, за что мне это, за что…
– Перестаньте! – крикнул он, теряя самообладание. – Вам не понять, что я чувствовал тогда! И никто из вас не хотел понять! Да с кем я говорю, – добавил он с презрением. – Ведь вы всю свою жизнь только и делали, что предавались разврату! Ни на что другое вы были не способны! И ваш второй муж застрелился из-за вас! Вы разбивали семьи, вы вели себя гнусно… и теперь смеете приходить ко мне – ко мне! – и читать мне морали! Убирайтесь! – Его голос сорвался на визг.
Она вытерла слезы. Парик на ее голове немного перекосился, но она не стала его поправлять.
– Я уйду, – прошептала она. – Не сердись, Александр. Я уйду. Ты не сердись. Я недолго буду тебя стеснять.
Она всхлипнула и очень тихо прикрыла за собой дверь.
Александр просидел несколько минут в кресле, тупо глядя в одну точку. Он чувствовал себя совершенно разбитым. Потом он услышал истошный крик, доносящийся откуда-то с лестницы, и выбежал из комнаты.
