— Ты очень смешно говоришь… Для чего ты это говоришь? Ни тебе, ни мне это уже не нужно. Это должно было случиться. Когда-нибудь это должно было случиться. Я не знаю только, почему так получается. Может быть вам уже не нужна доброта?
— Нужна! Очень нужна! Каждый человек хранит ее в своем сердце!
— И никому не показывает?
-..?
— Зачем вы храните ее? Надо дарить доброту тем, у кого ее нет…
— …
— Ты сейчас умрешь?
— Наверное…
— Но ведь ты еще о-го-го как выглядишь!
— Я не хочу про это говорить…
— Тебе больно?
— Не знаю. Я еще ни разу не умирал. Мне просто грустно.
— Мне бы хотелось тебе помочь…
— Ты не сможешь этого сделать. Ведь нужно вспомнить сказку, которой уже нет.
— А что если ты сам мне ее расскажешь? Тогда сказка… э-э-э… воскреснет, и тебе не нужно будет умирать. А я ее никогда не забуду! Никогда!
— Ты смешной… Неужели ты думаешь, что мне не хочется жить? Очень хочется! Но понимаешь, сказку можно подарить лишь раз, и если ее забыли, значит, она была не нужна. Зачем снова дарить то, что никому не нужно? И зачем жить, если то, ради чего ты рожден, никому не нужно? Скажи, человек?
…Ты просидел возле него всю ночь.
Когда в облаках на востоке появились алые просветы, ты вырыл ножом ямку, закутал зверька в свою куртку, и закопал.
От остывшей реки тянуло холодом. Над чистой водой, усыпанной прыгающими отражениями звезд, скользил, будто на коньках, утренний ветер. Он подлетел к тебе, заметив издали, обнял холодными руками, встрепал волосы и, улетая, шепнул на ухо что-то знакомое, отчего сердце у тебя защемило от тревоги. Ты поднял голову…
Кружась и едва не заворачиваясь в спирали, с неба падали звезды. Звезды, не гаснущие до самого удара о землю…
СКАЗКА О ПРОЛЕТАЮЩИХ МИМО
I
— Я готов, — сказал мальчик, преданно глядя тебе в глаза.
Ты серьезно кивнул, изо всех сил стараясь не улыбнуться.
Теплые кроссовки.
Теплая вязаная шапочка.
Теплая куртка — прошлой зимой в ней, помнится, щеголял: иссиня-черная, с опушённым капюшоном и мощным белым зверем на спине. Очень красивая курточка была…
Под курткой толстый свитер. Узкий воротник туго охватил шею, даже голова с трудом вертится. Спортивные шерстяные брюки, тоже, кажется, прошлогодние, потому как вырос он из них изрядно. Бабушка о таких вещах говорила, что люди в них, как подстреленные.
— Что-то ты, брат, немного перебрал, — неуверенно сказал ты. — Мы же, в общем-то, не на Северный полюс идем…
— Мама заставила…
— Запаришься…
— Не-а, — мальчик уверенно помотал головой. — Как выйдем за поселок, я куртку сразу сниму. А сейчас пока так, а то мамка ругаться будет…
— Ну, тогда пошли…
Ты вскинул на плечо рюкзак и вышел со двора. Мальчик потопал за тобой.
— А почему ты калитку не закрываешь? — вопрос из-за спины.
— А зачем?
— Вдруг зайдет кто-нибудь?
— Вот потому и не закрываю…
— Это как?..
— Ну, как, как… Так и не закрываю, что вдруг кто-нибудь зайдет…
— А унесут что-нибудь?
— А зачем им уносить? У меня, собственно, и уносить нечего… Зайдут, дом открыт: посидят, отдохнут, попьют чаю, может, на гитаре поиграют, да и пойдут дальше…
— А-а-а, — мальчик замолчал, переваривая твой ответ.
Вот тебе и «а-а-а», передразнил ты его про себя. Иди теперь и думай, что к чему.
Вы дошли до конца улицы.
За последним двором начиналась степь. Дикая, ничем не обезображенная, серая полумертвая предзимняя степь.
Ноябрь был холодным. Сначала лили дожди, а потом вдруг на несколько дней лег снег. Полынь, убеленная инеем, улеглась в валки, пушистые шапки краснобыльника мгновенно облетели, ковыль просто исчез, и лишь караганник упрямо зеленел сквозь снег. Но, как обычно, за снегом нагрянула жара. Растаял снег, высохла земля, но степь к жизни не вернулась. Последняя зелень, оттаяв, побурела и ушла в землю. Наступило предзимье, недоброе, странное время.
Сухая, покрытая тонкими трещинами земля, похрустывала под ногами. Ты шел, старательно приноравливаясь к шагам мальчика.
— Не устал? — спросил на всякий случай.
— Нет, — бодро сказал мальчик. — А знаешь, я теперь тоже дверь за собой закрывать не буду!
Вот, блин! И столько торжества в голосе, будто только что смысл жизни для себя выяснил.
— Не закрывай, — ехидно сказал ты. — Только вот как на это посмотрит мама?
В ответ — молчание. Такое разочарованно-обиженное, что ты оглянулся. На лице мальчика так живописно было написано, что проблему мамы он из виду как-то упустил, что ты не выдержал и рассмеялся.
— Не переживай, — ты протянул ему руку, — вырастишь и тогда сможешь делать так, как тебе покажется правильным.
Мальчик взял тебя за руку.
— Тебе хорошо, — вздохнул он, — ты большой, тебя мама с папой не заругают…
— Не заругают…
— А где твои мама и папа?
— Умерли…
— Совсем умерли?
— Совсем.
— А может они уехали куда-то? Я кино видел…
— Ноги не натер?
— Н-нет, не натер…
Хороший сегодня день. На небе ни облачка. Низкое солнце старается из последних сил согреть степь. А ей это уже не нужно…
— А зачем ты рюкзак взял?
— А зачем люди берут с собой рюкзаки?
— Чтобы ложить туда что-то…
— Надо говорить не «ложить», а «класть».
— Чтобы класть туда что-то…
— Вот я и положил…
— А что?
— А вот когда проголодаешься — узнаешь.
Мальчик помолчал немного, обдумал все и заявил.
— А я уже проголодался.
— Что-то быстро…
— И нет. Я дома не поел, я только чай попил.
— Почему?
