универмага, когда-то не слишком ловко отчислявший в свой и в начальственный карман, для которого Юра стал находкой в смысле интеллектуальных бесед за чифирем.
Юра Бубна уже видеть не мог, но терпел, пытаясь понять, отчего тот на него взъелся. И причин не находил. Бубен его доставал:
– Ты, Немтырь, базарят, за шпиёнаж паришься? Резидент как бы? Родину продавал акулам капитализма?
– Нет, – честно отвечал Юра на совершенно незаконный, не вписывающийся в лагерный этикет вопрос.
– А статья у тебя какая? – продолжал бакланить Бубен. – Да не жмись! Теперь каждый шпиён мемуар пишет и за крутые башли толкает. Им, шпиёнам, теперь почет и уважение. Они теперь как бы победители. Один ты за всех шконку давишь и баланду хаваешь.
– Говорят, – внимательно рассматривал свой крепкий, изрезанный на рабочке кулак Юра, – что если нос сломать в третий раз, то уж не срастется, начинается гангрена, и отрезают. А потому не бубни, Бубен, береги сопатку.
Бубен бледнел, обмирал, привычно ощупывал нос и отходил, злобно ощеряясь и шипя.
– Я же вам говорил, Юрий, – бормотал оказавшийся поблизости Жама. – Он что-то имеет против вас.
– Не понимаю, – дернул плечом Юра. – Трус, мразь, чушкан. Мелочь тараканья. Об такого и пачкаться- то… Что он лезет?
– Ну-у, – завел Жама, укладывая потные волоски на лысине и озираясь, не подслушивают ли. – Ну-у, не мне судить. Ежели вы, уважаемый Немтырь, ему ничего плохого не сделали, то, значит, одно из двух. Либо Бубен почувствовал вашу слабину и прилепился, как паразит, и тогда его надо ставить на место. На что я на вашем месте, признаюсь, не решился бы, с моей комплекцией и понятиями, просто ждал бы случая. Зарвавшаяся пацанва, знаете ли, всегда плохо кончает. Непременно его мочканут, знаете ли. Кому он, сучонок этакой, нужен? Одно беспокойство от него и в серьезном деле, и в быту. Он как пуля – предмет одноразового использования. Безбашенный ублюдок. Ну а второе «либо»… Как пишут в детективах, ищите, кому выгодно.
А применительно к нашей системе координат, кому надобно. Кому надобно запускать Бубна по вашу душу, Юра.
– Жама, то есть Жан Манасович… Выгодно и надобно как раз Бубну. Он жирует, – терялся Юра.
– Ах, я не об этом. Он действует по чьему-то наущению, вот что я хочу сказать, потому безнаказанно чистит ваше хозяйство. Это его трофей, награда, выгода. Стал бы он без выгоды на кого-то ишачить. Если только не прижали его на чем-то, но, судя по его наглости и сравнительно откормленной чавке, вряд ли. Понимаете? Мне кажется, что вы меня невнимательно слушаете, Юрочка. Раскройте ваши уши. Второе «либо» следует из первого…
– То есть?
– Ну как же? Есть ведь у вас враги? Здесь никак не обходится без того, чтобы не завести врагов. Из более-менее сильных мира сего.
– Из начальства, что ли?
– Ах ты господи! Еще не хватало. С чего бы вам конфликтовать с начальством? Да и хозяин наш, Семеныч, к вам, я заметил, расположен, а вы зря, замечу между делом, этим не пользуетесь. Нет-нет! Не начальство ваши враги. Берите ниже. Или выше, это как посмотреть. Я бы на вашем месте присмотрелся к среднему партийному звену. Ах, вижу, вы опять не поняли! Да к блатным же не сильно высокого ранга. Они так обидчивы и злопамятны… Вспомните, кому вы наступили на ногу.
– Да не наступал я… – досадовал Юра.
– Быть не может. Вы просто не заметили, не придали значения. А раз так, понаблюдайте за вашим прилипалой. Постарайтесь не спускать с него глаз. Он выведет. Стыкуется же он как-то со своим патроном, ну, хотя бы впереглядку. Как веревочке ни виться…
Как веревочке не виться… Юра терялся в догадках, пытался наблюдать, отслеживать, но ничего не получалось. Встречи, надо полагать, происходили конспиративно. Да и когда отслеживать, если Юра полный день вкалывал в промзоне.
Но время шло, события так или иначе должны были развиваться, приближаясь к апогею. И вот однажды вконец обнаглевший и подкормившийся от воровского промысла и от щедрот Пермяка Бубен заявил во всеуслышание:
– Немтырь сегодня дневалил, а у меня из тумбочки сало пропало. Немтырю предъява. Возвращай должок, Немтырь.
– Следи за метлой, Бубен, – встрял авторитетный мужик Туркан. – Откуда у тебя сало? Если только сам накрысятничал.
– Не твое дело! – взвился Бубен. – Немтырю предъява, не тебе! Тебе за «крысу» в очередь будет!
Это было правдой, отвечать следовало Немтырю, хотя предъявы делать у Бубна не было никаких прав. Такое могли себе позволить только крепкие блатари, «черная масть», и никто с них не спросил бы. Потому что подобные заявления представляли собой попросту один из видов вымогательства и означали лишь, что при случае, при очередной отоварке в ларьке, ты должен купить предъявщику чего-либо рублей на несколько, чтобы тот мог пополнить свои слегка отощавшие закрома. Покупаешь, и инцидент считается исчерпанным. И никто не станет разбираться, действительно ли факт покражи имел место. Все знали, что практически всегда подобные заявления были чистым враньем. Но одно дело, когда предъявляет взалкавшая «черная масть», «шерстяные», а тут вдруг вылез почти очертевший невнятный Бубен, подметка.
Все притихли, заваривалась буча. И Юра вскипел, почувствовав, что, если стерпит сейчас, уже никогда ничего не выяснит, и будут его канителить до последнего. Присоединятся и другие, просто по закону стаи: почему бы не утвердиться за счет ослабевшего и не продемонстрировать таким способом свою приверженность сильнейшему? Внешне Юра, однако, оставался холоден, приходилось держать себя в руках и надеяться на промашку, оговорку или оглядку Бубна в склоке, которую тот раскочегаривал. Юра был уверен, что наниматель Бубна, если Жама прав и таковой существует, тут как тут, следит исподтишка. Поэтому важно сделать так, чтобы Бубен растерялся и замешкался. Тогда его покровителю придется или менять расклад, спасая ситуацию, или отдавать Бубна на съедение. В любом случае ему, так или иначе, придется себя обнаружить.
Вот оправдываться – последнее дело в таких случаях. Юра еще помнил заветы своих преподавателей- дипломатов: если твой проигрыш кем-то предопределен и против тебя неожиданно, не дав времени на подготовку, начинают большую игру, лучшая защита – нападение. Стремительное нападение дает хоть какой-то шанс на выигрыш. В принципе, это не сложно, не самая высокая дипломатия – публично нажать на того, кто подобного нажима заведомо не выдержит. Одно плохо – подобная тактика чревата кровавыми последствиями. Но лучше уж так пропадать, чем позволить превратить себя в червя.
– Немтырю предъява! – опять возопил Бубен.
И повисла тишина. Мглистая и вязкая, какая бывает только в хорошо обжитом бараке.
– С каких это пор, – прозвучал в тишине спокойный Юрин голос, – с каких это пор чушканы запомоенные с предъявами возбухают? С каких это пор ты, Бубен, козырным заделался? А не усохнуть ли тебе?
Оскорбление было страшным, и такой смелости в речах Бубен никак не ожидал. Они с Пермяком рассчитывали на то, что Юра, как мужик неконфликтный, будет полировать базар, размазывать заварушку, оправдываться, словоблудствовать и ронять гордое звание Немтыря. А потом делай с ним что хошь. Устроить ему переименование из Немтыря в Зализу, что ли. И хватит ему. Процедура переименования пренеприятнейшая, новое имечко тоже не будет располагать к уважительному отношению. И пошло- поехало: по имени и судьба.
– На чьем поводке ходишь, болонка? – продолжил Юра после паузы, ничем не заполненной. Бубен растерянно пыхтел, и глаза у него бегали, как мокрые с перепугу мыши.
И снова повисла минутная тишина.
– О! Немтырь заговорил! – с ленивой иронией возник здешний князь, законник Миха Лишай. – И как заговорил! А чушкан, глядикось, с предъявой вылез. Чтой-то будет. Мир перевернется. Отвечай, чушкан, чтоб мир не перевернулся.
