Да, по нынешним временам явление, заслуживающее особого внимания… Однако Сталинский корпус, о котором выговорите, несмотря на громкое свое название, по-моему, не очень известен в истории войны…
Действительно, он не был под Сталинградом или Курском — в самых известных сражениях. Но ведь война не только там шла… Зато наш корпус выполнял особые задачи по прорыву обороны противника. Фактически все свои боевые действия он проводил в сложнейших условиях лесисто-болотистой и резкопересеченной местности. Мы называли его «болотный корпус», потому как, по существу, мы из болот не вылезали.
Где создавалось соединение? Почему его назвали Сталинским?
— Корпус возник в июле 1942 года по инициативе Новосибирской парторганизации. Создание его было одобрено Верховным — вот он и получил имя Сталина.
Состоял корпус из 150-й Сталинской стрелковой дивизии, в которую входили Новосибирский, Кемеровский и Томский полки, отдельных бригад — 74-й Алтайской, 75-й Омской и 78-й Красноярской. Позже была создана 91-я бригада из сибиряков моряков-тихоокеанцев.
Добровольцы. Что это означало?
Это был тип народного ополчения. Призыв идти в добровольцы был широко известен по всей Сибири, заявления подавались везде — на предприятиях, на шахтах, в колхозах, поток был огромный. Были созданы комиссии по отбору — у нас в городе ею руководил один из секретарей горкома партии, входили туда военком, представитель комсомола, профсоюза… Для поступления возрастных преград не было, конечно, если не совсем старик или мальчишка. Но шел отбор — по принципу, чем ты занят сейчас. Если шахтер, забойщик — ты нужен в шахте. Если металлург — на заводе. Зато пошло много людей из партийного, государственного аппарата, рабочих, колхозников. Потом документы отдавали в военкомат, все оформлялось, как положено.
Месяц комиссия заседала, потом военком клал на стол свое заявление, секретарь парторганизации, комсомолец — свои, и комиссия уезжала на фронт вместе со всеми…
В ту пору вы, 16-летний парнишка, были секретарем горкома ВЛКСМ…
Поэтому, когда первая группа уехала, я вошел в эту комиссию и поступил так же, как мой предшественник Николай Туров.
В 1941-м ополченцы уходили на фронт сразу. А вы?
Нет, у нас была организована подготовка на базе учебных воинских формирований, которой непосредственно руководил командующий Сибирским военным округом. У нас было очень хорошее вооружение. Так, роты автоматчиков были вооружены автоматами, которые делались на сибирских заводах, их вручили перед выездом на фронт. Очень много было ПТР, минометное вооружение было — вплоть до ротных минометов, которых тогда было мало. Вообще подготовка была серьезной.
Провожали нас на фронт очень тепло. И вообще внимание к корпусу было большое — когда он проезжал Москву, то здесь с активом встречался Ворошилов, перед комсомольцами выступал 1-й секретарь ЦК комсомола Михайлов…
— Чем объяснялось такое внимание?
— Тем, что это был абсолютно добровольческий корпус, он носил имя Сталина, к тому же это было очень тяжелое время — перед началом сталинградского наступления. Ходили слухи, что корпус готовился к Сталинграду, но его бросили на Калининский фронт. Наступление под Белым служило для сковывания сил противника, чтобы они не ушли под Сталинград. К тому же нужно было ликвидировать Ржевский выступ, остававшийся после 1941 года и продолжавший угрожать Москве.
— Известно, что бои там были очень напряженные…
— Да, 25 ноября начались бои — тяжелые, но успешные. Ведь наступали, а не отступали… Но тяжело наступали. Из деревни Плоское, где сейчас мемориал, видна «Долина смерти» — огромное плато между двумя высотами, где было очень много погибших — 12 тысяч наших похоронено. Не только наш корпус, вообще…
Там работают поисковики, находят и находят еще. В позапрошлом году я туда ездил — там ребята из Новосибирска были, они тогда захоронили 38 человек.
— Но вы, Филипп Денисович, на фронт приехали не сразу?
— Да, в конце 1942-го, после Белого. Тогда корпус был смещен на запад, под Великие Луки. Мы прорвали оборону противника западнее Новосокольников, там продолжали воевать…
Кстати, тогда под деревней Чернушки совершил свой подвиг рядовой Омской бригады нашего корпуса Александр Матросов.
— Когда вы узнали об этом подвиге?
— Сразу же, ну, может, на второй или третий день. Это прошло такой искрой, как боевой эпизод… А по-настоящему мы узнали об этом, когда приехали под Гжатск. Нам зачитали приказ Сталина о подвиге Матросова, о присвоении ему звания Героя. Этим приказом его имя было присвоено 254 стрелковому полку 56-й гвардейской дивизии, он был навечно зачислен в списки части… Вот тогда уже мы оценили все величие этого подвига.
По-моему, в корпусе у нас было всего два Героя: Матросов и лейтенант Сосновский из 65-й дивизии — он погиб на Гнездиловской высоте, подорвав гранатой окруживших его немцев…
Бои в районе Великих Лук шли долго — Новосокольники, полсотни километров, освободили только через год…
Да, там нас застала весна, распутица была страшная. Река Ловать превратилась в сплошное море. Болота развезло, наступать нельзя. Мы на болотах, на воде сидели — копать же было нельзя. Набрасывали еловые ветки, сооружали что-то в виде блиндажа не под землей, а на земле, покрывали его каким-то накатом… На более-менее заметных высотах рыли окопы, там было боевое охранение, держали оборону. А остальные сидели в мокрых «блиндажах». При обстреле мы были практически не защищены…
До ближайшей станции было 90 километров, а лошадей у нас после зимних боев не осталось. Да и лошадь не смогла бы пройти через болота… Приходилось на руках продукты носить, так что тяжело было с питанием. Но ничего, выдержали.
Вы кем тогда были?
Командиром стрелкового отделения.
В апреле нас сняли с фронта, и мы оказались под Гжатском. Здесь, уже в июне, было объявлено, что корпусу присвоено гвардейское звание. Мы стали 19-м гвардейским Сталинским стрелковым корпусом добровольцев-сибиряков. Бригадная система была сломана, корпус состоял из гвардейских дивизий…
Когда мы переформировались, наш полк стоял рядом с селом Клушино, где Гагарин родился. Потом нам с Юрием Алексеевичем довелось вспоминать эту деревню, у которой я по речке плавал…
Отдыхали после боев?
Нет, не отдыхали. У нас проводились боевые учения, очень напряженные.
Учения? Но у вас же был такой боевой опыт…
Но учения нам очень помогали. Мы отрабатывали взаимодействие в атаках, умение не потерять ориентир. Форсировали реку Гжатка. Она небольшая, но мы ее форсировали через день, а то и чаше. Нам это пригодилось — уметь броситься в воду в полном обмундировании, с оружием. Очень серьезный был вопрос — наступление за огневым валом. Тогда впервые начали это практиковать, и надо было привыкнуть… Стрельбы были из всяких видов оружия. У немцев тогда «Тигры» появились — нас учили, как с ними бороться. Так что время мы тратили не напрасно…
А потом нас направили и район Спас-Деменска, на знаменитые Гнездиловские высоты, и 9 августа наша дивизия вошла в бой в районе высоты 233,3. Ее все наши помнят. Там укрепления были, противотанковые рвы, траншеи, доты — может, сотня дотов была на высоте. Там бой непрерывно шел пять суток. Наши атаки, немецкие контратаки… А сейчас на этой высоте сделан большой мемориал, там похоронены 1152 человека…
Вы туда приезжали после войны?
Да, году в 1972-м… Высота стала неузнаваема, поросла мелколесьем. Я приехал туда из Спас-Деменска, как бы с немецкой стороны. Никак не мог сориентироваться. Потом пошел туда, откуда наступали, и сразу все узнал — сознание воскрешало то, что я тогда видел. Я потом это и в других местах замечал. Там я нашел каску, пробитую осколком, и спустя время передал ее следопытам в город Ленинск - Кузнецкий.
И ребята из Сибири хранят память о войне…
Не только из Сибири. В Москве на Таганке, в колледже, где готовят специалистов по телеаппаратуре, наверное, с 30-летия Победы существует музей 65-й гвардейской дивизии. Там мы каждый год собираемся 9 Мая…
Есть музей в Спас-Деменске и в Ельне. А вот музеи, которые были в ряде городов Латвии, разрушены, все там разломали. Погибли и архивы, накопленные следопытами.
— Уничтожение исторических документов по конъюнктурным соображениям — преступление, граничащее с идиотизмом. Но у нас, к сожалению, этим занимаются с незапамятных времен…
Так, значит, корпус потом дошел до Прибалтики?
— Не сразу. А мой путь туда получился с осложнениями.
Из 22-й дивизии я был переведен в 65-ю, где служил мой отец. Стал комсоргом батальона в 255-м полку.
В октябре, в бою под Ленино, мы оказались соседями польской дивизии имени Тадеуша Костюшко. Немцы подготовили к приходу поляков на фронт очень сильную бомбовую атаку. 12 октября, практически с рассвета и до заката, немецкие самолеты бомбили эту дивизию. Этот удар и мы частично ощутили…
Потом мы перешли Днепр за Смоленском, наступали в направлении Орши. Но в первый же день, 23 октября, я был ранен.
Немцы вели интенсивный минометный и артиллерийский огонь. Нам удалось ворваться в первую траншею. Немцы были в траншее, в блиндажах — туда кидали противотанковые гранаты, перебили их там достаточно. Потом мы прошли эти окопы, и тут я попал под одну из мин — сшибло меня сразу. Я долго лежал, потому что оттуда нельзя было эвакуировать раненых. Жалко ребят, легко раненных, которые пытались сами уходить, — немцы их всех перестреляли… А нас, тяжело раненных, ночью эвакуировали.
Из госпиталя в полк я вернулся в апреле следующего года.
В свой полк? Как вам это удалось? Обычно ведь выздоравливающие попадали в маршевую роту…
По решению Верховного солдаты и офицеры нашего корпуса возвращались обратно в свой боевой коллектив. Это создавало такое постоянное ядро… Поэтому даже сейчас, почти через 60 лет, мы встречаемся не просто как фронтовики, а как те, кто был рядом во время боев.
Кстати, корпус все время пополнялся сибиряками?
— Под Гжатском пришло большое пополнение добровольцев из Сибири, и потом, когда я был ранен, приходили еще. А затем мы уже пополнялись за
