Сам Вертяков считал эту процедуру номером первым. И те претендентки на должность секретарши, с которыми он сталкивался до появления Эллы Арнольдовны, отпадали одна за другой, потому что они не могли понять той простой вещи, что рот у секретарши должен открываться только для одного. А они открывали его для другого и поэтому очень быстро отправлялись искать другую работу.
Вертяков глубоко вздохнул и открыл посоловевшие глаза.
— Ну, ты у меня просто зайка, — простонал он.
Элла Арнольдовна сглотнула и слабым голосом ответила:
— Вот видишь, а ты меня совсем не ценишь.
— Я тебя не ценю? — удивился Вертяков, — а кто же тебя ценит, если не я?
Элла Арнольдовна могла с легкостью перечислить тех, кто ценит ее вне служебного кабинета, но по понятным причинам промолчала.
Вертяков застегнул брюки непослушными руками, затем сел прямо и сказал:
— Между прочим, тебе причитается премия.
— Неужели? — преувеличенно удивилась Элла Арнольдовна и встала.
— Да, и немаленькая.
Вертяков выдвинул ящик стола и достал из него небольшой конверт.
— Держи, — сказал он и протянул конверт Элле Арнольдовне.
Она взяла конверт и, заглянув в него, хмыкнула:
— Не густо…
— Тебе пятьсот долларов в неделю — не густо? — Вертяков поднял брови.
— Да, не густо! — с вызовом ответила Элла Арнольдовна и бросила конверт на стол.
В этот день у нее началась менструация, и поэтому она была раздражительна и ядовита.
Кроме того, владелец фитнес-центра начал изменять ей с двадцатилетней соской, и Элла Арнольдовна искала повода для скандала, чтобы сорвать злость и женскую обиду.
— Да за одни минеты ты должен платить мне по пятьсот в день! — прошипела она и подбоченилась. — А если не нравится, то можешь взять любую подстилку с улицы, она будет сосать за шоколадки!
— Элла, Эллочка, что с тобой, дорогая? — запаниковал Вертяков.
Он знал, какой бывает Элла Арнольдовна, когда разойдется, поэтому испугался и пошел на попятный.
Но было поздно — шлея залетела секретарше между упругих ягодиц, и ее понесло.
— Ты сказал — дорогая?
Элла Арнольдовна нагнулась, опершись руками о стол, и ее острые зубы оказались в нескольких сантиметрах от носа Вертякова.
— Дорогая, говоришь? А что же ты тогда платишь мне, как последней дешевке? Брать в рот у начальника умеют все, но, во-первых, не все умеют делать это так, как я, а во-вторых, я ведь здесь не только минетом занимаюсь! Все твои дела проходят через меня, а у меня, как тебе известно, два высших образования. Юридическое и финансовое. И если бы не я, ты со своей гребаной жадностью давно уже погорел бы и сидел на зоне за служебные злоупотребления. Это ведь именно я превращаю все твои грязные делишки в благопристойный бизнес. Забыл?
Многое слышал Вертяков от своей секретарши, но так она наехала на него впервые.
Перед главой Амжеевской администрации стояла разъяренная фурия, и для полного впечатления не хватало только того, чтобы она начала обливать его экскрементами и осыпать перьями.
Вертяков струхнул не на шутку, тем более что он понимал, какую важную роль в его незаконной деятельности играют специальные знания секретарши. Она была совершенно права, и он не мог ни стукнуть кулаком по столу, ни наорать на нее. Так бывало, но всегда лишь потому, что Элла Арнольдовна снисходительно позволяла ему почувствовать себя самовластным хозяином. А сейчас она, похоже, взбеленилась не на шутку, и нужно было срочно спасать положение.
— Ты, говнюк, ты что, не понимаешь, что я твоя подельница? Это ведь так у вас называется? — вопила Элла Арнольдовна, — а с подельниками так не поступают! Все, мне это надоело! Пошел на хер!
И она, неожиданно успокоившись, поправила сбившуюся прическу и, повернувшись к Вертякову спиной, медленно направилась к двери.
Вертяков посмотрел на ее плавно двигавшиеся бедра, представил, что они уходят от него навсегда, что уже завтра их будет нежно раздвигать кто- нибудь другой, и вскочил из-за стола, опрокинув кресло.
— Стой! Подожди! — воскликнул он и резво обежал стол.
Загородив Элле Арнольдовне дорогу, он схватил ее за руки и выдохнул:
— Ну… Еще триста!
Элла Арнольдовна брезгливо сморщилась и ответила:
— Пятьсот.
— Ладно, пятьсот, — обреченно кивнул Вертяков.
— И домашний кинотеатр в приемную.
— Ладно, будет, — и Вертяков решительно кивнул еще раз.
Элла Арнольдовна помолчала минуту:
— Хорошо, я согласна.
Потом она помолчала еще немного и добавила:
— Ну почему, чтобы получить прибавку к жалованью, нужно обязательно устроить скандал? Может быть, ты мне объяснишь?
Она посмотрела вниз и неожиданно увидела, что только что произошедшая нелицеприятная сцена подействовала на Вертякова весьма оригинальным образом.
Он снова возбудился, и это было заметно невооруженным глазом.
— Ах ты, мой маленький! — улыбнулась Элла Арнольдовна, — ты опять хочешь! Ну, сейчас я тебя успокою.
И Элла Арнольдовна привычно опустилась на колени.
Через полчаса после разыгравшейся в кабинете Вертякова сцены Элла Арнольдовна приоткрыла дверь и, заглянув в кабинет начальника, сказала:
— Борис Тимофеевич, к вам Сысоев.
— Пусть зайдет, — благодушно ответил Вертяков.
Элла Арнольдовна исчезла, и вместо нее появилась массивная фигура Анатолия Викторовича Сысоева, которого Толяном, а тем более Зубилом называли теперь только за глаза.
Начальник службы безопасности подошел к столу шефа и пожал милостиво протянутую ему руку. После этого он сел в кресло напротив Вертякова и закурил.
— Ну, как там у нас на фронте безопасности? — посталински шутливо поинтересовался Вертяков.
— Насчет безопасности все нормально, — ответил Зубило, поправив душивший его галстук, — а вот насчет другого…
— Ну-ка, ну-ка, давай, расскажи, — заинтересовался Вертяков, все еще пребывавший в состоянии приятной расслабленности, — что там насчет другого?
— Да крестьяне эти… — Зубило поморщился.
— Какие крестьяне? — Вертяков посмотрел на двигавшиеся губы Зубила и тут же вспомнил горячие и пухлые губы Эллы Арнольдовны.
Ассоциация получилась настолько нелепой и неприятной, что он потряс головой, стряхивая неожиданное наваждение, сел прямо, откашлялся и сказал бодрым деловым тоном:
— Так. Крестьяне. Какие крестьяне? Что там с крестьянами?
— Да эти, из Орехового, там, где кедр рубят.
— А-а-а, эти… — Вертяков вспомнил, о чем идет речь, — ну и что они там?
— Да они оборзели, вот что они! — возмущенно сказал Зубило, — пришли на делянку и базарят не по делу.
— А о чем они базарят-то?
— Не рубите, говорят, наш лес, уходите отсюда! Будто им кто-то разрешил рот открывать.
— Ну и что? — Вертяков пожал плечами, — послали бы их куда подальше и все дела.
— А их и послали. Бригадир послал. Он сейчас в больничке лежит. И еще шестеро рабочих.
— То есть как? — Вертяков нахмурился.
— А вот так. Бригадир говорит — пошли отсюда к такой-то матери, а один из мужиков перекрестился и как даст ему в башню, бригадир с копыт и до сих пор в реанимации. Ну, работяги и завелись, а мужиков человек двадцать было, и все здоровые, да еще с кольями… В общем, побились конкретно.
— И что дальше?
— А дальше… На следующий день — позавчера, значит, братва поехала туда разбираться.
— Разобрались?
— Разобрались. Приехали на пятнадцати машинах и всю деревню раком поставили. Мужиков загасили конкретно, думали, что те угомонятся… Да вот только…
Зубило замялся. Нужно было переходить к более серьезной части повествования, а он знал, что Вертяков не любит плохие вести. Но, зная, что рассказывать все равно придется, он вздохнул и продолжил:
— В общем, ночью мужики подожгли делянку. Ну, не саму делянку, а кухню, два трелевочных трактора и одну палатку. Облили бензином и подожгли.
