проблемы.
– Во-первых, думаю, неудачный опыт Ритуси сказался, хотя тогда я этого еще не осознавала. Во-вторых, я же была самой умной! К десятому классу свободно владела двумя языками, объездила весь мир, ни в чем не нуждалась и внешностью была не обижена! Это ли не образование! Папа пытался меня переубедить, но слова не помогали, я только морщилась напоказ, как от оскомины, и вертела носом, и потому он обязал меня ходить на службу, чтобы я, помучившись под Луизиным гнетом, что-то там поняла о важности дальнейшей учебы… Но все бесполезно. Потому что, в-третьих, был ты, и я хотела за тебя замуж, и жила от поцелуя до поцелуя, от объятия до объятия, и ревновала тебя ко всем подряд длинноногим курящим интеллектуалкам и пышненьким курицам в локонах, которые вешались тебе на шею, что было, знаешь ли, заметно. И вот скажи-ка ты мне теперь: был у меня повод для ревности? Мне всегда казалось, что ты со мной как-то уж очень ловко обошелся в первую брачную ночь.
– За каким тебе чертом знать?
– Что-о-о?! Ах, ты!.. Это значит, пока я сгорала от страсти и каждую ночь думала, не сбежать ли мне к тебе в общежитие или на съемную квартиру, или где ты там обитал, ты… Между прочим, Виктор мне прозрачно намекал на твои похождения.
– Вот как. Намекал. Ну так если хочешь знать, то мне до смерти надоели официальные еженедельные визиты на Котельническую с отчетами о жизни и учебе и поучения твоего папы. Я бы ничего не имел против, если бы ты ко мне сбежала. Но поскольку ты трусила, а некоторые другие нет и к тому же ни на что не претендовали… Но, вообще-то, заявись ты ко мне в общежитие на надувной матрасик, вот был бы фурор!
– Тьфу ты! И действительно, за каким чертом мне знать о твоих похождениях. Юрка, заткнись! Я тебе в отместку выдам страшную тайну. Папа под конец, когда ты уже вышел на диплом, сильно сомневался в том, что меня следует отдавать за тебя. Он в тебе несколько разочаровался, несмотря на то, что ты по его настоятельному совету выучил-таки французский и занимался испанским и португальским (и это пригодилось в Гвинее, не правда ли?). Папа понял, что ему не удалось сделать из тебя беспринципного карьериста (беспринципный здесь ключевое слово, заметь). И ты, со своей африканской специализацией, студенческим вольномыслием и московским бредом, которым ты, по его мнению, заразился от Ритки, не годился ему в помощники и доверенные лица. Не годился и в наследники. Однажды он мне мягонько так посоветовал поискать себе другого жениха, без излишних гуманитарных пристрастий.
– И ты?..
– А я его переубедила. Знаешь как? Я заявила, что мы с тобой уже давно фактически муж и жена. А для папы, с его дремучим подсознанием, это был аргумент, как я полагала. Оцени мою смелость.
– И что же? Он тебя выпорол?
– Когда это он меня порол?! Он посмеялся, потому что не поверил. Он же умный был, папа. Не поверил, зато понял, что я на все пойду, чтобы тебя заполучить. Не знаю, может, он был прав? И мы бы избежали кошмара?
– Не смей так думать.
Но я и сам так иногда думаю. Потому что череда кошмаров началась со свадьбы, когда Виктор явился с Людмилой, и я подозревал, что все кончится пьяным скандалом, и размышлял не о первой брачной ночи, а о том, как бы мне уберечь Юльку, о том, какие объяснения мне придется давать ее отцу.
Все, в общем, обошлось, за исключением того, что я больше не мог искренне считать Виктора своим другом. Внешне, наученные сдержанности, мы сохраняли нормальные отношения. Но лицо его мне все больше казалось искаженным и слишком подвижным. Такими бывают лица, отраженные в рябящей воде, когда не уловить выражения и любая гримаса становится своей мимической противоположностью. Я не мог разобраться, что, собственно, происходит между нами, недавно дружными. Я не то чтобы стал опасаться Виктора, но было мне неприятно и тревожно, потому что, кто его знает, что он задумал, «тот, кто сидит в пруду».
На свадьбе все обошлось, однако потом, через несколько дней, исчезла мама, не вернулась в гостиницу.
Юра пристойно окончил институт, отлично защитил диплом, и назначен был день свадьбы. Ирина Владимировна и Алексей Николаевич должны были приехать на торжество, но всего на несколько дней, так как Алексей Николаевич не мог позволить себе большего. Не мог оставить генераловский железнодорожный разъезд «наобум святых и на тещу Нину Ивановну», как он выражался, суетясь и волнуясь в предвкушении поездки.
Елена Львовна, гостеприимная подружка Ирины Владимировны, мать невесты, пригласила Юриных родителей пожить в свободной комнате Ритуси, которая уже очень давно не появлялась дома, осела у «своего ненаглядного». Но Ирина Владимировна и – с большей решительностью – Алексей Николаевич отказались и предпочли гостиницу. Тогда энергичная и густо обросшая связями барыня Элен, которой море было по колено, хоть вскипи оно кипятком, и вся московская обслуга это знала, умудрилась снять для них двухкомнатный номер в гостинице «Украина», помпезной, с гербом на шпиле, архитектурно родственной дому на Котельнической.
– Вам ровным счетом ничего не придется делать, – колыхала шелками Элен, обходя апартаменты и проверяя, все ли в порядке и не следует ли дать нагоняй горничной за дело или просто на всякий случай. – Ровным счетом ничего не надо! Алексей, я так рада познакомиться с тобой наконец… Все уже готово к свадьбе, фанфары протрубили.
– Какие фанфары, Ленка?! – весело перепугалась Ирина Владимировна. – Иерихонские?
– Ну… фигурально выражаясь. В том смысле, что нет пути назад. В том смысле, что если наши детки вдруг разругаются и откажутся жениться, их все же придется сначала зарегистрировать, а потом уже развести, если пожелают. Так вот, фанфары. Иерихонские или еще какие. Иерихонские-то не из этой оперы, кажется, так что тьфу на тебя… Так вот. Шеф «Праги» уже объявил меню, девочки в «Болгарской розе» стригут стебельки и листики и расправляют лепесточки – составляют икебаны для свадебного стола, белая свадебная «Чайка» вымыта, отполирована до блеска и опрыскана духами. Готовы подарки: Юльке – бриллиантовое колье от Картье, Юрочке – запонки и булавка для галстука под стать. Осталось вывести парикмахерш из ступора, в который они впали при виде Юлькиных богатых кудрей. Знаешь, что сказала одна фифа из свадебного салона? «Боже! Легче стог сена расчесать и в локоны закрутить, чем этакое! Тут нужны грабли и вилы!» Грабли и вилы, вы слышали?! Я эту козу колхозную с граблями выставила, а остальные теперь в ступоре, в муках творчества… Алексей, у тебя приличный костюм? Не хмурься, пожалуйста, я знаю, что я не образец тактичного поведения, и все же? Потому что, если так себе, сейчас и купим. За семьсот рублей есть очень приличные в нашей секции ГУМа. Закатывать глаза и падать в обморок тоже не будем, ладненько? Какие всегда мальчики нервные и щепетильные! Ну почему, скажите на милость, люди добрые, я не могу сделать подарок мужу моей лучшей подруги и уже почти родственнику? Ирочка?!
– Ленка, – хохотала Ирина Владимировна, – оставь Алешу в покое. Нас Юра вчера отвез в «Польскую моду». Там нашлось все, что нужно. И костюм, и рубашка, и галстук. И абсолютно все необходимые мелочи.
– Это в «Польской моде» – то?! И чему Юрочку только учили! Ну ладно, не такая уж я снобка, чтобы воротить нос от «Польской моды». И… и знаю я прекрасно, что у некоторых, ешкин кот, собственная гордость, как в дурных стихах. Некоторые и в «Ганге» умудряются прибарахлиться. Так бывает неудобно смотреть. Но ты, моя дорогая, не отвертишься. Так и знай!
– Я, пожалуй, не отверчусь, Алеша, – лукаво виноватясь, обернулась Ирина Владимировна к мужу.
– И замечательно, – расстроенно проворчал Алексей Николаевич, – а то я не чаял, как от тебя избавиться, птичка моя московская.
– Не огорчайся, Алексей, – щебетала Елена Львовна, – я тебе верну ее к вечеру. В новых блестящих перышках. Все-таки мать жениха, непоследняя фигура в свадебном действе.
«Блестящие перышки» были выбраны довольно скоро, но без увлечения прошлых лет. Костюм весенних оттенков мягко облегал худенькую фигуру Ирины Владимировны, делал более ярким цвет глаз, и это сочли почти достаточным.
– Я бы на твоем месте подстриглась, Ирочка, – советовала Елена Львовна. – Локоны до плеч и челки уже не для нас с тобой, а твой «учительский» пучок на затылке я всегда расценивала как повод для печали. Да и ты, я подозреваю, накручиваешь его только из упрямства и от досады на судьбу. Но, боюсь, я тебя не
