135 Груди свои обнажив, мы зальемся пронзительной песней. Милостив будь к нам, Адонис, в грядущем году благосклонен! Мил нам приход твой, Адонис, теперь, и всегда, и вовеки. Горго
145 Ах, Праксиноя, подумай, не прелесть ли женщина эта? Знает, счастливица, много и голосом сладким владеет. Время, однако, домой! Диоклид мой не завтракал нынче, Он и всегда-то как уксус, а голоден — лучше не трогай. Радуйся, милый Адонис, и к нам возвращайся на радость! КИКЛОП [Эротика, как было указано, красной нитью проходит через все творчество Феокрита. Любовь — болезнь; самое лучшее лекарство от нее — излить свою страсть в песне. В этой идиллии такую любовную песню Феокрит, в соответствии с основным жанром своей поэзии, вкладывает в уста мифического пастуха киклопа Полифема (см. выше «Одиссею» и драму Еврипида). Чрезвычайно комичен этот одноглазый великан-пастух, изливающий свою любовь к нимфе Галатее, предлагающий ей опалить его, если он покажется ей слишком косматым, и готовый отдать даже свой единственный глаз ради любимой.]
Против любви никакого нет, Никий, лекарства на свете. Нет ни в присыпках, ни в мазях, поверь мне, ни малого прока; В силах помочь Пиэриды одни лишь. Лечение это Очень легко и приятно, найти же его — труд не из легких. 5 Знаешь, пожалуй, его ты, как врач, да к тому же, я знаю: Издавна Музы, все девять, особо к тебе благосклонны. Как бы то ни было, встарь помогло земляку Полифему Средство такое. В ту пору киклоп был влюблен в Галатею.[29] Только лишь первый пушок на щеках у него показался. 10 Чувства свои выражал он не в яблоках, локонах, розах[30] — В бешенство страстное впал он и прочее счел пустяками. Стадо овечек с тех пор возвращалось в загон без призора Часто с зеленых лугов. Собираясь воспеть Галатею, Таял он, севши на берег, покрытый морскою травою, 15 С самой вечерней зари и страдая от раны у сердца, В самую печень[31] стрелою его поразила Киприда. Средство нашел он, однако, и, влезши высоко на скалы, Вот что пропел он, свой взгляд устремляя в шумящее море: 'Белая ты Галатея, за что ты влюбленного гонишь? 20 Ты ведь белей творога, молодого ягненка нежнее, Телочки ты горделивей, светлей виноградин незрелых. Только мной сладостный сон овладеет, ты тотчас приходишь. Только лишь сладостный сон отлетит, ты сейчас же уходишь. 25 Ты, как овечка, бежишь, что завидела серого волка. Я же влюбился, красотка, тотчас же, как помнишь, впервые С матерью[32] вместе моей захотела цветов гиацинта В горы пойти ты нарвать, — это я указал вам дорогу. Видел тебя с той поры я не раз — и с любовью расстаться Я не могу. А тебе до меня никакого нет дела. 30 Знаю, красотка моя, почему ты меня избегаешь! Все лишь за то, что лицо мне мохнатая бровь пересекла, Прямо от уха до уха одна протянулась, большая. Тоже и глаз лишь один, да и нос плосковат над губами. Но и таков, как теперь, стерегу я тысчонку овечек 35 И, подоивши их сам, молоком самым лучшим питаюсь. Сыр у меня в изобилье и летом, и осенью поздней, Даже и в зимнюю стужу корзины мои не пустеют. Ну, а свирелью владею, как, право, никто из киклопов: Все о тебе я пою, мое сладкое яблочко, ночью, 40 И о себе я пою. Я одиннадцать юных оленей Белою лункой вскормил, да еще четырех медвежаток. Я же влюбился, красотка, тотчас же, как помнишь, впервые. Только приди лишь ко мне, и сполна все тебе предоставлю. Пусть о прибрежный утес разбивается синее море, Слаще со мною в пещере ты ночь проведешь до рассвета. 45 Лавры там есть молодые и стройные есть кипарисы, Есть там и плющ темнолистый, и сладостный плод винограда. Есть там холодный источник; мне лесом богатая Этна Прямо из белого снега струит этот чудный напиток. Можно ли с этим сравнить и пучины и волны морские?
