услышал, как закрывается дверца шкафа, как-то слишком подчеркнуто, и через минуту она вернулась на кухню. Она переоделась из шелковой блузки в бесформенную кофту.
— Ты проснулся, — произнесла она, словно осуждая его за то, что он заснул.
Она включила свет над столешницей и открыла холодильник.
— Ты что-нибудь ел? — Это тоже прозвучало как обвинение.
— Нет, у меня был жуткий день, и когда я добрался до дому, я сделал себе чашку… черт, я забыл о ней! — Он подошел к микроволновке, достал оттуда чашку и вылил темный, остывший чай в раковину. Чайный пакетик вывалился следом.
Мадлен подошла к раковине, взяла пакетик и многозначительно бросила его в мусорное ведро.
— Я тоже порядком устала. — Она покачала головой и помолчала. — Не понимаю, почему эти идиоты из местной администрации считают, что нужно построить жуткую тюрягу, окруженную колючей проволокой, в самой красивой провинции штата.
И тут он вспомнил. Она ему еще утром сказала, что пойдет на собрание, где будет обсуждаться это сомнительное предложение. Оппоненты идеи называли планируемую постройку тюрьмой, а сторонники — реабилитационным центром. Спор о названии возник из-за бюрократической формулировки — в проекте значился «новый тип организации», сокращенно ГИТЦ — Государственный исправительно-терапевтический центр. Его целью должны были стать изоляция и реабилитация преступников-наркоманов. Бюрократический язык, которым был сформулирован проект, был неоднозначным и допускал массу разночтений, провоцируя споры.
Это была больная тема — не потому, что Гурни не поддерживал Мадлен в стремлении запретить стройку ГИТЦ в Уолнат-Кроссинг, а потому, что он не участвовал в сопротивлении так активно, как ей того хотелось.
— То есть какие-то шесть человек нагреют на этом руки, а всем остальным, кто живет в долине, и всем, кто будет проезжать мимо, придется до конца жизни созерцать это уродство. И все ради чего? Ради так называемой «реабилитации» кучки наркоманов? Какая чушь!
— Другие города бьются за этот проект. Даст бог — кто-то из них победит.
Она мрачно усмехнулась:
— Конечно, если их администрация еще более коррумпирована, чем наша, то такое возможно.
Принимая ее негодование на свой счет, он решил сменить тему.
— Хочешь, я сделаю омлет? — спросил он, наблюдая, как голод борется в ней со злостью. Голод победил.
— Только, чур, без зеленого перца, — напомнила она. — Я его не люблю.
— Тогда зачем ты его покупаешь?
— Не знаю. Но точно не для омлета.
— А лук положить?
— Лука тоже не надо.
Она накрыла на стол, пока он разбивал яйца и разогревал сковородку.
— Пить что-нибудь будешь? — спросил он.
Она покачала головой. Он знал, что она никогда не запивает еду, но все равно каждый раз спрашивал. Странная причуда, подумал он, всякий раз задавать этот вопрос.
Они едва обменялись парой слов, пока ели, а потом одновременно чуть подвинули свои тарелки к середине стола.
— Ну, что у тебя было сегодня? — спросила она.
— Ты хочешь послушать про встречу с чудо-следователями?
— Похоже, тебя не впечатлило.
— Меня еще как впечатлило. Если бы я хотел написать книгу о неэффективной командной работе под руководством Капитана из Ада, было бы достаточно включить диктофон и просто издать расшифровку.
— Это было хуже, чем до того, как ты уволился?
Он помедлил с ответом. Дело было не в том, что он не знал, как ей ответить, а в упоре, сделанном на слове «уволился». Но он решил ответить на слова, а не на интонацию.
— До увольнения приходилось работать с тяжелыми людьми, но Капитан из Ада кому угодно даст фору в высокомерии и ненадежности. Он страшно лебезит перед окружным прокурором, совершенно не уважает собственных сотрудников и не может сосредоточиться на деле. Каждый его вопрос, каждый комментарий звучал либо по-хамски, либо не относился к предмету разговора, а иногда то и другое сразу.
Она внимательно посмотрела на него:
— Неудивительно.
— Что ты имеешь в виду?
Она слегка пожала плечами. Было видно, что она старается держать себя в руках, не сказать лишнего.
— Просто меня это не удивляет. Если бы ты пришел домой и сказал, что провел день с лучшей в мире командой по расследованию убийств, тогда я бы удивилась. Вот и все.
Он отлично понимал, что это не все. Но ему также хватало ума не вытягивать из нее клещами то, о чем она собиралась молчать.
— Что ж, — сказал он. — Факт остается фактом — все это было утомительно и бестолково. Сейчас я хочу выбросить это из головы и заняться чем-нибудь другим.
Он сделал это заявление, не подумав, и тут же зашел в тупик. Заняться чем-нибудь другим было не так просто. Перипетии прошедшего дня продолжали крутиться в его голове. Мадлен наблюдала за ним с загадочным выражением лица. И тогда мысль, которую он постоянно от себя отгонял, мысль, которую он так старательно не думал, наконец захватила его. Он решился заговорить о том, чего избегал.
— Коробка… — произнес он. В горле тут же пересохло, и голос стал сиплым; он вытолкнул из себя это слово до того, как страх снова одержал верх, и не успел даже придумать, как закончить фразу.
Она подняла взгляд от пустой тарелки. Этот взгляд был спокойным, любопытным и внимательным. Она ждала, что он скажет дальше.
— Его рисунки… что… то есть зачем?.. — Он тщетно пытался связно сформулировать вопрос.
Ему не пришлось долго мучиться. Мадлен всегда понимала его раньше, чем он успевал выразить свою мысль.
— Пора попрощаться, — сказала она спокойно, почти нежно.
Он вперился взглядом в стол. Голова опустела, слова не шли на ум.
— Прошло достаточно времени. Дэнни больше нет, а мы так с ним и не попрощались.
Он едва заметно кивнул, теряя чувство времени, ощущая только пустоту в голове.
Когда зазвонил телефон, ему показалось, что его разбудили, рывком втащили назад в мир — мир, состоящий из понятных, измеримых вещей. Мадлен все еще сидела с ним за столом — бог знает сколько времени они так провели.
— Хочешь, я подойду? — спросила она.
— Ничего. Я сам. — Он помедлил, как компьютер, который перегрузили, затем встал, чуть неуверенно, и пошел в кабинет.
— Гурни. — Он по-прежнему отвечал на звонки так же, как когда работал в отделе убийств. Эту привычку было нелегко побороть.
Голос на том конце трубки был оживленным, напористым, нарочито вежливым, так что он вспомнил старое правило продавцов: когда говоришь по телефону, улыбайся — от этого ты звучишь дружелюбнее.
— Дэйв! Как хорошо, что вы подошли! Это Шеридан Клайн. Надеюсь, я не помешал?
— Чем обязан?
— Перейду сразу к делу. Мне кажется, вы человек, с которым можно быть откровенным. Такая у вас репутация. Сегодня вечером у меня была возможность в этом убедиться лично. Я впечатлен. Надеюсь, что не смущаю вас.
Гурни не терпелось узнать, в чем дело.
— Вы очень добры.
