Я - Шарлотта Симмонс

— Эдам, ты упустил одну совершенно очевидную вещь, лежащую просто на поверхности.

— Ты это о чем?

— О росте и телосложении. Куда легче быть крутым, если ты головой подпираешь потолок и полжизни проводишь в спортзале, качаясь на «сайбексах». Иногда просто смешно становится, как все эти парни…

«Черт бы тебя побрал, Грег».

— ДРУГОЕ ДЕЛО, ЕСЛИ ТЫ ОРГАНИЗУЕШЬ КАКОЙ-НИБУДЬ КЛУБ… — начал Эдам, но Грег вовсе не собирался уступать инициативу.

— …Ходят по кампусу вот такой походочкой… — Он встал и изобразил…

— АДМИНИСТРАЦИЯ ЛУЧШЕ ВСЕГО ПОДДЕРЖИВАЕТ…

Вся компания рассмеялась — и проигнорировала Эдама Грег начал прохаживаться по комнате, широко расставляя ноги, упираясь подбородком в грудь и напрягая трапециевидные мышцы, чтобы шея казалась толще и основательнее.

— …Можно подумать, будто… что у них между ног висит… такое огромное, что им ноги никак поближе не составить…

— …ЧТО-НИБУДЬ ПО ЭКОЛОГИИ…

«Бесполезно! Сука он все-таки, этот Грег, вылез на сцену с каким-то балаганным номером… и естественно, все эти ничтожества переключились на него и нашли его ужасно смешным… и ржут, ржут, ржут. Что ж, всему хорошему приходит конец», — подытожил для себя Эдам. В конце концов, он без всякой клоунады достаточно долго удерживал внимание публики и даже успел сформулировать базовую концепцию крутизны, основанную на теории уверенности. И хотя за все это время он посмотрел в сторону Шарлотты всего пару раз, да и то украдкой, ему было понятно, что она… действительно заинтересовалась его выводами. Поэтому, закончив говорить, Эдам посмотрел на девушку уже в открытую. Да, Шарлотта действительно заинтересовалась — дурацкой пантомимой Грега: сидит, улыбается и даже фыркает от смеха…

…И вдруг она заговорила! Мало того — обратилась к Грегу!

— А ты знаешь Джоджо Йоханссена? Из баскетбольной команды? Он ходит точь-в-точь как ты показал, да еще посматривает на свое отражение в любой стеклянной поверхности. И он выпрямляет руку… вот так… чтобы эти штуки у него надулись. — Она показала на трицепс на своей руке.

Ха-ха-ха. Грег, конечно, пришел в неописуемый восторг, а Рэнди, Роджер и Эдгар, разумеется, присоединились к веселью, не упуская возможности похихикать вместе с боссом. Ну а Шарлотта была очень довольна собой. Эдама встревожило, с какой готовностью она подхватила типичную для Грега дурацкую шутку. Он раньше никогда не видел, чтобы Шарлотта над кем-то смеялась. С его точки зрения, это пробивало какую-то брешь в ее чистоте и невинности. Эдам не хотел, чтобы Шарлотта оказалась такой же, как все другие — насмешливой, колючей, циничной, хотя за собой он без колебаний оставлял право на подобные качества. Но он ведь журналист, так много повидавший на своем веку. А Шарлотта — другое дело. Не идет ей такая манера поведения. Не соответствует ее интеллигентности и шарму.

— А я думал, Джоджо тебе нравится, — сказал Эдам. На самом деле его слова прозвучали как упрек.

— А он мне и нравится, — подтвердила Шарлотта. — А что, если человек тебе нравится, так и походку его передразнить нельзя?

— Да, Эдам, какая это муха тебя укусила? — неожиданно наехал Рэнди. — Ты и сам прекрасно знаешь Джоджо. По-моему, Шарлотта ничего не придумала. Я замечал, что ты и сам частенько поминаешь Джоджо в разговоре, и что-то я не слышал от тебя особых дифирамбов по его адресу, а ведь ты, между прочим, его куратор.

Эдам яростно затряс головой. Ему почему-то показалось недопустимой фамильярностью со стороны Рэнди, что тот назвал Шарлотту по имени. Можно подумать, она не его, а их подруга.

— Эдам Геллин — защитник обиженных и угнетенных, — съязвила Камилла.

Черт, а ведь похоже, она просекла, с чего он так завелся… Эдаму вдруг стало не по себе от одной только мысли, что его чувства к Шарлотте могут так легко читаться посторонними.

Естественно, ему не дано было этого знать, но любить женщину такой всепоглощающей любовью, как он любил Шарлотту, может только мужчина-девственник. В его глазах Шарлотта была не просто существом из плоти и крови и даже больше чем только возвышенной душой. Она была… самой сутью… сутью жизни и при этом оставалась близкой, осязаемой и живой… По крайней мере, при одном взгляде на нее в чреслах Эдама что-то оживало, что-то начинало дергаться и рваться наружу из плотно облегающих трусов… А еще… еще… она была неким универсальным растворителем, проникающим в него прямо через кожу и бравшим на себя управление всей его нервной системой — от головного мозга и до тончайших нервных окончаний. Если бы он мог только обнять ее… и обнаружить, что она тоже уже давно мечтает об этом… тогда она, вернее, ее осязаемая сущность ворвалась бы в каждую клеточку его тела, в миллиарды молекул, в миллиарды миль ДНК, намотанных, как нитка на катушку… Эдаму казалось, что он не выдержит такого наполнения своего тела… и Шарлотта тоже… и вот тогда… тогда они взорвут свою девственность в едином возвышенном, неописуемо прекрасном и при этом физиологическом, увы, абсолютно физиологическом порыве! Тогда они…

— …Оборотную сторону медали, скажи, Эдам? Разве для спортсменов не круто так себя вести?

«Блин! Это Эдгар». Эдгар задал ему какой-то вопрос — о чем? Мозг Эдама заработал с удвоенной скоростью.

— Нет, для спортсменов это считается крутым! — вмешался Грег. «Узнаю старину Грегто, — усмехнулся про себя Эдам, — не упускает возможности воспользоваться любым моим проколом, чтобы снова оказаться в центре».

— Почему ты решил, что именно для спортсменов это считается крутым? — спросил Эдгар.

— Да взять того же Трейшоуна Диггса — он же занимается всякими добрыми делами, — пояснил Грег. — В какую газету ни сунься — везде его рожа, как будто он прямо прописался в местном «гетто» и только и делает, что наставляет тамошнюю так называемую «молодежь». Для кого другого в этом бы ничего особенного не было, но поскольку этим занимается он — такая затея считается крутой.

— Ну и что в этом плохого? — явно готовясь ввязаться в драку, спросила Камилла.

— Да ничего плохого в этом нет…

— Тогда почему я слышу от тебя такие слова, — она с демонстративным омерзением выдавила их, — как «гетто» и «так называемая молодежь»?

— Слушай, Камилла, как же ты меня достала… Я только хочу сказать, что если ты звезда спорта, то можешь заниматься благотворительностью и при этом оставаться крутым, потому что ты по умолчанию настоящий мачо и никто не поставит под сомнению твою крутизну, а значит, можно без стеснения демонстрировать окружающим нежные, даже слабые стороны своей души — назовем их женской составляющей, женским началом, присутствующим в каждом из нас. Такого человека, как Башня, все это представляет не слабаком, а наоборот, по контрасту — еще большим мачо.

— Ну хорошо, с этим я вполне согласен, — заявил Эдгар, — но для начала нужно все-таки быть известным и успешным спортсменом.

— А я о чем говорю? — кивнул Грег. — Ну, а если уж нет у тебя спортивных талантов…

Эдам опять посмотрел на Шарлотту. Она переводила взгляд с Эдгара на Грега и обратно. Она явно была поглощена их разговором. Эмоции опять захлестнули его. Так, нужно срочно влезать в этот базар…

Слова Грега отправили его в нокдаун:

— Я бы сформулировал определение крутизны совершенно на другой понятийной базе. С моей точки зрения, крутизна…

И в этот момент Грег совершил непростительную для опытного бойца ошибку: на мгновение замолчав, он закатил глаза и, глядя куда-то не то в потолок, не то внутрь себя, стал подыскивать le mot juste…[26]

…Дав Эдаму возможность броситься в решающую контратаку:

— По крайней мере, ни к кому из сидящих за этим столом сие понятие не относится, — сказал он, словно заканчивая за Грега начатую фразу. Прежде чем Грег очухается, нужно успеть перевести разговор на нужные рельсы. — Я ВОТ ЧТО ХОЧУ СКАЗАТЬ. ДАВАЙТЕ ПРИЗНАЕМСЯ СЕБЕ ЧЕСТНО: ИСХОДЯ ИЗ ОПРЕДЕЛЕНИЯ, КОТОРОЕ МЫ САМИ СЕБЕ ДАЛИ — «МУТАНТЫ МИЛЛЕНИУМА», — НАМ НАДО НАПРАВИТЬ СВОИ УСИЛИЯ В ПЕРВУЮ ОЧЕРЕДЬ НА УЧЕБУ. Мы все хотели бы получить стипендии Роудса, и мы не можем иметь никакого отношения…

— Ого-го, как из тебя, однако, эго поперло! — присвистнул Грег.

— НЕ ДОСТАВАЙ МЕНЯ, ГРЕГ, СЛЫШИШЬ, НЕ ПЫТАЙСЯ МЕНЯ ГРУЗИТЬ! Можно подумать, для тебя эти слова стали открытием… Можно подумать, я впервые произнес их при тебе, и никто из нас, самопровозглашенных пророков нового тысячелетия, включая, между прочим, и тебя, никогда не говорил ничего подобного!

— Одно дело — благородная, пусть даже недостижимая цель, а совсем другое — элементарный пошлый эгоцентризм, который, как мне кажется, ты проявляешь в полной мере…

— Мать вашу, надоели, заткнитесь, на хрен! — завопила Камилла. — У меня от вас уже не только голова болит, у меня уже везде болит!

— Везде? — оживился Рэнди Гроссман. — А не будете ли вы так любезны, мадам Денг, показать, где именно находится это ваше везде?

— Где-где? В гнезде, — прорычала в ответ Камилла. — Показать? Да ты ведь если и увидишь, все равно не поймешь, что это такое.

Лицо Рэнди, которое на протяжении последнего полугода, после того, как этот скелет вылез из своего шкафа, сохраняло величественное и надменное выражение, вдруг как-то скисло и покраснело. На глазах у него выступили слезы. Едва слышным, хриплым, ломким голосом он произнес:

— От тебя, Камилла, я такого не ожидал.

«Ну баба бабой! — подумал Эдам и тотчас же устыдился таких мыслей. — В конце концов, разобраться с собственной ориентацией — если уж встал такой вопрос, — это вам не два пальца об асфальт. Наверняка в течение еще какого-то времени Рэнди будет оставаться особенно ранимым и уязвимым. Но выглядит-то он все равно как баба». В этот момент Рэнди чем-то напомнил Эдаму его мать — ни дать ни взять, Фрэнки, готовая разрыдаться после того, как муж проинформировал ее, что она, видите ли, не «выросла» вместе с ним. Эдам действительно почувствовал себя виноватым.

А вот с Камиллы — все как с гуся вода.

— Твою мать, Рэнди, чего расхныкался? Утри сопли давай. Что ты до меня докопался? Я ведь сказала «в гнезде», а не в…

Рэнди отвернулся, прикрыл печальные глаза ладонью и поджал губы.

— Ну правда, Рэнди, перестань, — примирительно сказал Эдгар. — Ничего такого Камилла не имела в виду. Ну пошутила она, понимаешь? Чего тут обижаться, если кто-то сказал при тебе слово, которое рифмуется с другим, нехорошим? Я бы не обиделся.

Вскоре после этого еженедельное собрание «Мутантов Миллениума» как-то само собой объявилось закрытым. Эдам продолжал поглядывать на