знакомая всем ядовитая усмешка. — Посмотлим!.. — еще раз напомнил он, намекая на то, что дарует всем эту милость далеко не просто так и не только по настроению, но и в обмен на… Намекая на то, что расплата за плохую встречу хозяина так и так последует неизбежно.
Сучка часто учил молодых офицеров, как именно следует придираться даже к самым примерным и безмолвным зекам в назидание другим. Он сравнивал преступника с телеграфным столбом и на полном серьезе говорил молодому: «Пличин, конесно, нет, но висят пловода… Висят! Пятнадсать суток, понимаесь».
Да, тот, кто однажды прошел школу Тюкина, мог смело идти в легионеры и претендовать на место под солнцем даже среди белых медведей! Вся жизнь лагеря походила на какой-то длинный кошмарный анекдот, с той лишь разницей, что над анекдотом смеются, а лагерь стонал и точно знал, что завтра всё повторится.
Хозяин обожал и жалел «выпачканного» Сталина, лояльно относился к покойному Брежневу, плакал по Андропову и презирал, готов был самолично расстрелять собственными руками этого перестройщика и мерзавца, как он его называл, Горбачева.
Именно таким был наш Сучка, и деваться от него нам, увы, было некуда.
Серый редко садился на первую или вторую лавку, туда, где обычно теснились более молодые и амбициозные блатюки, а предпочитая третью либо последнюю, устраиваясь по-простецки среди мужичков и дедков. В этот раз он сидел там же. Понятно, он не вслушивался в болтовню Тюкина и даже не смотрел в его сторону, будто того и не было, но с нетерпением, как и все, ждал, когда эта «глупая дичь» отвалит из барака и даст людям спокойно досмотреть передачу.
И вот именно на нем, на Саньке, остановил свой свинцовый взгляд Тюкин, следуя законам судьбы, биополя, а может, и в силу известности названного.
Он буквально выхватил его из массы зеков; это чувствовалось по интонации, с какой он обратился к Саньке:
— И ты, Селов, да?! — будто искренне обрадовавшись, произнес он, иронично покачав головой и глядя в упор на повернувшегося к нему Серого.
— Да, а что? — встрепенулся, оскалив в улыбке свои большие безобразные зубы, Серый, совсем без зла, но охотно, уже предвидя очередную дурость хозяина и наверняка заготовленную им плоскую реплику по случаю.
— Все жульнальчики на лаботе поцитуесь, газетки-книзецки всякие… Не пьесь, не кулись, не колесся, в калты не иглаесь… Цитаесь, понимаесь, в тюльме! — подколол хозяин Саньку, давая понять и ему, и всем сидящим, что ему, Тюкину, известно абсолютно все и о каждом.
— Ага, точно, начальник! Откуда знаешь, слушай?! — ещё шире расплылся в улыбке Серый, подтверждая открытие «больного».
— И волуесь, цветных людей на свободе обкладываесь, плавильно?
— Ну да, а как же, — согласился Серый, — не с ломом же мне под мостом стоять! Или, может, в служивые пойти, как некоторые?.. Ворую, да. Только с честными ты, начальник, немного маху дал, ага… У честных отродясь денег не было ни при какой власти… Забыл, что ли? Что ж я у честного украсть могу, нищету его беспросветную или профессию? А если и украду иной раз по запарке, так я ему втройне и верну позже, не боись. Не ему, так другому, какая разница. Дать и взять, природа и психика… Все законно. Но вот те крест! — Серый быстро и ловко перекрестился, — Ещё ни разу за семь судимостей не ошибся в выборе… Ни разу, начальник! — повторил он снова и как ни в чем не бывало повернулся к экрану телевизора.
Тюкин, конечно, по-своему оценил ответ Саньки и, прекрасно зная, что этот «типус» никак не относится к категории грабителей, хапуг или воров только по названию, моментально перевел разговор на другую тему.
— И сто зе?.. Ты тозе угадываесь здесь слова, понимаесь? — кивнул он на экран и миролюбиво сложил руки на животе, видимо решив уделить интересной передаче несколько минут рабочего времени.
— Да и угадывать тут нечего, по-ду-маешь, невидаль какая! — не поворачивая головы, ответил Санька на вопрос хозяина.
— Ну да, так уз и нецего, Селов! Вли больсе! — не поверил тот. — Это тебе не косельки из калманов таскать, понимаесь, ум тлебуется, ум, — съязвил он, ухмыляясь.
Офицеры и прапорщики дружно заржали за спиной Сучки, поддерживая начальника, а зеки, почувствовав расслабуху и миролюбивый тон хозяина, зашушукались между собой…
— Ну вот это, понимаесь, какое слово будет, Сёлов? — кивнув на телевизор, спросил Сучка вполне серьёзно, дабы одним только тоном утихомирить всех сразу.
На табло к тому времени было всего несколько угаданных букв, и слово, как я говорил, было достаточно длинным.
— Да я давно уже назвал его, начальник… И всё до конца угадаю вместе с призом ихним до кучи! Говорю же!.. — небрежно махнул рукой Серый. Чего, мол, элементарнее. — Поиграл бы третями через стеночку года три на фунту, сам бы, как Ванга, гадал, ага! — добавил он уже для публики, имея в виду игру в карты через стенку, когда с той и другой стороны сидят свидетели и все верят друг другу. Так играли только в крытых тюрьмах и только честняги по жизни, когда другого выхода сойтись не было.
— Влёсь, влёсь зе! — снова не поверил Сучка.
— И врать тут нечего, постой да посмотри, коли сомнения гложут. Все равно без дела по зоне шатаешься, меньше людей в клетки загонишь, сам «колено» хватанешь, подумаешь маленько… — ответил Серый без тени страха и приниженности перед начальником, но и явно перебарщивая в дерзости.
Сучка зло фыркнул и немедленно изменил тон:
— Но-но, Селов, смотли у меня!.. Я визу, у тебя снова язык длинным стал, понимаесь… Клетки! Давно высел из ПКТ, снова захотел, да? Не сути, не сути мне! Кто ты такой, мы и так все знаем, понимаесь, оцков набилаесь тут, остлись!
Да куда уж больше, — засмеялся Серый, — надавал и так сполна… Я уже вышел из этого возраста, начальник… — он слегка сбавил обороты, не рискуя дразнить дракона.
— Ну холосо! — не унимался Сучка, будто преследуя некую цель. — А если не угадаесь, понимаесь, Селов, сто тогда, сто? Болтун, понимаесь, балаболка, по-васему, или как?
— Угадаю, не волнуйся, начальник. Ты лучше скажи, что будет, если угадаю, а? — ио-еврейски уклончиво, вопросом на вопрос, ответил Санька.
— А сто бы ты хотел от нацяльника колонии, понимаесь, Селов? По УДО освободисся, водки бутылку стоб принёс тебе или сто?
Тюкин явно издевался над Санькой, намекая на довольно примитивные запросы зека.
— Водки и УДО мне не надо, это пусть твоя дичь у тебя заслуживает, а вот в поселок дня на три запросто мог бы отпустить, а?.. Покуражиться! Одно слово — и все дела, ты — хозяин… Куда я побегу-то, куда? Год с лишним осталось, не двадцать… Погнали, я готов! — шутя ляпнул Серый, лишь бы что-то сказать.
Сучка, как ни странно, наоборот, воспринял его слова на полном серьёзе, и в этом не было никаких сомнений.
— Э-э, цего захотел, а! — протянул он медленно, но и не совсем иронично, как должен бы, а скорее с совершенно другим оттенком… — Услый ты, Селов, услый, знаю! Не полозено законвоилованных зеков выпускать на волю, понимаесь, не полозено… Знаесь сам, знаесь, плоси другого цего, не дома, — пояснил он как бы с пониманием и даже сожалением.
Серый только отмахнулся, намекая на прекращение разговора. Задерживать «мусоров» в бараке от нечего делать, так сказать, зря вообще-то не полагалось, и это знали буквально все. Задерживая их, ты так или иначе задерживаешь, продлеваешь чьи-то неприятности. Но и сказать «вали уже!» самому начальнику лагеря в то время, когда он настроен на «базар», тоже позволит себе только идиот или явно ищущий несчастья! Тем более от этого как раз-то и может быть хуже всем…
Серый, конечно, учитывал всё это.
— Водки и бабу я себе и так достану, — сказал он минуту спустя. — У тебя вон наши бесконвойники-фэзэушники все огороды в поселке перекопали, сараев понастроили, коров пасут! Скоро жрать готовить будут и роды принимать… Подумаешь, я где-нибудь у вдовы три дня перекантуюсь, делов куча! Тебе- то что? Отмажешься, не боись! Да и кто тебя сдаст из твоей бригады, кто?! Они в город по пропускам ездят, а управу обходят десятой стороной, ручные! Пишись, или я ухожу в секцию, начальник, нечего тут лясы точить и порожняки зря гонять!
Серый замолчал, видимо настраиваясь на уход.
Никто из нас, сидевших рядом и слышавших весь этот в общем-то небезопасный «базаревич», не мог предположить тогда и на йоту, что вся эта дурацкая болтовня, которую мог позволить себе только он один говаривавший когда-то с Высоцким и Мариной Влади, да еще те, кто уже давно сидел под замками, может закончиться так, как она закончилась впоследствии…
После резких и категоричных слов Саньки Ткжин выждал несколько секунд, о чем-то, видимо, размышляя про себя, и неожиданно твердо заявил:
— Холосо, Селов, сцитай, сто я выпуськаю тебя на эти тли дня, понимаесь, сцитай так. Но если ты не угадаесь хотя бы одно слово в тосности, тогда весь оставсийся слок, понимаесь, ты плосидись у меня в десятой камеле, уцти… Как? — лукаво сощурился Сучка, будучи на все сто уверенным в том, что Серый ни за что несогласится на подобные условия. — Идёт или не идёт, понимаесь? — повторил он свой вопрос, явно довольный произведенным эффектом.
В десятую камеру, или холодильник, как окрестили ее зеки, сажали только вдрызг пьяных да изредка бунтарей, чтобы в считанные часы сбить с них спесь и заставить «любить родину». Выдержать там сутки или двое мог только истинный морж либо самоубийца. Оттуда выволакивали в слезах или вообще без памяти. Кто хоть однажды испытал на себе силу холода, когда ты истощен да еще в наручниках, тот знает, о чём здесь речь…
После слов Сучки все как-то замерли и ждали, что ответит Серый. Такие слова от хозяина услышишь нечасто, к тому же от такого. Это было что-то!
Секунды бежали за секундами, но Серый напряжённо молчал, зная, что значит в зоне слово арестанта…
— А где гарантия твоим обещаниям? — наконец сказал он, и мы разом почувствовали его внутреннее состояние; оно было далеко не прежним, спокойным. — Что же мне с тобой делать, если ты, как профессиональный мент со стажем, скажешь мне потом, что пошутил, а? Сапогом, что ли, на плацу огулять или «биксой» при всех обозвать? Работа у вас такая, начальник… Вы дурите нас, а мы вас — диалектика, равенство… А партбилеты на столе — для сопливых. Ты не я, а я не ты, чего тут рассказывать. Давай гарантии — и вперед за орденами! Нет — значит, расход, — подытожил сказанное Серый.
— Я пли всех не обману, понимаесь! — чуть ли не воскликнул обиженный Тюкин. — А если обману… — долгая пауза зависла в воздухе вместе с паром, вышедшим изо рта хозяина, — тогда плюнесь мне в лицо на плацу, как ты говолись! Длугих галантий не зди, Селов, мы не дети, понимаесь. Ись какой!.. Тли дня твои, обесцяю тебе пли всех, а как — моё дело. Слово офицела! Ну? — переступил он с ноги на ногу, поскрипывая начищенными до блеска хромачами на меху.
— Ладно, начальник, уговорил! Лезу в пасть, лезу! Глуши лоха, пока есть возможность. Не верю, но лезу, хотя и не знаю, куда выведет! — согласился
