образованием. Юрию Алексеевичу тут же предоставили комнату в общежитии Педагогического института, и он перебрался туда, захватив с собою только самое необходимое. Перебрался в крошечное помещение, в скудный казенный уют, заколотив свой дом в Генералове.
Первое сентября – вот оно. Школьная линейка в солнечном дворе, первый урок – еще и не урок, а так, разминка, дурачество одно. Good morning, children. Glad to see you. I hope we'll become friends.
Первое сентября, шепотки и перемигивания за спиною – Юрий Алексеевич имеет успех у старшеклассниц и учительниц помоложе. Впрочем, и две-три школьные старушки ему, без сомнения, благоволят. Одна из них, завуч, после уроков манит его пальчиком и матерински улыбается:
– Пожалуйте в учительскую, Юрий Алексеевич. Все девочки вас ждут. Вы необычайно популярны с первого дня. Там уже тортик. И чай разлит. А у меня, признаюсь, бутылочка муската припасена, чтобы сделать общение более непосредственным. Но! Девочки девочками, а я бы посоветовала вам не заводить в школе романов без серьезных намерений. Не вносить в коллектив раздор. Мне вполне хватило прошлогоднего физрука. Такой был мизерабль! Я думала, хоть лысина во всю голову их отпугнет и солидный возраст, так ведь нет, ошиблась. Такие у нас тут африканские страсти кипели, вы себе не представляете. Слезы, ревность, недостойные учительского коллектива сплетни. Но и он хорош. Прямо на этом самом диване, вот глядите, Юрочка… Нет-нет, не буду сплетничать. Одно слово, мизерабль. Теперь-то у нас физруком дама средних лет. Так я вас предупредила, милый Юрочка.
Тортик съели под разговоры до крошки, припасенный мускат выпили – по наперсточку. Но и этого хватило, чтобы у «девочек» зарделись щечки и заблестели глазки. Засиделись за разговорами до вечера. Чтобы никого «из девочек» не провожать, давая повод пересудам, Юрий Алексеевич раньше всех покинул гостеприимную учительскую, отговорившись проблемами бытоустройства.
Бытоустройство! О, как не хотелось ему возвращаться в необжитую комнатушку общаги, где стены крашены скучной бежевой краской, а из-под нее, местами облупленной, глядит зеленая. Где оконное стекло треснуло сверху, а за окном в узких обвисших занавесях – глухая стена соседнего дома и проржавевшие мусорные бачки под нею. Где на шатком столике у окна точно такая же стершаяся клеенка, какая была у него в Генералове, пока не разодрал он эту клеенку в приступе отчаяния. Где на полу белесо-рыжий исшарканный линолеум, а на скрипучей неприветливой кровати – тюремного вида матрас. И ничего похожего на сантехнические красоты того самого мотеля, который он трусливо и поспешно покинул.
А в школе, значит, «девочки». Мечтательные, одинокие, не очень красивые, по-учительски скучно одетые, гормонально обделенные и потому с виду сверхромантические, подкарауливают любовь. Вот судьба. Что за судьба? Похоже, он только затягивает агонию, сорвавшись из Генералова, где бросил полный воспоминаний дом.
Юрий Алексеевич шагал, не разбирая дороги, по полузнакомому городу, шагал и не заметил, как вышел на проспект. Назывался он проспектом Победы, был широк, вымощен по последней моде плиткой и обсажен липами. Вымытые особым шампунем витрины смотрели ясно, полосатые зонтики уличных кафе, такие жизнерадостные, напоминали о том, что, конечно же, осень, но лето ведь не уходит так сразу, и день еще теплый и золотой от солнца.
Совсем не хотелось Юрию Алексеевичу в общежитие, и он присел под красно-белый зонт на белый пластмассовый стульчик, за красный пластмассовый стол. И заказал себе кофе, которого не пил с незапамятных времен, и еще горячий чизбургер с острым маринованным огурчиком и тонким колечком лука внутри, о котором видел рекламу по телевизору. Заказал, чтобы забыть о неумеренно приторном тортике, которым потчевали в школе «девочки». Заказал на деньги, выплаченные за работу барыней Юлией Михайловной. Ну и что? Заработал.
Десять минут красивой жизни. Хотя бы чем-то приятен оказался этот день. Юрий Алексеевич ел и кофе отпивал по глоточку, мимо шли пешеходы, проносились машины. Вот одна, очень красивая, проехала, потом вдруг притормозила и сдала назад, к кафе. Из машины собственной персоной выбралась барыня.
– А я думала: ты или не ты? – присела она к Юрию Алексеевичу за столик. – «Фанты» стакан, – велела она официантке, а Юрию Алексеевичу объяснила: – Этот городок хорош тем, что здесь безоглядно можно пить «фанту» в уличной забегаловке. Никто не увидит и не насплетничает о том, что я лакаю «фанту», да еще в столь демократическом месте, вместо того чтобы пить эту омерзительную минералку без газа в каком-нибудь «Паласе».
– Что ты здесь делаешь? – хмуро спросил Юрий Алексеевич. Еще месяца не прошло с ее первого приезда. Что зачастила-то дражайшая Юлия Михайловна? Так хочется побыстрее заполучить особняк?
– Что делаю? «Фанту» лакаю, как ты мог заметить. А вообще – прилетела уговаривать тебя сбрить бороду. Но ты и сам догадался, умничка, загодя побрился. Так гораздо лучше, я тебя уверяю.
– Юля… – Но что-то такое светило из-под ее ресниц, и складочки у губ подрагивали. Поэтому Юрий Алексеевич осекся, не стал отвечать резкостью. – Что-то случилось?
– Я же говорю: твоя борода мне жить спокойно не давала. Честное слово, Юрка! Вот те крест! Но официальный повод моего появления – дела финансовые. Пора пришла рассчитываться с вашими мужиками и начинать отделку дома. Отделку я им не доверяю. Ну вот. Позавчера мы с прорабом Заколюжным отвезли в Генералово денежки и заперли в сейфе на почте. Он при сейфе остался ночевать. Вчера он должен был поутру с мужиками расплатиться, а я сейчас еду его забирать обратно в Тетерин, потому что легкомысленно пообещала забрать, забыв о том, что автобус ходит. Станислав Андреевич тут в Тетерине с фирмой договаривается.
– Понятно.
– Да, ничего непонятного и таинственного. Он мне вчера днем уже отзвонился, что денежки раздал, все довольны и счастливы. Вчера я за ним заехать не смогла, дооформляла всякие бумажки на собственность – это бесконечная процедура. Поэтому еду сейчас. Поехали со мной, что ли, прокатимся? Сегодня, я надеюсь, ты не сбежишь, как в прошлый раз, устыдившись своего дикого вида? К тому же я убедилась, что в вашей деревне мне нужен телохранитель. От Заколюжного толку мало: меня позавчера за задницу два раза ущипнули, когда я дом осматривала, а он сделал вид, что не заметил. Хоть бы кулаком обидчику погрозил, так нет! Совершенно необъяснимо. Так пойдешь ко мне в телохранители, Юрка?
– Мне утром на работу.
– Я тебя доставлю в лучшем виде.
– Хорошо, поехали.
Почему бы и не поехать, в самом деле? Очень уж не хотелось на тюремный матрас Юрию Алексеевичу. Чем позже состоится встреча с матрасом, тем лучше. И они покатили за город.
Пейзажи мелькали за окном не слишком богатые – поля, заброшенные, заросшие травой, диким овсом; перелесочки на пригорках, где все больше росла черемуха, теперь вся в черных ягодах, если не задушена паутиной. Петляла длинная речка Генераловка, и казалась она, там, где не заросла камышом, чистой и зеркальной и нежно-розовой под высоким закатным небом.
– Подышим, полюбуемся, – остановила машину Юлия Михайловна, не доезжая до окраинных домов поселка. – Мне редко доводится теперь любоваться закатом. На дачу – некогда, да и там все заборы, заборы теперь. Глухие. Ах! Дымком тянет. До чего приятно.
Она выбралась из машины, и Юрий Алексеевич вслед за нею. Стоял и думал, как спросить. Как спросить, почему такие тени вокруг глаз, почему губы подрагивают испуганно, почему небрежна прическа.
– Юля, – начал было он. – Почему…
– Что за вопли? – вздрогнула Юлия. – Бабы голосят? Да? Бабий бунт? Юрка, по-моему, что-то стряслось.
– Заколюжный бежит, – вгляделся в вечер Юрий. – А за ним бабы, вооруженные до зубов. Садись-ка ты за руль на всякий случай.
Бегать прораб Станислав Андреевич явно не умел. Вместо того чтобы нестись прямиком, он, похоже не на шутку перепуганный, петлял по дороге, раза в три удлиняя себе дистанцию забега. И бабы, вооруженные кто чем – вилами, граблями, кольями, поленьями, – неотвратимо настигали его.
– Он что же, кому-то под юбку полез? – удивилась Юлия. – Без обоюдного согласия? За что это его?
– Если бы под юбку полез, за ним бы сейчас мужик летел. Причем, обращаю твое внимание, не толпа мужиков, а один – выкуп требовать, то есть на бутылку за амортизацию его бабы. А тут… Садись в машину,
