— Я не буду одной из фейри в твоем гареме или где бы то ни было еще.
— Тогда будь со мной и только со мной: это единственный выбор.
Кинан наклонился к ней и поцеловал в губы. Это было похоже на глоток солнечного света, кожу мягко покалывало, будто она провела много времени на пляже… Это было великолепно!
Эйслинн отшатнулась и уперлась спиной в витрину магазина.
— Не трогай меня, — сказала она, вложив в голос всю свою ярость.
Ее кожа начала светиться так же ярко, как и его. Ошеломленная, Эйслинн уставилась на свои руки. Она поскребла запястье, будто собиралась стереть это сияние. Ничего не изменилось.
— Я не могу, — просто ответил Кинан. — Ты всегда принадлежала мне. Ты родилась, чтобы принадлежать мне.
Он снова шагнул к ней и мягко подул в ее лицо, словно на пух одуванчика. Эйслинн едва не закатила глаза: все удовольствие и радость, которые она когда-либо испытывала под летним солнцем, соединились в одну бесконечную нежность.
Она прислонилось к грубой кирпичной стене.
— Уходи.
Эйслинн засунула руку в карман и нащупала один из пакетиков соли, которые дал ей Сет, вытащила его и разорвала упаковку. Слабый бросок, но соль все же попала в него. Кинан засмеялся:
— Соль? О прекрасная моя, ты такая изысканная награда.
Потребовалось больше сил, чем предполагала Эйслинн, но ей все же удалось отлипнуть от стены. Она вытащила газовый баллончик — он ведь должен действовать на все, что имеет глаза. Сорвав пробку предохранителя, она направила носик баллончика в лицо Кинана.
— Храбрость и красота, — прошептал он с благоговением. — Ты прекрасна!
А потом он ушел, чтобы присоединиться к другим невидимым фейри на улице. На полпути он остановился и тихо прошептал:
— Этот раунд за тобой, но я выиграю в этой игре, моя прекрасная Эйслинн.
И она слышала все это так, будто он до сих пор стоял рядом с ней.
Глава 23
Дония знала, кто это был, прежде чем добралась до двери. Ни один фейри не посмел бы так колотить в ее дверь.
— Игра? — Эйслинн носилась по комнате, ее глаза сверкали. — Так же было и с тобой?
— Нет. По крайней мере, не совсем так же.
Сбоку от Донии Саша обнажил зубы и прижал уши, приветствуя Эйслинн, как когда-то приветствовал Донию. Он знал, что несмотря на волны гнева, исходящие от Эйслинн, она не причинит вреда.
Она остановилась, излучая свет, как это делал Кинан, когда сердился, и потребовала ответа:
— Тогда как?
— Я пешка, ни король и ни королева, — пожав плечами, сказала Дония.
Гнев Эйслинн прошел так же быстро, как и появился.
Эйслинн прикусила губу, притихнув на мгновение:
— Как пешка — пешке: ты поможешь мне?
— Ну да. Что я и делаю.
Радуясь возможности отвести взгляд от ужасной яркости, причинявшей боль глазам, Дония подошла к старому платяному шкафу и открыла его. Вперемешку с ее повседневной поношенной одеждой в шкафу висели наряды, которые были ей совершенно не нужны: вельветовые топы с невероятно красивой вышивкой, мерцающие блузки, выглядевшие, как сеточки из звезд, платья из полосок, которые больше обнажали, чем скрывали, и кожаная одежда любого покроя, которого только могла хотеть девушка.
Она вытащила темно-красное бюстье,[18] которое, как рассказывала ей Лайсли, она надевала однажды на бал Солнцестояния, через год после того, как стала Зимней девушкой. «Он плакал солнечными слезами, — рассказывала она Донии. — Покажи ему то, что он никогда не сможет иметь».
Дония никогда не была способна на такую черствость, хотя ей очень этого хотелось.
Глаза Эйслинн расширились, когда она посмотрела на этот предмет одежды:
— Что ты делаешь?
— Помогаю тебе.
Дония повесила бюстье назад и вытащила странный металлический пояс с черными драгоценными камнями. Эйслинн отодвинула его от себя, нахмурившись.
— И это помощь?
— Вот именно. — Дония наконец нашла то, что подходило Эйслинн: женская сорочка эпохи Ренессанса, которая была переделана в блузку, поразительно белую с огненно-красной шнуровкой от груди до талии. — Для общения с фейри нужна уверенность. Я слишком поздно усвоила это. Ты должна показать ему, что ты не из робкого десятка, что не позволишь командовать собой. Иди туда как равная ему, а не как подданная, и скажи ему, что хочешь переговорить.
— Чего ради? — Эйслинн взяла блузку, перебирая пальцами мягкий хлопок.
— Ради перемирия. Он не отступится. Твоя смертность не вернется. Не начинай вечность так: не позволяй ему быть уверенным в том, что он может указывать тебе, что делать. Начни с того, что лишишь его покоя: принарядись для этого сражения.
Дония перебирала юбки и верхнюю одежду. Все выглядело слишком великолепным и слишком официальным. Эйслинн должна была показать ему, что она не похожа на других, обязанных следовать его приказам. Она была девушкой, которая выросла в мире, где у женщин был выбор.
— Будь более напористой, чем он. Позови его к себе. Если его не будет слишком долго, не жди. Пойди к нему сама.
Эйслинн стояла, вцепившись в блузку, и выглядела беспомощной.
— Я не уверена, что смогу.
— Тогда ты уже проиграла. Твоя современность — твое лучшее оружие. Используй его. Покажи ему, что ты имеешь право хоть на какой-то выбор. Ты знаешь, кто он, так потребуй, чтобы он поговорил с тобой. Переговори с ним о том, какой свободой ты хочешь обладать. — Дония извлекла из шкафа штаны в обтяжку, вполне современные. — Иди переоденься. Потом еще поговорим.
Эйслинн взяла черные штаны дрожащей рукой.
— И это путь к победе?
— Летние девушки верят, что они победили. — Донии очень не хотелось говорить это, но это было так. Девушки были счастливы: они не воспринимали свою зависимость как бремя.
Эйслинн так сжимала хлопковую блузку в руках, словно ткань была насквозь промокшей.
— Есть альтернатива? Должен же быть другой выход.
Дония остановилась. Она положила руку на запястье Эйслинн, сбросила «иллюзию», показывая снег в своих глазах.
— Я.
И хотя зимний холод был ужасен для летней фейри, которой она теперь была, Эйслинн не отвела взгляда. Поэтому Дония позволила холоду просочиться из кончиков своих пальцев, пока мороз не коснулся руки Эйслинн, образовав маленькие сосульки, которые повисли на ее локте, а затем со звонким грохотом упали на пол.
— Это.
Эйслинн наконец встрепенулась и отступила.
— Не хочу ни того, ни другого.
— Я знаю. — Дония управляла холодом, дрожа от усилий. — Но есть только два возможных пути… Они свободны в том, в чем я нет. Быть Летней девушкой — значит жить вечно, танцевать, играть и быть свободной почти от всего. Это — жизнь вечного лета. У них нет никакой ответственности; они оставляют ее со своей смертностью, и он… — Ее голос оборвался на этих словах, но она все-таки договорила: — он заботится о них. И больше им ничего не надо.
— Я не хочу этого.
Дония хотела сказать Эйслинн, чтобы она отказалась от этого, но не имела права. Это была его работа. Вместо этого Дония произнесла:
— Это то, чем ты уже становишься. Ты, конечно, заметила?
Плечи Эйслинн поникли.
