И с философским настроением. Это Аксён понял еще в самом начале. Едва они устроились в вагоне, дядя взялся учить жизни. Тупо и неинтересно. Изложил концепцию личности, максимально свободной от условностей буржуазного общества: семьи, государства, карьеры. Семья — рабство. Государство — жандарм, который пьет кровь. Карьера — каторга и бессмыслица, в любой момент Землю может протаранить метеорит.
— Деньги — они везде, — разглагольствовал дядя, устроив ноги на соседнюю полку. — Надо только уметь их брать — свобода в этом. Конечно, это не миллиарды, но вольному человеку Господь не даст умереть с голоду. Птичка божия не знает, ни напряга, ни труда, а все клюет по зернышку, радуется солнышку…
Дядина концепция Аксёну совершенно не понравилась, но спорить он не стал. Было видно, что сам дядя напротив, поспорить не прочь, однако, Аксён решил ему подобного удовольствия не доставлять. И просто слушал.
Дядя Гиляй быстро утомился и переключился на семечки, они, по уверениям дяди, прекрасно прочищали желудочно-кишечный тракт и нормализовывали перистальтику. Впрочем, семечки тоже занимали дядю недолго, а может, тракт у него был уже хорошо прочищен, так или иначе дядя с семечками покончил, но к этому времени в голову ему подоспела новая порция мыслей, и он сказал:
— Я вот уже много пожил, и видел тоже много. К сожалению. Люди все разные. Знаешь, мне кажется, что человек, он не зависит от окружающих. От родителей, от друзей, даже от себя самого. Человек такой, каким он получился. Кучу раз видел, как в семье самых настоящих упырей, появлялись такие отличные ребята… И наоборот тоже. Родители вроде люди, а вырастает говно просто. Кто хочет прорваться, тот прорвется, в жизни такой закон.
— Неправильно говорите, — возразил Аксён. — Совсем не так.
— Да?
— Да. Не получается так, как вы говорите. Не пробивается тот, кто должен пробиться. Вот вы поглядите на Тюльку… На Славку. Он хороший, добрый, нормальный мальчишка. А вокруг что? Вокруг Чугун. Думаете, он хорошим человеком вырастет, с Чугуном-то?
Дядя хмыкнул.
— Я знаю, вы хотите сказать, что я тоже виноват…
Гиляй принялся щелкать ногтями по столу.
— Ну да, виноват… А с чего я-то буду другим, а? Я с ними, ничуть не лучше.
— Ты сейчас, мне кажется, влюблен, — сказал вдруг дядя Гиляй.
И как-то так он это сказал, без издевки, без глума, даже с завистью какой-то, так, что Аксён не стал возражать. И ничего глупого не стал говорить.
— Это сложный период в жизни, — дядя смотрел в окно. — Сложный. Но все это пройдет…
— Не пройдет, — упрямо возразил Аксён. — Ничего не пройдет.
— Пройдет.
Аксён отвернулся. За окном бежал лес. Поезд шел по дуге, насыпь была видна далеко вперед, яркая, похожая на лоскутное мусорное одеяло.
— Видишь ли, Иван, в этом мире есть множество законов. Ну, я не про физику говорю, ты понимаешь. Эти законы почти всегда реализуются. Не рой другому яму — сам в нее попадешь. Первая любовь — не бывает счастливой. Ну, и все в том же духе. Или вот — если в кино на стене висит ружье, оно обязательно выстрелит.
— При чем здесь ружье? — насторожился Аксён.
— Ружье? Нет, ружье не при чем, ружье это метафора такая. Это я к тому, что если некоторым событиям суждено случиться, повлиять на это никак нельзя. Они случатся. Тот, кого должны повесить, никогда не утонет. Это железно. Вот сейчас ты влюблен. А через пять лет будешь вспоминать про это с улыбкой.
— Не буду.
— Будешь. Сейчас дышать тяжело, а потом…
— Это вы так говорите, — перебил Аксён. — Вы. Вам, старым, просто хочется, чтобы у нас все как у вас было!
— Может быть, — не стал спорить дядя.
Аксён подумал, что зря он на Гиляя наехал, дядюшка, в общем-то, не такой уж и плохой. Даже интересный. И если бы не всё уже давно его окружающее, он, наверное, поговорил с дядей по-хорошему…
Поэтому Аксён решил помириться.
— Вы тогда про ворона рассказывали, — сказал он. — Помните?
— Про ворона? — дядя наморщил лоб. — С чего бы это… Какой ворон? Валька Ворон, так он сейчас в Инте…
— Нет, про другого. Там стихи еще такие. Прилетел ворон, накаркал всякого. Мрачняга такая.
— Я стихи вообще не читаю, ты что-то путаешь, дружочек, — ответил дядя. — Вот если бы газетку какую. Тут газеток нет?
— Нет, это же пригородный.
— Жаль. Мы, кажется, уже подъезжаем? Это Неходь?
За окнами поплыли опилочные дюны.
— Пора переодеваться, — дядя закинул за плечи рюкзак и направился в сторону туалета.
Аксён стал смотреть в окно. Необычно так. Раньше взрослые никогда с ним не разговаривали. Хотя нет, Савельев, участковый, иногда пытался, но не очень у него получалось.
Не прав только дядька. О том, что все проходит. Ничего не проходит. Ничего. Каждую секунду… Стоп! А зачем он все-таки меня с собой потащил?
Неходь осталась позади, теперь только деревья мелькали. Зачем потащил? Зачем…
Так…
Мгновенно вспотел лоб. Аксён поежился.
Он это сделал затем, чтобы я зашел к ней. Специально! К ней. От вокзала по Советской, затем на Кирова и вверх, два квартала, так, чтобы справа стала видна новая водокачка, а потом Набережная и туда, к мосту, четыреста двадцать семь шагов, это если считать от колонки. Ага! Сейчас! Побегу просто! Как Жужжа! Как Бобик! С вытянутым языком! И прыгать буду! Эй, погляди на меня, я тут! Я хороший, я готов, только посмотри на меня, и я прыгну с моста, да что там с моста, я прыгну с телевышки вниз башкой, стекло буду кусать…
Появился дядя в оранжевой балдахинине. Немногочисленные пассажиры разглядывали дядю с интересом, сам Гиляй ни на кого внимания не обращал, лицо у него было нирваническое. Уселся напротив Аксёна, улыбнулся кротко, агнец просто.
— План у нас такой: к двенадцати, — дядя поглядел на часы, — к двенадцати выдвигаешься к базару. Там уже буду я. Ты меня не знаешь. Стоишь в сторонке. Потом будто случайно проходишь мимо. Я тебя останавливаю. Твоя задача — помалкивать и слушать меня. Понятно?
— Ну да…
— Я буду выглядеть… несколько нетривиально. Внимания не обращай. Все. После встречаемся в четыре часа на остановке возле поликлиники. Ясно?
— Да.
— Тогда в тамбур. До двенадцати можешь погулять.
Так и есть. До двенадцати еще полтора часа, значит, могу погулять. По Советской, затем по Кирова, вверх… Ну, и так далее.
— Все равно не так все, — сказал Аксён и направился в тамбур.
Он выскочил на перрон и, не заглядывая в вокзал, двинулся в город. По улице Советской. Но на Кирова не повернул, пошагал прямо. Улица Советская заканчивалась музыкальной школой, Аксён два раза прочитал расписание занятий, после чего отправился обратно. За полтора часа он четыре с половиной раза промерил Советскую, и ни разу не повернул на Кирова, даже не посмотрел в ту сторону, на пятом заходе он повернул к рынку.
По поводу субботы рынок расползся далеко за свои обычные границы. Приехало много вьетнамцев,
