Корма ее покоилась в большом колодце, а вершина тучного тела выходила сквозь круглое отверстие в верхний ярус…
Пиркс стоял так, пока не вспомнил, что у него есть и свои дела. В управлении космопорта его принял какой-то служащий, выдал записку на ночлег и сказал, что ракета на ту сторону летит через одиннадцать часов. Он куда-то спешил и больше ничего не стал объяснять. Пиркс вышел в коридор с убеждением, что тут царит полнейший беспорядок. Он даже не знал хорошенько, как полетит: через море Смита или прямо в Циолковский. И где, собственно, этот неизвестный ему лунный товарищ? И еще какая-то комиссия? А программа работы?.. Так он раздумывал, пока его раздражение не превратилось в более материальное ощущение, сосредоточенное в желудке. Он почувствовал голод. Пиркс выбрал нужный лифт, предварительно изучив все написанное на шестиязычной табличке, съехал в столовую для пилотов и там узнал, что должен есть в обычном ресторане, так как он никакой не пилот.
Это было пределом. Он уже хотел ехать в этот проклятым ресторан, но вспомнил о своем рюкзаке. Снова наверх, в ангар. Багаж был уже в гостинице. Пиркс махнул на все рукой и отправился обедать. Он угодил в две волны туристов: французы, с которыми он прилетел, смешались со швейцарцами, голландцами и немцами, только что вернувшимися с экскурсии на селенобусе к подножию кратера Эратосфена. Французы подпрыгивали, как это обычно делают люди, впервые столкнувшиеся с чарами лунного притяжения, под смех и визг женщин летали к потолку и наслаждались медленным падением с трехметровой высоты. Немцы, более солидные, обвешали спинки кресел фотоаппаратами, биноклями, только что не телескопами и уже за супом показывали друг другу обломки лунных скал. Пиркс сидел над тарелкой, утопая в немецко-французско-греческо-голландской и бог знает еще какой суматохе. Среди всеобщего восторга и энтузиазма он был, пожалуй, единственным унылым участником обеда. Какой-то голландец пытался его развлечь, выразив мнение, что Пиркс страдает болезнью пространства после полета на ракете («Первый раз на Луне, а?»), и предложил ему таблетки. Эта капля переполнила чашу. Пиркс не доел второго, купил в буфете четыре пачки печенья и поехал в гостиницу. Вся его злость излилась на портье, который предложил ему кусочек Луны, а если говорить точнее, обломок остекленевшего базальта.
— Отцепись ты, торговец! Я был здесь раньше тебя, — заорал Пиркс и, трясясь от ярости, ушел, оставив портье совершенно изумленным этой вспышкой.
В двухместном номере сидел небольшой человек в вылинявшей штормовке, немного рыжий, немного седой, с падающей на глаза прядкой волос, с лицом, обожженным солнцем. При появлении Пиркса человек надел очки. Его звали Ланье, доктор Ланье; он астрофизик и должен лететь с Пирксом в Менделеев. Это и был тот самый неизвестный лунный товарищ. Пиркс, приготовившийся уже к самому плохому, сообщил свое имя, буркнул что-то под нос и сел. Сорокалетний Ланье казался Пирксу хорошо сохранившимся старичком. Он не курил, скорее всего не пил и, похоже, не говорил. Он читал три книги одновременно. Одна из них была таблицей логарифмов, другая содержала одни только формулы, а третья — спектрограммы. В кармане у Ланье лежал маленький арифмограф, которым он с огромной ловкостью пользовался при различных вычислениях. Время от времени, не поднимая глаз от своих формул, он задавал Пирксу какой-нибудь вопрос. Пиркс отвечал, не переставая жевать печенье.
В комнате находились две койки, расположенные одна над другой, душ, в который не влез бы даже человек средней упитанности, и масса табличек, которые умоляли на всевозможных языках экономить воду и электроэнергию. Хорошо еще, что не запрещалось глубоко дышать. В конце концов кислород тоже был привозной.
Пиркс запил печенье водой из-под крана и убедился, что она очень холодная, аж заходятся зубы. Очевидно, резервуары находились близко к верхней базальтовой оболочке.
Потом он заметил одну странность. Его часы показывали без нескольких минут одиннадцать, электрические часы, висевшие в комнате, — семь вечера, если же верить часам Ланье, то десять минут назад наступила полночь.
Оба поставили свои часы по лунному времени, впрочем, очень ненадолго. В Менделееве, как и везде на той стороне, было другое, собственное время.
До старта ракеты осталось девять часов. Ланье, ничего не сказав, вышел. Пиркс уселся в кресло, потом перешел под лампочку, попытался читать какие-то старые, растрепанные журналы, лежавшие на столике, и, наконец, не в состоянии больше сидеть на месте, тоже вышел из номера. Коридор за поворотом переходил в небольшой холл. Там, напротив вмонтированного в стену телевизора, стояло несколько кресел. Шла программа из Австралии для Луны Главной — какие-то легкоатлетические соревнования. Это его совершенно не интересовало, но он сел и смотрел до тех пор, пока не захотел спать. Вставая, он взлетел на полметра вверх, забыв о слабом притяжении. Когда же, наконец, можно будет снять эти штатские брюки? Кто даст ему скафандр? Где хоть какие-нибудь инструкции? И что все это значит?
Может, он и пошел бы куда-нибудь выяснить все это, даже устроил бы скандал, но его товарищ, этот непробиваемый доктор Ланье, очевидно, считал ситуацию совершенно нормальной, следовательно, нужно держать язык за зубами.
Пиркс вернулся в комнату и принял душ. Сквозь тонкую стенку он слышал голоса из соседнего номера. Очевидно, знакомые по ресторану туристы, которых Луна привела в состояние блаженной эйфории. А его почему-то нет. Он сменил рубашку (нужно же что-нибудь делать!) и только улегся на кровать, вернулся Ланье. С четырьмя новыми книжками.
Пиркса бросило в дрожь. Он начинал догадываться, что Ланье фанатик науки, что-то вроде второго профессора Меринуса.
Ланье разложил на столе новые спектрограммы и, разглядывая их в лупу с таким вниманием, с каким Пиркс не изучал даже снимков своей любимой актрисы, спросил, сколько Пирксу лет.
— Сто одиннадцать, — выпалил Пиркс, а когда Ланье поднял голову, добавил: — В двойной системе.
Ланье первый раз усмехнулся и стал почти похож на человека. У него были большие белые зубы.
— Русские пришлют за нами ракету, — сказал он. — Полетим к ним.
— В Циолковский?
— Да.
Эта Станция была уже на той стороне. Значит, еще одна пересадка. Пиркса интересовало, каким образом они преодолеют оставшуюся тысячу километров. Пожалуй, не вездеходом, а ракетой. Однако он ничего не спрашивал. Не хотел обнаруживать своей полной неосведомленности. Кажется, Ланье что-то говорил ему, но Пиркс заснул прямо в одежде. Проснулся он внезапно. Ланье, наклонившись над кроватью, тронул его за плечо.
— Пора, — сказал он.
Пиркс сел. Казалось, Ланье все это время читал и писал, — пачка бумаги с вычислениями значительно выросла. В первый момент Пиркс подумал, что Ланье говорит об ужине, но речь шла о ракете. Пиркс взвалил на себя туго набитый рюкзак. У Ланье рюкзак был тяжелее, словно наполненный камнями. Потом оказалось, что, кроме рубашек, мыла и зубной щетки, в нем были только книги.
Уже без всякого контроля они прошли в верхний ярус, где их ждала ракета лунного сообщения. Когда-то серебряная, а теперь серая, потрескавшаяся, она стояла, растопырив три коленчатые ноги двадцатиметровой высоты. Ее форма не была аэродинамичной — на Луне ведь нет атмосферы. Пиркс на такой еще не летал.
Отсутствие атмосферы создавало массу неудобств. Нельзя было использовать ни самолеты, ни вертолеты, ничего, кроме ракет. Даже глиссера на воздушной подушке, такие удобные в условиях сложного рельефа, здесь были бесполезны. Ракета летает быстро, но далеко не везде может сесть, ракеты не любят ни гор, ни скал.
Ожидали какого-то астрохимика, но он опоздал. Стартовали в точно назначенное время, одни. Их трехлапый потрескавшийся жук загудел, звук становился все громче, протяжнее, потом раздался грохот, и ракета свечой пошла вверх.
Пассажирская кабина была всего раза в два больше гостиничной комнатки. В стенах — иллюминаторы, в потолке — овальное окно. Кабина пилота находилась не наверху, как обычно, а снизу, почти между самыми дюзами, чтобы пилот хорошо видел, куда садиться.
Вышли на параболическую орбиту. Луна мчалась под ними, огромная, выпуклая. Она выглядела так, будто на нее никогда не ступала нога человека. Есть такая зона в пространстве между Землей и Луной, где кажущаяся величина обоих небесных тел одинакова. Пиркс хорошо помнил впечатление, полученное им во время первого полета. Земля, голубоватая, подернутая дымкой, с размытыми контурами материков, казалась менее реальной, чем Луна, каменная, с острыми выступами скал; ее неподвижная тяжесть была почти ощутимой.
Прежде чем Пиркс успел заметить массив Циолковского, ракета, подброшенная коротким включением двигателей, встала вертикально. Последнее, что он увидел, был океан тьмы, залившей все западное полушарие. Вдалеке за линией терминатора торчал, сверкая вершиной, пик Лобачевского. Звезды в верхнем окне остановились. Ракета съезжала вниз, как на лифте, пикируя сквозь пламя собственных двигателей. Газы клубились на выпуклостях наружной обшивки — это немного напоминало проникновение в атмосферу.
Кресла разложились сами. Ощущалось сопротивление, с которым боролись против падения грохочущие дюзы. Внезапно грохот усилился. «Ага, встали на огонь!» — подумал Пиркс, не забывая, что он все-таки настоящий астронавт, хотя еще и без диплома. Удар. Что-то треснуло, задребезжало, словно огромный молот бил по камням. Кабина мягко окатилась вниз, вернулась наверх, вниз, вверх. Эти покачивания на яростно булькающих амортизаторах продолжались до поры, пока три двадцатиметровые, судорожно расставленные «ноги» как следует не впились в груду камней. Постепенно пилот погасил колебания, увеличив немного давление в маслопроводах, послышалось шипение, и кабина повисла неподвижно.
Пилот вылез к ним через люк в полу и отворил стенной шкаф, в котором Пиркс наконец-то увидел скафандры. Он немного приободрился, однако ненадолго. Скафандров было четыре, один — пилота и еще три — маленький, средний и большой. Пилот влез в свой скафандр мгновенно и, не надевая шлема, ждал их. Ланье тоже справился быстро. А Пиркс, красный, потный, злой, не знал, что делать. Средний скафандр был ему маловат, а большой — слишком велик. В среднем он сильно упирался головой в дно шлема. В большом болтался, как кокосовое зернышко в высохшей скорлупе. Ему тут же дали несколько доброжелательных советов. Пилот заметил, что скафандр, который велик, всегда лучше тесного, и предложил набить пустые места бельем из рюкзака. Кажется, он готов был пожертвовать даже одеяло.
Но для Пиркса сама мысль о том, что можно набить скафандр тряпками, содержала в себе нечто святотатственное, против чего восставала его душа астронавта. Обмотаться какими-то лохмотьями?!
Он надел меньший скафандр. Ни пилот, ни Ланье больше ничего не говорили. Пилот откинул люк выходной камеры, они втроем вошли внутрь, поворот маховичка, и открылся наружный люк.
Пилот спустил складную лесенку, и по ней они сошли на Луну.
Здесь их тоже никто не встречал. Вокруг не было ни одной живой души. Бронированный купол станции Циолковского, освещенный косыми лучами жуткого лунного солнца, высился на расстоянии около километра. Над ним виднелась выбитая в скале посадочная площадка, но она была занята. На ней в два ряда стояли ракеты, гораздо большие, чем та, на которой они прилетели, — транспортные.
Их ракета, немного осев на одну сторону, покоилась на раскоряченных «ногах», камни под воронками дюз потемнели, обожженные огнем двигателей. К
