противника бегом. Он рванул вдоль камней, и через триста метров Ляжка выдохся. Тогда Зимин вернулся и продолжил:
– Я, конечно, понимаю, подобное тянется к подобному…
Но в этот раз Ляжка не ответил – из-за усталости, а может, с ним просто приключился приступ благоразумия. Он сказал:
– Что мы дальше-то делать будем? Надо отсюда сваливать. Этот сказал, тут какие-то мертвяки…
– Мертвяки – это худо, – поправил Зимин. – Они могут искажать пространство…
– А Белоснежки тут нет случайно?
– Идем к камням, там будет тебе и Белоснежка. И семь гномов с отбойными молотками.
Они двинулись к камням, Зимин первым, Ляжка за ним. Зимин думал, нет ли у Ляжки случайно ножика, такой может запросто с ножиком ходить. Еще полоснет поперек горла. Или воткнет в спину с несовместимыми с жизнью последствиями.
Ляжка измучился и, чтобы развеять тяжелые мысли, думал о приятном. Камни оказались похожи на пемзу, и Ляжка прикидывал, сколько брусков для стачивания ножных мозолей можно выточить из этих скал и как их можно продать в Японию – там любят такие штуки – и сделать бабки, чтобы потом жить долго и счастливо. Ляжка представлял Японию, рис, самураев, борцов сумо, и невольно в мыслях Ляжки возникала Большая Рулетова, хотя он и на самом деле ее терпеть не мог.
Камни были полезные, только вот перемещаться по ним оказалось тяжело. Зимин прыгал по пористым валунам и уже ощущал сильную жажду и даже голод. Они уходили от пустыни, и чем дальше было от песка, тем становилось прохладнее. Кое-где между камней блестели мелкие лужицы и торчали морщинистые сталактиты.
Ляжка тоже проголодался и от душевной скученности и для того, чтобы поднять себе настроение, принялся поносить КА82:
– Тоже мне собака Баскервилей, – бранился Ляжка. – Щенок сопливый! Харя электрическая! Почеши мне спинку, я устал без ласки! Ножку подвернул, лажак беспросветный! Живодеров тут явно не хватает…
Зимин попытался было с ним заговорить, но Ляжка не реагировал на голос разума и продолжал ругаться. Видимо, это доставляло ему независимое удовольствие и не нужен был слушатель.
– Я таких топил в детстве! Имя ему подавай, тоже мне, швейная машинка ходячая! Я, может, тоже грущу о чем-то! А мне все равно все по морде. В пятачину все подряд…
Впрочем, скоро Ляжке надоело ругаться, и он замолчал, только натужно пыхтел.
И скоро камни кончились совсем. Причем кончились как-то сразу – вот камни, камни, камни, прыгать по ним тяжело – и раз, пошел лесок, кусты, запахло водой и зеленью, идти тоже тяжело, но приятно. Зимин ускорился. Он окунулся в заросли, кажется, орешника, но через минуту орешник тоже кончился, и Зимин выскочил к роднику.
Ляжка, стеная, продирался за ним.
Родник был выполнен в виде головы дракона, вода вытекала прямо из языкастой пасти и падала в чашу, сильно напоминавшую череп. Вокруг валялись вросшие в мох обломки статуй воинов и красавиц с серьезными лицами и длинными волосами. Больше всего это напоминало парк Дрезденской галереи после американской бомбежки, там тоже были статуи, Зимин видел по телеку.
– Страна Мечты похожа на старую помойку, – сказал Ляжка. – Этого и следовало ожидать.
– Ладно, – ответил Зимин. – Посмотрим…
Зимин повертел головой и обнаружил, что весь обозримый мрачный сосняк завален подобной архитектурой, и выглядит это зловеще и древнегречески. Кладбище памятников.
– Мне тут не нравится, – сказал Ляжка. – Тут тревожно…
– Тебе нигде не нравится. Если только в этом месте нет Рулетовой…
– Урод ты, – Ляжка плюнул. – Урод по жизни…
Зимин присел на чью-то мощную античную ногу, наклонился к чаше и, подавив в себе человеческую гордость, стал лакать.
– Тебе идет, – заметил Ляжка и встал в очередь к воде.
Вода была холодная и вкусная, похожая на дорогую грузинскую минералку, от которой можно прожить сто лет. Зимин пил и пил, пил до тех пор, пока сверху ему в шею не уперлось что-то острое.
Зимин попробовал поднять голову, но острие уперлось больнее.
– Ну что, обезьяны, попалися! – сказал кто-то торжествующе. – Два дня на вас угробил! Получи за это!
После чего Зимина сильно стукнули по голове.
Глава 6
Всадник П.
Зимин очнулся и обнаружил, что его тащат по земле. Ноги были привязаны к большой еловой ветке, а ветка на длинной веревке волоклась за черной лошадью. На лошади задом наперед сидел накачанный парень лет четырнадцати, в панцире, с мечом за спиной и вообще в рыцарской амуниции. Парень прихлебывал из глиняной бутылки, откусывал от целого каравая и что-то мычал. Зимину показалось, что он поет что-то вроде «Королевы бензоболонки» или «Сердце красавиц», разобрать было трудно. Видимо, он был не чужд элементов духовной культуры.
Парень пел, размахивал караваем и бутылкой – явно пребывал в радужном настроении. Зимину же было не очень весело – его голова то и дело стукалась о дорожные камни, отчего в глазах вспыхивали легкомысленные звездочки. Зимин хотел было крикнуть всаднику, чтобы он остановился и немедленно его отпустил, но тут Зимин увидел Ляжку и окрикивать всадника передумал.
Ляжка весело шагал рядом с Зиминым. На шее у него болталась грубоплетеная веревка, а в руке тоже был хлеб. Ляжка жевал. И чтобы принимать пищу более равномерно, забегал вперед и ждал, пока лошадь не натянет петлю. В промежутках он успевал откусывать от горбушки большие куски и быстро их прожевывать. Выглядел Ляжка счастливо, это совсем не понравилось Зимину. Он собрался было сказать Ляжке, что тот свинья и что лишь такая же свинья, как Рулетова, способна, но стукнулся головой о камень.
Второй раз очнулся Зимин от того, что на него лили воду. Он открыл глаз и обнаружил над собой Ляжку. Ляжка лил на Зимина воду из серебряного кофейника и периодически к этому же кофейнику прикладывался, клацая зубами. На шее у Ляжки все еще была веревка.
Зимин попробовал встать, но обнаружил, что и руки и ноги его стянуты прочными кожаными ремешками, а на шее болтается заусенистый чугунный ошейник. Затем в поле его зрения вошел тот самый всадник, только без хлеба и бутылки.
– Проснись, несчастный, – сказал всадник. – Открой глаза, взгляни на мир суровым взором.
И продекламировал:
Зимин открыл второй глаз и взглянул на мир бинокулярно.
Они находились на небольшой лесной полянке. На полянке горел костер, над костром парил котелок, а метрах в двадцати пасся тот самый черный конь.
– Ты, как я погляжу, доход, – всадник бессовестно пощупал у Зимина бицепс и ткнул его железным пальцем в живот. – И силою ты не отмечен тоже. Это пло и это зло. Но ничего, у тебя еще есть шанс спастись. Уверуй, пока не поздно.
Всадник прижал руку к сердцу, там, где, наваренные серебряной вязью на броню нагрудника, красовались две латинские буквы – «L» и «R».
– Уверуй, свинопис, – сказал всадник. – И я ограничусь ножными кандалами. Бери пример со своего друга.
Всадник дернул за веревку, и Ляжка подхалимски улыбнулся.
– Ты доход, – всадник снова ткнул Зимина. – А твой дружок жиртрест. Вы никуда не годитесь. Хотя из вас бы вышла отличная пара. Дон Кихот и Сашка Панцирь.
Всадник дернул за веревку два раза. Ляжка подхалимски расхохотался.
