— Разумеется. Все владение целиком называется «Рододендрон», ну это понятно почему. Здесь три здания — главный дом, в котором мы сейчас находимся, и два гостевых: Изумрудный домик и Медовый домик. Интерьер Изумрудного домика вдохновлен «Волшебником Изумрудного города» — лучшим фильмом всех времен и народов. — Он сверкнул глазами, как будто говоря: «Только попробуйте возразить!» — Ключевым элементом декора была копия знаменитых волшебных башмачков Элли. Сегодня утром я обнаружил, что они пропали.
— И кому вы об этом сообщили?
— Ну ясно же, что вашим людям, раз вы здесь.
— Вы позвонили в полицию Пиона?
— Разумеется, не в полицию же Чикаго.
— У нас с вами две проблемы, мистер Плюм. Полиция Пиона, несомненно, свяжется с вами по поводу кражи. Но я здесь не поэтому. Я расследую другое дело, и мне нужно задать вам несколько вопросов. Полицейскому детективу, который приходил вчера, было сказано — мистером Плюком, насколько я понимаю, — что три ночи тому назад у вас останавливалась пара орнитологов. Мужчина и его мать.
— Это он!
— Кто?
— Тот, который украл мои башмачки!
— Орнитолог украл ваши башмачки?
— Орнитолог, ворюга, чертов похититель, да, это он!
— А почему об этом не сообщили детективу, который приходил?
— Не сообщили, потому что мы тогда еще не знали. Я же сказал, я обнаружил пропажу только сегодня утром.
— Значит, вы не заходили в дом с тех пор, как этот человек и его мать попрощались с вами?
— Попрощались — это громко сказано. Они просто взяли и уехали средь бела дня. Они расплатились заранее, так что формально прощание было необязательно. Мы вообще здесь не поклонники всяких формальностей, и от этого вдвойне ужасно, что они вот так обманули наше доверие! — Казалось, он вот-вот подавится возмущением.
— Вы всегда так долго ждете, чтобы…
— Убраться после гостей? В это время года такое нормально. В ноябре меньше всего постояльцев. Следующая бронь на Изумрудный домик аж на рождественскую неделю.
— Человек из бюро не осматривал Изумрудный домик?
— Из какого бюро?
— Детектив, который приходил к вам два дня назад из бюро криминальных расследований.
— Ах этот. Так он же не со мной разговаривал, а с мистером Плюком.
— Простите, а кто такой мистер Плюк?
— Отличный вопрос. Я сам себе регулярно его задаю, — с горечью ответил он и покачал головой. — Простите, полицейских, конечно, не касаются сторонние эмоциональные проблемы. В общем, Поль Плюк — мой партнер по бизнесу. Мы совместно владеем «Рододендроном». По крайней мере, на данный момент это так.
— Понятно, — ответил Гурни. — Давайте вернемся к моему вопросу. Человек из бюро заходил в дом?
— А зачем? Он же приходил насчет этих ужасных событий там, в институте, и спрашивал, не видели ли мы каких-нибудь подозрительных персонажей. Поль — то есть мистер Плюк — ответил, что не видели, и он ушел.
— И он не расспрашивал вас про ваших постояльцев?
— Про орнитологов? Разумеется, нет.
— Разумеется?
— Ну, мать была, считайте, инвалидом, а сын, хоть и оказался вором, все-таки не выглядел как маньяк-убийца.
— А как он выглядел?
— Я бы сказал, что в нем не было телесной мощи. Нет, никакой телесной мощи, одна немощь. Стеснительный.
— Как полагаете, он гей?
Плюм глубоко задумался:
— Это интересный вопрос. Я почти всегда угадываю наверняка, но в этом случае не уверен. У меня возникло ощущение, что он старался показаться мне геем. Странно, правда? Зачем бы это ему?
Вероятно, затем, подумал Гурни, что вся его личность — это игра.
— А помимо того, что он стеснительный и тщедушный, что еще вы можете про него сказать?
— Что он ворюга.
— Я имею в виду внешность.
Плюм наморщил лоб.
— Усы. Тонированные очки.
— Тонированные?
— Вроде солнечных, достаточно темные, чтоб глаз не было видно (я прямо ненавижу это, когда говоришь с человеком и в глаза нельзя посмотреть; а вы?), но можно их носить и в помещении.
— Еще что-нибудь?
— Шапка у него была, знаете, такая перуанская, вязаная, всю голову закрывала. Шарф, куртка мешковатая.
— С чего же вы взяли, что он тщедушный?
Плюм наморщил лоб еще сильнее.
— Может быть, по голосу? По манере? Представьте, я даже не могу сказать. В сущности, все, что я видел, это огромная куртка, шапка, очки и усы. — Его глаза расширились от внезапного озарения. — Вы полагаете, он маскировался?!
Солнечные очки и усы? С точки зрения Гурни это была какая-то пародия на маскировку. Но такой ход вполне вписывался в общий извращенный замысел. Или все было гораздо проще… В любом случае маскировка сработала — составить описание внешности было невозможно.
— Что-нибудь еще можете о нем вспомнить? Хотя бы что-нибудь?
— Он был просто одержим нашими маленькими пернатыми друзьями. У него был огромный бинокль — вроде инфракрасных штук, которыми пользуются крутые парни в кино. Оставил мать в домике, а сам пошел в лес, искать дубоноса. Розовогрудого дубоноса.
— Это он вам сказал?
— Да.
— Удивительно.
— Чем же?
— Зимой в Катскильских горах не бывает розовогрудых дубоносов.
— Но он же рассказывал… ах, он еще и лжец!
— Что он рассказывал?
— Утром, перед тем как уехать, он пришел в главный дом на завтрак и только и говорил что про чертовых дубоносов. Он снова и снова повторял, что видел четырех розовогрудых дубоносов. Да, четырех розовогрудых дубоносов, повторял и повторял, как будто я ему не верил.
— Возможно, он таким образом пытался убедиться, что вы запомнили, — задумчиво произнес Гурни.
— Но вы же говорите, что он не мог их видеть, потому что зимой их не бывает. Зачем ему могло понадобиться, чтобы я запомнил то, чего не бывает?
— Хороший вопрос, сэр. Не возражаете, если я сейчас взгляну на Изумрудный домик?
Плюм проводил его через викторианскую столовую с узорными дубовыми стульями и зеркалами и вывел в боковую дверь на дорожку, мощенную кремовой плиткой, — не вполне желтый кирпич, но ассоциацию с «Волшебником Изумрудного города» она вызывала однозначную. Тропинка заканчивалась у порога сказочного вида домика, укутанного ярко-зеленым, вопреки погоде, плющом.
