— Пойдем домой лучше, к нам. Я дойду, честное слово! А эти пусть тут остаются, я не хочу их тащить…
— Да ты не будешь их тащить, не волнуйся…
— Давай домой! — ныл Тюлька. — Я не хочу как в прошлом году чтобы…
«Я тоже не хочу!» — хотел крикнуть Аксён.
Не хочу их тащить! Пьяного Чугуна, пьяную мать…
Было бабушку жаль. Ей придется на это смотреть. Нет, конечно, она ничего не видит… хотя такое и видеть нечего, лучше не видеть. Придется их тащить.
— Если дядя Гиляй сильно напьется — можно будет его ограбить, — сказал Аксён. — У него наверняка куча бабок.
— Да он не напивается никогда, его не ограбить. Давай побежим домой…
Тюлька принялся ныть громче, но Аксён его уже не слушал, схватил его за руку и рванул вперед.
— Что это? — удивился Тюлька в районе вокзала.
— Поют, кажется… — Аксён остановился. — Точно поют.
— Я же говорил — лучше домой, мне их эти песни…
— Поздно, — сказал Аксён. — Уже поздно…
Не поздно, но бабушка была человеком.
— Пойдем.
Дядя Гиляй, развалившись на скамейке, рвал баян, орал про в нашей деревне огни не погашены, ты мне тоску не пророчь. Хор ветеранов труда подтягивал из последних старческих сил. В конце улицы выли собаки.
— Сейчас бы их… — Тюлька скрежетнул зубами.
Мать лежала головой на столе, держалась за апельсин. Бабушка убирала посуду. Чугуна не видно.
— Ба, тебе помочь? — спросил Аксён.
— Да чего тут помогать, я уж сама привыкла.
— Ладно…
Он хотел сказать, что сейчас он ее уберет, мать то есть, но решил, что усугублять не стоит.
— Переезжайте ко мне, — предложила бабушка. — Летом. Славику в школу надо ходить. Да и тебе… Надо как-то жить.
— Надо, — согласился Аксён. — Переедем. Обязательно.
— Вот и хорошо. Я вам там собрала, не забудь…
Аксён вдруг понял. Что бабушке стыдно. Стыдно перед ними, что все так получилось. Не сейчас получилось, а вообще. И что она уже ничего исправить не может, за это ей тоже стыдно.
— Мы приедем, — сказал он, — в июне.
— Вот и хорошо.
Аксён подсел к матери, пощипал ее за руку.
— Ма, пора уже.
— Пора-пора-пора-пора… — пробормотала мать и поднялась.
Поглядела на Аксёна неузнавающим взглядом.
— Ма, поезд скоро…
— Поезд на Нансельбукен прибывает в девятнадцать часов, — выдала мать. — Все билеты проданы, юноша, и нечего так на меня смотреть!
— Пойдем…
— Пойдем. Поезд не будет ждать…
Она сделала шаг, и Аксён подхватил ее под локоть.
Бабушка загремела посудой.
— А это кто? — мать уставилась на бабушку. — Кондуктор…
Заглянул Тюлька. Поморщился.
— Еще один кондуктор… — мать указала на Тюльку. — Я вспомнила, какой сегодня праздник — День Кондуктора… А ты знаешь, как по-английски «полупроводник»? Семикондуктор! У нас «полу», а у них «семи», в четырнадцать раз лучше… Поэтому так и живем…
— Помоги, — попросил Аксён.
Тюлька пристроился под другую руку, то есть подмышку, и они повлекли мать к выходу. За спиной грохнула тарелка, но Аксён уже не стал оборачиваться.
Ни дяди, ни пенсионерок на скамейке перед домом уже не наблюдалось, но откуда-то со стороны Пионерской раздавались молодецкие посвисты и непонятные кряканья, видимо, баян совсем разодрали.
До вокзала добрались без особых приключений, Аксён один раз уронил бабушкин сверток, во второй раз уронили мать, она не сильно ушиблась, вечером асфальт мягок. Внутрь заводить не стали, решили, что на воздухе лучше.
Воздухом дышали местные. Так сначала Аксён подумал — от местных они не очень отличались. Трое парней. Лет по шестнадцать.
— Ломовские, — сказал один. — Сразу видно, будто из жопы вылезли!
— Да не, не вылезли, — сказал другой.
— Вылезли, но сейчас обратно в нее возвращаются, — возразил третий. — Пацаны, вы ведь в Ломы едете?
Аксён молчал. Это были не местные. Наверное, из Галича. Или из Буя. Местные не стали бы с ним связываться, это точно.
— В Ложопу они едут, — придумал третий.
Тюлька прошептал что-то грозное.
— А шалаву где подцепили? — продолжал первый, с длинными волосами, в майке с «КиШ» на груди. — Такую старую еще…
Он хихикнул.
— Это твоя мать шалава! — ответил Тюлька. — И еще лягушка!
Неместные расхохотались. Аксён глядел на них. Точно незнакомые, не из восьмилетки, иначе он бы их знал. И они его. Приезжие, наверно. К бабушкам приехали. Ну, все равно городские. Не злые, сразу видно. Просто в кучку собрались, вот и развлекаются. Точно, не здешние, вон у того кроссовки вроде настоящие, такие здесь не купишь.
— Да они ее в рабство за пузырь прикупили, — фантазировал поклонник «КиШа». — Посадят на цепь в сарае, будет им трусы шить…
— А у тебя трусов вообще нету! — Тюлька показал обидчикам кулак. — И мозгов!
Ребята смеялись. Нет, не с издевкой, они так над всеми смеялись, смешно ведь.
— Держите покрепче ее, — посоветовал похожий на борца, — а то Анна Каренина получиться! Ту-ту!
— Аксён, врежь им! — не утерпел Тюлька. — Давай! Врежь!
Он рванулся было к насмешникам, но вернулся сразу — оставшаяся без поддержки мать поплыла вправо и ему пришлось снова работать подпоркой.
Аксён смотрел на городских. Ждал. Когда в переносице начнет тяжело шевелиться бешенство, когда убыстрится пульс и время чуть замедлится и все станет ясным и понятным, и тогда он поднимется и поплюет на костяшки…
Но ярость не приходила. Городские смеялись, а ему не хотелось. Рвать, размазывать по заплеванному асфальту, не хотелось ломать зубы, хрустеть носами и пробивать фанеру. Он смотрел.
— Аксён, ну ты что?! — Тюлька почти уже плакал. — Дай им!
— Обделался твой брателло, — усмехнулся борец. — Ничего, дома ему мамка штанишки постирает. Если сможет.
Гы-гы-гы.
— Держи крепче, — велел Аксён Тюльке, ухватил мать под руку и повел к скамейке.
Развезло совсем, мать проседала при каждом шаге, Аксён с трудом держал равновесие, они дотащили ее до скамейки, сгрузили. Мать начала громко икать.
