доказательств. Но что же Портной имел в виду, сказав, что здесь ад? Может быть то, что сегодняшние аттракционы — просто семечки по сравнению с тем, чего Семен еще не знает? Если так, то предложение Портного участвовать в побеге весьма своевременно. Да и многозначительный взгляд Штерна вызвал у Семена если не страх, то очень нехорошие предчувствия. Он тогда сказал: можешь, если хочешь, повеситься перед строем. А если сам Штерн этого захочет? Кто знает, может быть, этот неумелый самурай, который выпустил себе кишки перед строем, сделал это вовсе не по своей воле, а по какому-то гипнотическому приказу Штерна…
Семен представил себе, как хладнокровно вешается на глазах равнодушных зеков, и его передернуло. Он любил жизнь и не боялся смерти, но то неизвестное и страшное, что могло случиться с ним здесь, вызывало у него сильнейший протест. На суде он был готов и к вышке, но так, как тут — увольте. А кроме того, если побег удастся, то… то это шанс завершить неприятное, но справедливое дело, которое стало смыслом его жизни в последние три года.
Семен открыл глаза и решительно сел на койке. Глянув в сторону Портного, Семен увидел, что тот внимательно смотрит на него. Вздохнув, как перед рюмкой водки, Семен прикрыл глаза и медленно кивнул. Портной ответил едва заметным наклоном головы и лег, повернувшись к Семену спиной.
Побег…
Ни хрена себе, вдруг подумал Семен, в первый же день — и сразу побег! А что, в этом даже есть какая-то каторжная лихость, а уж если все удастся, то интересно было бы посмотреть на то, какая будет морда у Штерна!
Семен ухмыльнулся и принялся разбирать койку, готовясь ко сну.
Раз побег — нужно выспаться!
Когда Знахарь объявил Тимуру о своем желании посетить местный краеведческий музей, Тимур выронил вилку и подавился куском лосятины.
Знахарь долго бил его между лопаток, Тимур кашлял и перхал, потом подобрал с пола вилку и, вытирая ее кухонным полотенцем, спросил:
— У тебя с наследственностью все в порядке?
— Что ты имеешь в виду? — удивился Знахарь.
— Ну, там, алкоголики, душевнобольные… Особенно душевнобольные. Может, какой-нибудь прапрадедушка при Петре Первом в дурке лежал… Не было?
— Не знаю, — Знахарь пожал плечами. — А что?
— Да в общем-то ничего. Но вот краеведческий музей…
— А-а-а… Вот ты о чем!
Знахарь засмеялся и положил себе еще мяса:
— Видишь ли, — проникновенно сказал он, — я ни разу в жизни не был ни в одном краеведческом музее и совершенно не представляю себе, что это такое. Сегодня утром по телевизору в новостях сказали что-то про ваш музей, вот я и подумал — а почему бы не сходить, не посмотреть. Хоть буду знать, что это такое.
Тимур откинулся на спинку стула и погладил себя по животу.
— Ф-у-у… Наелся. А насчет музея — сходи, посмотри. Только сразу говорю — ничего интересного ты там не увидишь. Всякие старые камни да еще лапти какого-нибудь древнего сибиряка. Ну, может, еще бумаги какие-нибудь истлевшие.
— Вот и посмотрю на бумаги. Зато потом смогу при случае небрежно сказать: а вот когда я был в Томском краеведческом музее… И так далее. И все сразу подумают, что я — умный и культурный человек.
— Ну-ну! — Тимур налил в фарфоровую кружку кипятку из самовара и потянулся за банкой с растворимым кофе.
— А заодно и прогуляюсь по вашему Томску. Я ведь так его и не видел, если серьезно. Живу рядом, а что там — не знаю. Может быть, какие-то архитектурные памятники или улицы красивые…
— Улицы красивые ему, — Тимур глотнул кофе и усмехнулся, — памятники ему… Скажи лучше прямо, что затосковал тут, в тайге, в город захотелось.
— В город? — Знахарь возмущенно посмотрел на Тимура, — вот еще! Я этими городами сыт по горло. Я их по всему миру столько видел, что тебе и не снилось.
Он посмотрел в потолок, как бы вспоминая бесчисленные города, в которых он бывал, и, вздохнув, добавил:
— Вот только в Токио не был. И в Пекине.
— А я был в Пекине, — сказал Тимур.
— Ну и как там, — оживился Знахарь, — расскажи!
— Да ничего особенного, — неохотно ответил Тимур, — одни китайцы. Причем столько, что голова кругом идет. А потом привыкаешь и перестаешь замечать, что они желтые и узкоглазые. Вроде как обычные русские.
— Да, это нам знакомо, — кивнул Знахарь.
Он вспомнил, как перестал обращать внимание на темную кожу негров, когда долго жил в Америке. Тогда они тоже стали казаться ему такими же, как европейцы.
— А насчет города, — задумчиво сказал Знахарь, — насчет города… Я скажу тебе так. Некоторая тоска по цивилизации, конечно, есть. Но я уже точно выяснил, что стоит только пару часов побродить по нашему городу — подчеркиваю, именно по нашему — и увидеть до боли знакомое ублюдство, эта тоска моментально проходит. Ну, посуди сам — что я там, в этом сраном Томске увижу? Бандюков на «мерседесах»? Бабушек, которые отжили свое и теперь недовольны всем? Безмозглый молодняк, который не знает ничего, кроме «мы веселимся или как»? Задроченных работяг, которые пашут за копейки, ненавидят все вокруг и трескают водку? Вонючих бомжей?
— Ну, ты даешь! — Тимур удивленно уставился на Знахаря. — Тебе в политики идти надо, вон как негативные стороны жизни распатронил! А как же девушки?
— Вот именно, — Знахарь поднял палец, — девушки! Но только кроме девушек, больше ничего и нету. Да и девушки эти, я тебе скажу…
Знахарь вспомнил красавицу и умницу Риту, потом представил, как знакомится на улице Томска с молодой и смазливой, но пустоголовой самкой, которая думает только о большом члене, о деньгах и о замужестве, и ему стало тоскливо.
— Девушки — это, конечно, хорошо, — сказал он, — но с ними нужно быть очень осторожным и держать на расстоянии. Иначе на шею сядут. У них это хорошо получается.
— Точно, — Тимур уверенно кивнул, — так оно и есть. У меня знакомый педик есть, так он рассказывал, что именно из-за этого и стал голубым. Бабы испортили ему жизнь напрочь, он уже не знал, что и делать, вешаться собрался, но как-то раз случайно зашел в клуб «Шестьдесят девять».
— В Питере тоже такой клуб есть, — усмехнулся Знахарь, — был я там однажды по делу.
— Ага… И, говорит, его жизнь стала прекрасна. Познакомился там с отличным парнем, теперь они живут с ним душа в душу и горя не знают.
— Это все хорошо, но вот только кончается это всегда одним и тем же… Даже думать противно…
— Вот именно! — Тимур стукнул ладонью по столу, — я ему тоже самое сказал.
— И что он ответил?
— А ничего не ответил. Это, говорит, личное дело каждого.
— Оно, конечно, так… — Знахарь поморщился, — но все равно они… И не мужчины и не женщины. Я имею в виду психологию. То есть по внешнему виду — вроде мужчины, а жеманятся, как бабы.
Он посмотрел на Тимура и сказал:
— Ну что ты, блин, про педиков завел? Только что поели так душевно, а ты про всякую херню!
— Извини, — Тимур поднял руки, — просто к слову пришлось. Да здравствуют девушки!
— И это правильно, — поддержал его Знахарь и поднялся из-за стола, — так что вези меня, дорогой друг, в город, приму я там дозу сомнительных благ цивилизации российского розлива.
— Как скажешь, — Тимур тоже встал, — хозяин барин.
Через час Тимур высадил Знахаря на пристань и, сделав ручкой, улетел на своем «Ништяке» вверх по течению. Знахарь огляделся и подошел к стоявшей недалеко от пристани «девятке», за рулем которой сидел худой загорелый мужик с мощными черными усами.
— Командир, — обратился он к разморенному жарой водителю, — отвези меня в краеведческий музей.
— Сто рублей, — без запинки ответил тот.
— Годится.
Знахарь обошел машину и сел рядом с водителем.
Вытащив из нагрудного кармана несколько купюр, он нашел среди них сотню и положил ее на торпеду. Обладатель бармалеевских усов кивнул, запустил двигатель и сразу же включил магнитофон.
Из динамика понеслось:
— «… в натуре, в натуре, к любой козырной шкуре…»
Знахаря перекосило, как от лимона:
— Слушай, будь другом, выключи ты эту дрянь!
Водитель пожал плечами и убавил громкость.
— Я попросил убрать совсем, а не сделать тише.
Усач неохотно выключил магнитофон:
— А что, народу нравится!
— Я — не народ. Я в краеведческий музей еду, — ответил Знахарь.
Усмехнувшись, водила газанул и, ловко развернувшись на месте, поехал в сторону города. Повернув пару раз направо и налево, он остановил машину у большого старинного дома с колоннами и сказал голосом трамвайного кондуктора:
