стороны общественной жизни, что многократно отмечено в этнографической литературе. Его можно обозначить как принцип пуэрильной самодостаточности культуры, акцентирующей значимость недифференцированного (по половому признаку) детства. Однако это не означает, что в культурах данного типа отношение к девочкам и мальчикам было идентичным; более того, половая сегрегация прослеживается практически во всех существовавших цивилизациях. Девочки всегда были более уязвимы и в большей степени подвержены геноциду. Человечество должно быть благодарно пророку Мухаммеду, чей запрет на зарывание в песок пустыни новорожденных девочек, как лишних ртов, спас жизни миллионам женщин исламской цивилизации. В суре 16 Корана (Пчелы) записано, что хотя при рождении девочки лицо отца «становится черным», но он не должен скрывать ее в прахе. И хотя сыну полагалась доля, равная доле двух дочерей, но девочка рассматривалась как будущая жена и мать, что обеспечило исторической перспективе высочайший уровень воспроизводства населения. Подобная самодостаточность носит противоречивый характер: дети нужны для увеличения человеческого потенциала общества, это своеобразное «имущество», нуждающееся в сохранении и приращении, а, с другой стороны, к ребенку складывается особое, пристрастное отношение. Суть его зафиксировал еще К. Юнг: «…ребенок, с одной стороны, именно «невзрачен», т. е. неприметен, «только лишь ребенок», но с другой стороны — «божественен»7. Рождение архетипа ребенка, подчеркивает Юнг, отсылает нас к состоянию неразличимости субъекта и объекта, идентичности человека и мира, а в ходе дальнейшего культурного развития двуполое прасущество становится символом единства личности. Ребенок находится у истоков сущего, и он же — образ грядущего мира, квинтэссенция человечес¬кой сущности, символ великого будущего.
Другим социокультурным типом отношения к телесным феноменам детства относится сегрегационно-ориентированный, где на первый план выходит глубочайшее принципиальное различие в оценках тела девочек и мальчиков и в соответствующих социокультурных стереотипах. С наибольшей силой этот тип проявился в античном мире, где девочка была существом второстепенным, не нуждающимся даже в обучении, а мальчик, прежде всего, в его телесных формах, — подлинный символ Древней Греции. Язвительная фраза Ницше о Платоне говорит о многом: «С невинностью, для которой нужно быть греком, а не «христианином», он говорит, что не было бы вовсе никакой платоновской философии, если бы в Афинах не было таких прекрасных юношей: их вид только и погружает душу философа в Эротическое опьянение и не дает ей покоя, пока она не бросит семя всего великого в такую прекрасную почву»8. Подробнее этот аспект будет рассмотрен далее, однако можно сослаться на мнение известного авторитета по античности Г. Лихта. Цитируя слова Гёте «Любовь к мальчикам стара, как само человечество», он отмечает, что «древнегреческая любовь к мальчикам кажется нам неразрешимой загадкой…»9. Античная гимнастика, как воплощенный идеал обнаженного тела мальчика, занятого телесным и духовным совершенствованием в духе калокагатии, стала впоследствии основой многих систем воспитания.
Что же касается отношения к телу девочки с позиций данного культурно-исторического типа, то телесное «совершенствование» носило весьма специфический характер, более точно обозначаемый термином «уродование». Речь может идти о таких феноменах как ритуальная дефлорация в раннем возрасте, клиторэктомия, бинтование ступней ног с формированием своеобразного фаллического символа и многого другого, подробно описанного в литературе10. Девочку усиленно и ускоренно готовили к выполнению функций, напрямую связанных с социокультурными стереотипами данного общества. Само ее телесное устройство не имело самоценности, что в конечном итоге вылилось в формулу: «Девочка — это кастрированный мальчик».
В традиционных и патриархальных обществах поддерживалась система инициации, знаменующая определенный этап созревания и достижения соответствующего социального статуса. Инициации связаны с телесными метками или знаками, иногда остающимися пожизненно. В иудейской и исламской традициях закрепился обряд обрезания — знак принадлежности будущего мужчины к избранному народу или истинной вере. В христианстве это приняло вид 'духовного обрезания', сораспятия с Христом и несения своего креста, в том числе и телесных недостатков и пороков. Большое количество литературы посвящено проблеме телесных (часто, даже калечащих) наказаний детей, что было публично осуждено только в XIX веке. Но до сих пор проблема жестокого обращения с детьми остается одной из самых острых даже в благополучных странах. То же самое относится и к проблеме детского труда, беспощадного к здоровью и жизни ребенка, к сексуальной эксплуатации детей, принявшей сейчас невиданный размах. В этом смысле половые различия отходят на второй план, а детское тело рассматривается как наиболее доступный объект с экономической, социальной и психологической точек зрения.
Изложенные типологические модели достаточно абстрактно описывают реальность, тем более, что в рамках одной цивилизации можно наблюдать то или иное сочетание моделей. Это связано как с особенностями самого предмета исследования, так и с разноплановостью оценок и стереотипов различных духовно-нравственных систем. В той или иной степени они представлены в соответствующих формах общественного сознания, к анализу которых мы и обратимся.
Я не буду рассматривать феномен детского тела в экономическом и юридическом измерениях. Это специальная область, затрагивающая такие понятия как детский труд и его нормирование, правовая ответственность ребенка и подростка, охрана его телесной неприкосновенности и т. п., что регулируется документами ООН, ЮНЕСКО и других международных организаций. Становление синкретических образов тела ребенка, транслируемых затем в разнообразных феноменах культуры и социальности, происходит в мифологии, религии, морали, философии, эстетике и науке.
Древнейший пласт человеческого сознания связан с мифологизацией детского тела, с наделением его особым статусом. Мотив о судьбе провиденциального младенца красной нитью проходит сквозь мифологические сюжеты разных народов. На Востоке это отрок Кришна и персонаж тибетских мифов Гесер, шумерский царь Саргон и юный Моисей, в античности — Зевс, Гиацинт и Кипарис, Ромул и Рем и многие другие. Все они — культурные герои, преодолевая противодействие разрушителей-трикстеров, строят великий мир, будучи, подобно Гермесу, посредниками между жизнью и смертью, богами и людьми. Их тело наделяется сверхъестественными силами, они способны творить чудеса уже в раннем детстве. Одни вырастают и становятся вечными юношами или зрелыми мужами, другие (Эрот) остаются вечными детьми. Как отмечает Я.Э. Голосовкер, для мифов характерен обратный ход времени, когда детство длится вечно10. Трикстеры, в свою очередь обладают уникальным сочетанием комплекса качеств, среди которых детскость, амбивалентность (андрогинность и бисексуальность), смеховое начало, оборотничество. Наконец, они символизируют непредсказуемость и трансгрессивность11.
В средневековой мифологии, особенно германоскандинавской, появляются представления о маленьких человечках, Эльфах, способных быть темными и светлыми. Это собственно не дети, а маленькие духи воздуха, огня, воды и земли, называемые по-разному: гномы, карлики, цверги и т. д. В них персонифицируются силы природы и подземного мира, зачастую связанные с опасным для человека потенциалом, проистекающим от сочетания крошечных размеров тела и признаков мудрости, хитрости, коварства, несвойственных ребенку. Тело и дух здесь оказываются в противоречии, создающем ореол таинственности. Глубоко прав А.Ф. Лосев, подчеркнувший в «Диалектике мифа»: «Каковы — души, таковы и органы!»12. Двойственность мифологического детства символизирует двойственность телесной организации ребенка, его пограничность и близость к природно-космическим стихиям.
Иное понимание детской телесности мы находим в мировых религиях, прежде всего, в христианстве с его концепцией освящения плоти, поврежденной вследствие грехопадения. В этом смысле грешен и плод в утробе, и новорожденный. В его теле уже заключено плотское искушение, 'закон греха', проявляющийся в ребенке очень скоро, о чем предупреждал апостол: «Юношеских похотей убегай…» (2-е Тим. 2,22)13. С ростом и развитием ребенка количество и тяжесть грехов возрастает, ибо естество тела есть «.. погибель, которую мы всегда носим в себе, а наиболее в юности» 14.Тело отрока было наибольшим искушением для монашествующих, превосходя даже соблазны женского тела. Облик ребенка до развития вторичных половых признаков близок к «ангельскому», хотя святоотеческая традиция предостерегает от антропоморфизации ангелов и ангелизации людей. Во всяком случае, учение об ангеле- хранителе, приставленном с рождения к какому человеку и сопровождающему ребенка во всех перипетиях жизни, дает немало пищи для размышлений. Мы видим неустранимую двойственность: телесно ребенок ангелочек, но в нем коренится и с каждым днем возрастает порок, губящий душу. Как известно, в ангельском бесплотном общении, хотя и вполне телесном, пребывали прародители Адам и Ева до грехопадения, а ребенку необходимо принять таинство крещения, дабы снять 'кожаные ризы' и родиться духовно для будущей вечной жизни. Под 'кожаными ризами' понимается облечение человеческой природы в тленность, смертность и страстность, конечным результатом чего являются половое общение, зачатие, рождение, кормление, рост и развитие. Как с горечью отмечал Блаженный Августин: «Младенцы невинны по своей телесной слабости, а не по душе своей. Я видел и наблюдал ревновавшего малютку: он еще не говорил, но бледный с горечью смотрел на своего молочного брата» 15. Главенство телесного над духовным составляет суть истории развития ребенка и далее взрослого человека.
Иное отношение к детскому телу в исламе. В нем нет понятия первородного греха и потому все — от капли спермы, сгустка крови до тела новорожденного — чисто и непорочно. Процесс развития полностью зависит от воли Аллаха: «Мы ведь создали человека из капли, смеси, испытывая его, и сделали его слышащим, видящим» (сура Человек 76:2). В Коране зафиксирован не только запрет убийства девочек, но и вообще детей 'из боязни обеднения' (сура Перенес ночью 17:33).
В аятах, посвященных картинам Рая, появляется весьма специфический образ — вечно юных мальчиков, обносящих праведников чашами, сосудами и кубками. Напрашивается параллель с виночерпием Зевса юным и прекрасным Ганимедом. Особое отношение к красоте мальчика вошло в ткань арабо- персидской лирики, отразилось в творчестве Ибн Хазма, Саади, Хафиза, Абу Новаса и других. В труде средневекового арабского мыслителя Ибн ал-Джакузи «Таблис Иблис» приводится такая сентенция: «С девочкой один бес, а с мальчиком два беса»16. В целом, отношение к детству напоминает тип отношения к имуществу, которое надо хранить и преумножать, но так, чтобы не вызывать этим “скупости души”, ибо «Ваше имущество и дети — только искушение, и у Аллаха великая награда» (сура Взаимное обманывание).
В восточных религиях, прежде всего, в буддизме положение иное. Здесь тело — продукт сознания, кристаллизация кармы, призванная стать живым носителем духа. Будда, хотя и похож на младенца с блаженной улыбкой самоудовлетворения, но физическое рождение и детство для него — ничто; суть в духовном рождении и достижении нирваны. Естественный ход вещей, процесс физического развития препятствует этой цели, вот почему, как ни парадоксально это звучит, идеал буддизма: «Наилучшее будущее — это будущее без рождения, когда ничего не рождается и не умирает» 17. В широко известной сутре излагается история о том, как безутешная мать принесла Будде погибшего ребенка с просьбой воскресить его, на что получила совет сходить в город и принести несколько горчичных зерен из того дома, где никто никогда не умирал. Это помогло матери в обретении внутреннего мира после такой потери. Буддистская мифология знает понятие «соно-мама», что соответствует «непорочности» в библейском понимании, восприятию по-детски радостного, чистого и светлого мира.
Еще более сложен моральный статус тела ребенка в рамках существующих духовно-нравственных традиций. Он может быть рассмотрен с двух сторон: как процесс становления морального сознания ребенка, включая самооценку его телесных функций и их эволюции и как процесс изменения моральных стандартов общественного сознания по отношению к телу ребенка. Одной из распространенных классификаций эволюции морального сознания ребенка является схема Кольберга, где выделяется преднравственный, конвенциональный и постконвенциональный уровни. Наибольший интерес вызывает проблема появления полового стыда. Один из видных юнгианских аналитиков современности М. Якоби, рассматривая различные концепции появления стыда у ребенка, фиксирует его начало в восьмимесячном возрасте, как следствие, утраченной цельности и возможности взглянуть на себя со стороны18. Утрата 'райской наготы', разделение его тела на «перед» и «зад» ведет по мнению Эриксона к появлению эмоции гнева на самого себя и желанию скрыть лицо. «Райская» нагота ребенка становится культуральной обнаженностью, регулируемой системой норм и запретов общества. Ребенок, обретший половой стыд, — это уже падший ангел, и по словам Г.К. Честертона 'каждый, кто любит детей, согласится, что признаки пола наносят ущерб их особой прелести'19. Культурно-
