17
Открыв наутро глаза, я увидел, что все переменилось. Стены были выкрашены в нежно-голубой цвет. Покрывало на кровати и занавески были из одного материала, на котором были изображены прыгающие кенгуру. На одной стене висела вышитая картина с изображением коровы. Комната была не моя, но выглядела знакомой.
Нащупав под покрывалом с кенгуру бугор, я вытащил оттуда Гарольда — своего старого мишку. Медленно я начинал понимать. Я был в своей прежней комнате.
Как я мог попасть туда снова? Это ведь теперь комната Тары.
Я выпрыгнул из кровати. На мне была детская пижама с изображениями героев из мультика про Смэрфа, я их, клянусь, всегда терпеть не мог.
Я побежал в ванную к зеркалу. Сколько мне сейчас лет? Я не мог сказать: мне пришлось вскарабкаться на крышку унитаза, чтобы увидеть свое лицо. Плохо.
«Господи, да я выгляжу как пятилетний!»
Я соскочил с сиденья и бросился вниз по лестнице.
— Привет, Микки, — сказала мама, стискивая меня в объятиях и горячо целуя.
— Привет, мамочка, — ответил я.
Я удивился звуку собственного младенческого голоса.
Папа сидел на кухне и пил кофе. Он поставил кружку и протянул ко мне руки.
— Иди поцелуй своего папочку, пожелай ему доброго утра! — сказал он.
Вздохнув, я заставил себя побежать в его объятия и чмокнуть в щеку. Я и забыл, с какими глупостями постоянно приходится сталкиваться малышам.
Я выбежал из кухни, быстро семеня своими маленькими ножками пятилетнего ребенка, пробежал по гостиной, кабинету и вернулся на кухню. Чего-то не хватало.
Нет,
— Угомонись на минутку, милый, — сказала мама, поднимая меня и усаживая на стул. — Съешь немного хлопьев?
— А где Тара? — требовательно спросил я.
— Кто? — переспросила мама.
— Тара, — повторил я.
Мама вопросительно посмотрела на папу. Папа пожал плечами.
— Вы же знаете, — настаивал я, — моя маленькая сестра.
Мама улыбнулась.
— А, Тара. — Казалось, она наконец поняла суть.
Она посмотрела на папу и одними губами сказала:
— Невидимый друг.
— Э-э!.. — громко спросил папа. — У него есть друг-невидимка?
Мама нахмурилась и дала мне плошку с хлопьями:
— И как выглядит твоя подружка Тара, Микки?
Я не стал ей отвечать. Я был так потрясен, что не мог вымолвить ни слова.
«Они же не понимают, о ком я говорю!» — осознал я.
Тары не существует. Она еще не родилась!
На мгновение я затрепетал от радости. Тары нет! Я могу прожить весь этот день, не видя, не слыша, не чувствуя присутствия Тары Ужасной! Прямо сказка! Но потом до меня дошел реальный смысл происходящего.
Один ребенок Вебстер уже исчез. Я был следующим.
Когда я расправился с хлопьями, мама повела меня наверх переодеваться. Она сама надела на меня рубашку, штанишки, носки и ботинки. Впрочем, шнурки она не завязала.
— А теперь, Микки, — сказала она, — давай потренируемся в завязывании шнурков. Помнишь, как мы это делали вчера?
Она взялась за концы шнурков и стала их завязывать, напевая:
— Кролик скачет
Она откинулась и смотрела, как я справляюсь со вторым ботинком. По ее лицу было видно, что она не ожидала от меня таких успехов.
Я наклонился и с легкостью завязал шнурок. У меня не было времени прикидываться. Мама уставилась на меня в изумлении.
— Давай, мама, пойдем же, — сказал я, распрямляясь.
— Микки! — воскликнула мама. — У тебя получилось! Ты впервые завязал шнурок сам! — Она схватила меня и крепко прижала к себе. — Подожди, я сейчас расскажу папе!
Вытаращив глаза, я последовал за ней по лестнице вниз.
Итак, я завязал свой башмак. Велика важность!
— Милый! — позвала мама. — Микки завязал ботинок, совершенно самостоятельно!
— Ура! — радостно воскликнул папа. Он поднял свою руку, чтобы мы могли хлопнуть друг друга ладонями. — Какой у меня взрослый сын!
На сей раз я увидел, как папа сказал ей одними губами:
— Долго он к этому шел!
Я был слишком обеспокоен, чтобы обидеться.
Мама проводила меня в детский сад. Она сообщила воспитательнице, что я научился завязывать шнурки. Все были в восторге.
Я просидел все утро в этом дурацком детском саду, рисуя пальцем и распевая песню про алфавит.
Я знал, что мне обязательно надо попасть снова в антикварный магазин. Больше я ни о чем и думать не мог.
«Во что бы то ни стало я должен исправить часы с кукушкой, — твердил я себе в отчаянии. — Как знать, может быть, завтра я уже не буду уметь ходить».
Но как же мне попасть туда? Даже второкласснику было очень нелегко добраться до центра одному.
А для ребенка детсадовского возраста — это уж совсем непосильная задача.
Даже если мне удастся одному сесть на автобус и никто не станет задавать мне вопросов, то откуда я возьму деньги на проезд?
Я взглянул на кошелек воспитательницы. Может, стянуть у нее пару монет? Она и не заметит.
Но если она застанет меня на месте преступления, беды не оберешься.
Я решил каким-нибудь образом прошмыгнуть в автобус. По ходу дела я что-нибудь придумал бы.
Когда мучения в детском саду наконец закончились, я выскочил из здания, помчался к автобусной остановке — и налетел прямо на маму.
— Привет, Микки, — поздоровалась она. — Как прошел день?
Я совершенно забыл, что она сама забирала меня из детского сада.
Она взяла меня за руку железной хваткой. Надежды на спасение не осталось.
18
«Во всяком случае, я все еще на свете, — подумал я, проснувшись на следующее утро, — по крайней мере, я еще жив».
Но мне всего четыре года. Время на исходе.
Мама вошла в комнату, пританцовывая и напевая:
— С добрым утром, сынок, с добрым утром, сынок, с добрым утром, милый Микки, с добрым утром, сынок! Готов отправиться в ясли?
Фу, ясли! Дело оборачивалось все хуже и хуже. Я больше не мог этого вынести.
Мама высадила меня из машины перед яслями, поцеловала и, как всегда, проговорила на прощание:
— Удачи, Микки!
Прокравшись в ближайший угол, я сел и стал наблюдать за играющими детьми. Я отказывался от всего: от пения, от рисования, от песочницы, от всех развлечений.
— Майкл, что с тобой творится сегодня? — обратилась ко мне моя воспитательница мисс Сартон. — Тебе нездоровится?
— Со мной все в порядке, — ответил я.
— Но почему же ты не играешь? — спросила она и, окинув меня оценивающим взглядом, добавила: — Мне кажется, тебе просто необходимо поиграть!
И, не спросив моего на то соизволения, схватила меня, вынесла на улицу и посадила в песочницу.
— Мона поиграет с тобой, — произнесла она радостным тоном.
Мона и в четырехлетнем возрасте была симпатичной. Как я мог забыть об этом?
Мона не произнесла ни слова. Она вся сосредоточилась на строительстве иглу — по крайней мере, я думал, что дом, который она возводила из песка,
