Я - Шарлотта Симмонс

Когда Хойт вернулся, в библиотеке были только Вэнс и Джулиан. Вэнс подмигнул ему:

— Что-то ты на этот раз припозднился, старик. Ну как, плейбой, удалось… перепихнуться?

Хойт плюхнулся в свое персональное кресло и сказал:

— Ну-у-у… я бы не сказал — перепихнуться в полном смысле этого слова, но мы над этим работаем. Понял? Ничего, рано или поздно все будет нормально. Мы своего добьемся. А знаете, что я надумал? Приглашу-ка я ее на наш официальный бал.

— Что? Эту малолетку? — изумился Джулиан. — А как насчет той — Не-помню-как-зовут? Я ее так и прозвал — Не-помню-как-зовут, потому что ты с ней два месяца… протрахался в полном смысле этого слова, — он ткнул большим пальцем в сторону лестницы, — прежде чем узнал ее имя. Если бы в Книге рекордов Гиннеса была категория «самое долгое анонимное траханье», ты бы наверняка попал в эту книгу, плейбой хренов.

Хойт, рассеянно глядя куда-то в пространство перед собой, сказал:

— Насчет перепихнуться она была в порядке, мужики. Нет, честно, просто охренеть. Но она дала мне большой отлуп. Даже по телефону со мной больше не разговаривает, твою мать. Вот неблагодарная — считает, что я всего-навсего обычный бабник из клуба. Так прямо и сказала.

Вэнс и Джулиан в один голос взвыли.

— Бабник! — завопил Джулиан. — Твою мать! Нет уж, девчонку, которая так к тебе относится, приводить нельзя, да и лучше вообще с ней не связываться!

— Джулиан прав! — заявил Вэнс. — Еще не хватало привести такую идиотку на официальный бал Сейнт-Рея! Ни хрена, много чести будет!

Приятели еще некоторое время поприкалывались по этому поводу, но вскоре поток остроумия иссяк, и Хойт, дождавшись паузы, сказал:

— И все-таки факт остается фактом: на бал мне идти не с кем! Не могу же я просто позвонить любой девчонке и объявить: «Слышь, красотка, у нас тут в Сейнт-Рее завтра крутая тусовка, и я тебя с собой возьму, чтоб мужики не подумали, что мне вообще никто не дает».

— Есть вариант: ты всегда можешь отбить девчонку у Ай-Пи, — оживился Джулиан.

— Не понял. Ты это про кого? — спросил Хойт.

— Да ты ее знаешь — это Глория, с психологии-философии. Девочка первый сорт, пальчики оближешь. Да за такую бабу я сам готов себе левое яйцо отрезать. И как только этот мудак Ай-Пи сумел уговорить ее быть его девушкой на балу, я даже не представляю. Просто охренеть!

— Ну… нет, на хрен, — подумав, сказал Хойт. Затем, выдержав паузу, заключил: — Не-е-ет… Я все-таки использую свой шанс и приглашу Шарлотту.

— Эй, чувак! — торжествующе улыбаясь, воскликнул Вэнс. — Что я слышу? Твою мать, ты даже запомнил, как ее зовут! Наверно, это любовь!

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ Крутизна

— Вот вы все говорите — «круто», «крутой», — сказал Эдгар, — а что, собственно говоря, это значит? Что мы подразумеваем, когда говорим, что кто-то «крутой»?

— Если ты об этом спрашиваешь, — заметил Роджер Кьюби, — то ты уж наверняка не крутой.

— И не собираюсь им становиться. Мне только этого не хватало, — ответил Эдгар, явно намеревавшийся завести серьезный разговор. — Но что это значит? Вот кто-нибудь подойдет к тебе и спросит: «Дай мне определение слова „крутой“». Что ты на это скажешь? Никогда не слышал, чтобы кто-то даже пытался сформулировать такое определение.

Эдгар был только рад, когда мутанты собирались у него дома. Им тоже это нравилось. Учитывая нелюдимость и необщительность Эдгара, не было ничего удивительного, что жил он не в общежитии, а в Городе Бога, примерно в восьми кварталах от кампуса. Он снимал маленькую квартиру в многоэтажке постройки 1950-х годов. Соседи Эдгара были в основном латиносы или китайцы. Один лифт в этом доме заслуживал того, чтобы сходить туда на экскурсию: старый, ржавый, страшно дребезжащий, дергавшийся на ходу и почему-то покрытый изнутри какими-то зазубринами, как будто его грызли. Когда его двери наконец открывались на нужном этаже, глазам посетителей представала мрачная до невозможности лестничная площадка. На нее выходили восемь абсолютно одинаковых металлических дверей, на каждой из которых было не по одному замку. Тем разительнее оказывался контраст, когда открывалась дверь в квартиру Эдгара: это был совершенно другой — волшебный — мир, царство вкуса и… роскоши, по крайней мере, по дьюпонтским студенческим меркам. Самый лучший эпитет, который можно было бы применить к жилью любого другого мутанта, — это «богемный». В квартире Эдгара, напротив, царил «актуальный стиль». Основу обстановки составлял современный мебельный гарнитур — кожа и нержавейка, медные лампы откуда-то из Небраски и ковер — огромный настоящий шерстяной ковер цвета натурального верблюжьего волоса. Бог его знает, какова была плотность плетения этого ковра, но каждый квадратный дюйм его выглядел роскошно, а по мягкости напоминал кашемир. Когда к Эдгару приходили гости, он вел собрание, уютно устроившись в шикарном — настоящем рулмановском — «слоновьем кресле» 1920-х годов. Отец Эдгара, известный биолог, был не то научным директором, не то администратором Кловисовского центра генетики. Кроме того, он унаследовал немалую долю семейного состояния, сколоченного когда-то на производстве боеприпасов для фирмы «Ремингтон». Отец Эдгара также коллекционировал произведения искусства и активно занимался благотворительностью.

В разговор вступила Камилла:

— По крайней мере, одно я могу сказать вам наверняка. Слово «крутой» не применимо к женщинам. Никто никогда не назовет женщину крутой.

— Это потому что нам, настоящим мужикам, таким как мы с тобой, Камилла, нравятся не крутые, а горячие, заводные девчонки, — заявил Роджер под всеобщий хохот. Воодушевленный успехом он обратился к Рэнди, который как раз вылез из своего шкафа и явился на встречу мутантов: — Вот скажи, Рэнди, я прав? — Он иронически подмигнул и поднял оба больших пальца.

Рэнди не нашелся что ответить, зато мгновенно покраснел. Эдаму вдруг стало за него ужасно неловко. Взглянув на Шарлотту, он убедился, что та внимательно слушает, слегка улыбаясь.

Камилла бросила на Роджера испепеляющий взгляд, причем вовсе не из-за того, понял Эдам, что тот прикололся над Рэнди. Причиной ее недовольства было то, что Роджер со своими идиотскими шутками осмелился нарушить течение ее гениальной мысли. Любой мутант чувствовал бы себя так же на ее месте.

Эдам тем временем поспешил присоединиться к дискуссии, чтобы Шарлотта, не дай Бог, не подумала, что ему нечего сказать.

— Это не совсем правильно, Камилла. Я не раз слышал, как девчонок называют крутыми. Вспомни хотя бы…

— Ну да, конечно, особенно если это не женщина, а мужеподобная лошадь, то что называется — свой парень, — возразила Камилла, явно оседлавшая любимого конька. Глаза у нее горели. — Нет, это чисто мужское словечко. Мне, впрочем, насрать на это. Самое смешное как раз и состоит в том, что все, кого называют крутыми, на самом деле просто редкостные козлы и мудаки, если присмотреться повнимательней. Эти уроды всегда особенно ярко демонстрирует свою тупость и невежество. Вот вам и определение.

— А ведь похоже, Камилла права, — вмешался Грег. — По крайней мере, я так думаю.

— Вот уж спасибо, — огрызнулась Камилла. — Думает он… по крайней мере.

Эдам заметил, что Эдгар оторвался от спинки кресла и подался вперед. Набрав в легкие воздуха, парень явно собирался выступить с заранее продуманной речью. Не зря же в конце концов он предложил для обсуждения именно эту тему. Но не тут-то было: старина Грег, оказывается, вовсе не собирался пускать дело на самотек. Он тоже наклонился вперед, согнувшись едва ли не пополам, словно складной нож.

— Так вот, если вы думаете… — начал Эдгар.

Естественно, Грег не дал Эдгару договорить и стал впаривать окружающим свои соображения.

— Мне нравится мысль Камиллы. — Он гордо обвел взглядом сидевших за столом — несомненно, подумал Эдам, для того, чтобы показать всем, кто здесь главный и кто кого сегодня просвещать будет. Грег тем временем решил развить свою мысль: — Я бы не стал заходить так далеко, чтобы ставить знак равенства между словами «крутой» и «тупой», но можно принять отсутствие мозгов за вполне достаточное условие крутизны. Вот Трейшоун Диггс — он крут? Еще бы, круче некуда. Никто не скажет, что Башня не крутой. Что же касается его интеллектуальных способностей, то они… они… — Глаза Грега забегали из стороны в сторону: он явно пытался найти какое-нибудь достаточно убедительное сравнение.

Рэнди Гроссман и Камилла, не сговариваясь, вскрикнули, и Камилла тут же бросилась в бой:

— Ты давай-ка бросай свои расистские штучки!

— Это я, что ли, расист? — изумился Грег. — Да что такого расистского в том, что кто-то полный идиот? — Правильный ход, с завистью подумал Эдам. Никто лучше Грега не умел заткнуть Камилле рот. — Вы его защищаете, потому что никто из вас никогда не видел на занятиях Трейшоуна Диггса. А я видел. Это было на семинаре по экономике, курс сто шесть, и мы обсуждали там методы подсчета ВВП. Ну, препод объясняет, как берется валовая сумма оптовых транзакций и делится на две составляющие, каждая из которых вычитается из суммы валового производства с одной стороны и суммы затрат на услуги — с другой. И вы берете обе получившиеся разности и делите их так и эдак и еще черт знает как. И вот у нас уже головы пухнут, все тянут руки с вопросами, и одна из этих рук — Трейшоуна Диггса. Все просто охренели, а препод вообще в осадок выпал. Чтобы Трейшоун поднял руку хотя бы раз за семестр — да где это видано? В общем, естественно, препод его в первую очередь и спрашивает — какой, мол, у него вопрос. И знаете, что Башня спросил? Он спросил: «А что такое сумма?»

Грег и сам уже давился от смеха и едва сдержался, чтобы довести рассказ до финального «а что такое сумма?». Судя по всему, живо нарисовавшаяся в памяти Грега картина была настолько уморительной, что он откинулся в кресле, стал лупить кулаками по подлокотникам и хохотал так, будто его кто-то щекотал. Время от времени он пытался взять себя в руки, но всякий раз, повторив: «А что такое сумма?», — снова разражался хохотом, который накатывал на него неудержимой волной. Выражаясь студенческим языком, Грега просто «пробило на хи-хи», и теперь не было смысла пытаться урезонить его. Эдам взглянул на Шарлотту. Она тоже улыбалась, встряхивала головой, да практически смеялась в голос. Эдам понял, что это Грег заразил ее своим почти истерическим весельем. Да-да, она смотрела на Грега во все глаза, ее внимание было поглощено им.

Грег тем временем, все еще сидя с опущенной головой и прищуренными глазами, поднес руки к лицу, словно защищаясь от Камиллы, будто говоря: «Все… все… я понял… больше не буду», — но его снова сразил взрыв хохота. Зависть Эдама к этому болтуну стремительно перерастала в неприязнь, ну а от неприязни было уже рукой подать до злости и гнева. Баскетболисты — это же его тема! Трейшоун Диггс и компания — это