– Выучит перед сном. Если ваш Феликс ляжет сегодня попозже, с ним ничего не случится. Так вот, зайдите к сестре и Зоиной маме и передайте то же самое. Скажите, это прописала я!
Мать Феликса, наверное, только пожала плечами. Я слышал, как она безмолвно закрыла за собой дверь. А бабушка вошла в комнату, напевая под нос что-то лихое о гусарах-усачах.
– Хватит томиться, марш во двор! – приказала бабушка и молодцевато промаршировала в смежную комнату, размахивая руками на солдатский манер.
Но я был самолюбив и не мог ей позволить считать, будто бы только и жду, как бы отступить перед трудностями. И потому остался на месте.
Минут через десять бабушка вышла из комнаты и изумилась, увидев меня за тетрадкой.
– Ты еще здесь, негодник?! – вскричала она. – А ну сейчас же во двор! Бессовестный, там ждут тебя товарищи! Ты один им можешь помочь!
Я взял тетрадь Базиля Тихоновича и вышел, усиленно скрывая радость и делая вид, будто подчиняюсь насилию, но едва за мной захлопнулась дверь, как ступеньки лестницы замелькали под моими ногами. Братья и Зоя уже сидели на старых бревнах, когда-то сваленных в углу двора.
Бревна давно почернели от времени, из трещин проросла трава. По словам бабушки, эти бревна привезли и сложили в углу двора еще в те далекие времена, когда она была девочкой. И будто бы она в детстве частенько сиживала на них, обсуждая дела со своими подругами. Потом на бревнах сидел мой отец – сын бабушки. Однажды она выбрала время, когда во дворе было пусто, взобралась на штабель и показала мне слово «Аня», вырезанное на бревне. Аней звали мою маму. А теперь на этих бревнах заседало наше поколение.
Феликс и Яша сумрачно смотрели в землю, а Зоя с отвращением разглядывала свой бутерброд, будто проснулась от долгого сна и обнаружила в руках какую-то гадость.
Я перешел на бесшумный разведочный шаг, но чуткий Яша посмотрел в мою сторону и тут же подал сигнал – наступил братцу на ногу, а затем так двинул локтем Зою в бок, что та уронила свой бесценный бутерброд на землю.
Вся троица уставилась на меня. Лица ребят засияли от радости: еще бы, после таких испытаний их друг все еще был живым и невредимым, – а затем эту радость сменила обида. Именно потому что они беспокоились обо мне, а я в это время жил как ни в чем не бывало. Я понял, что ребята правы, и мне стало стыдно за свое цветущее здоровье.
И мои друзья совершенно законно сделали вид, будто им хорошо. Они прикинулись, будто не замечают меня, и начали изображать оживленную беседу, перебивая друг друга и неся сплошную околесицу. Ребята завели спор насчет домашних цветов, когда их можно поливать и когда вредно, и спорили так горячо, что я на миг поверил в то, что они могут прожить без меня, и мне стало не по себе.
– Ребята, не надо. Я ведь не виноват, – сказал я, останавливаясь перед ними. – Это он сам разрешил открыть свою тайну! Я не просил. Ну, только немножечко!
– Можешь не стараться, мы все равно столько из-за тебя пережили, что назад не вернешь, – мстительно ответила Зоя.
Я опустил голову, и на глаза мне попался ее бутерброд. Он распался на две половинки и, вопреки поговорке, лежал вареньем вверх, словно желая напомнить, какой он был красивый и аппетитный. «Все пропало, – подумал я.
– Теперь-то уж они не простят меня».
– Зой, ты что? – ужаснулся Яша. – Он же сейчас и уйдет! И мы ничего не узнаем.
– Вась, ты вправду уйдешь? – испугалась Зоя.
– Что ты?! – ответил я, преданно глядя в ее бессовестные глаза. – Я сейчас вам прочитаю. Вот она – тетрадь! Только тут надо так или…
– Знаем! Или поверить без всяких сомнений, или лучше сразу встать и уйти. Но ты не бойся: мы уже верим, – сказал Феликс.
Я забрался на бревна и открыл тетрадь. Мы настолько увлеклись чтением, что не заметили, как во дворе появился хулиган. Я чуть не выронил тетрадь, когда услышал в двух шагах от себя его голос.
– А я знаю свою фамилию, – сказал хулиган. Он стоял перед нами у подножия штабеля, там, где только что находился я.
От неожиданности мы позабыли, что втроем сильнее его, и уже приготовились разбежаться в разные стороны, но тут в события вмешалась Зоя.
– И какая же у тебя фамилия? – спросила она с живейшим любопытством.
– Оладушкин! – объявил хулиган торжественно, но тут до него впервые дошло, что у него очень смешная фамилия, и он едва не заплакал от страшной обиды.
Когда на его глаза навернулись слезы, я подумал, что это сон. Мне казалось невероятным, чтобы хулиган мог плакать.
– А что, красивая фамилия, – сказал Феликс. – Правда, Яша?
– Фамилия как фамилия. В общем, настоящая фамилия, – подтвердил его брат.
– Ребя, правда? – спросил хулиган, вытирая глаза грязной ладонью, и посмотрел на нас с Зоей, ожидая нашего окончательного приговора.
– Конечно, правда, – ответил я, будто горячась, будто собираясь подраться с тем, кому не нравится фамилия Оладушкин.
– А я знаю девчонку по фамилии Негодяева, – сказала Зоя.
– Что уж, она такая конченая? – спросил хулиган, сочувствуя незнакомой девочке.
– Она во какая! – возразила Зоя и показала большой палец.
– А где ты узнал фамилию? – поинтересовался Яша. – Это, наверное, было очень сложно?
– Очень, – посуровел Оладушкин. – Я спросил у родителей, и отец мне дал такой подзатыльник, что я чуть не вылетел из-за стола. «Ты что же, говорит, свою замечательную фамилию забыл, разгильдяй этакий!» Вот тут мы уже не выдержали и захохотали. Мы лежали на бревнах, держась за животы. И вместе с нами закатывался от смеха страшный хулиган Оладушкин. Когда хохот затих, он спросил:
– Ребя, а кто эти мушкетеры? А то ты все «мушкетеры, мушкетеры»! – сказал он мне, кивая на тетрадь.
Я понял, что он стоял рядом с нами некоторое время и слушал мое чтение, и собрался объяснить, что к чему, но меня опередил Феликс и сказал:
– Они очень хорошие товарищи. У Васи есть книга «Три мушкетера». Хочешь почитать?
В груди у меня заныло. Так мне не хотелось давать ему книгу. Но при слове «читать» в глазах хулигана появилась откровенная тоска, и у меня отлегло от сердца. Однако, чтобы не обидеть нас, он сказал:
– Хочу.
– Тогда я вынесу завтра во двор, – сказал я, понимая, что он не будет иметь ко мне претензий, если я забуду про свое обещание.
Домой я вернулся на этот раз поздно вечером. Бабушка поставила на стол передо мной стакан молока, села напротив и произнесла:
– Кажется, в семнадцатом веке… да, да, в семнадцатом произошла какая-то ювелирная история… Помню только, что она нашумела в свое время. Дело касалось алмазных подвесков, что ли? Ты, случайно, не знаешь подробности?
Говоря это, бабушка почему-то избегала смотреть мне в глаза и водила пальцем по скатерти, выписывая восьмерки. Словом, ее поведение показалось мне подозрительным. «Почему ее это интересует? Никак, она хочет узнать: о чем мы говорим со слесарем, а потом запретить наши встречи, сказав, что взрослые должны учить детей только серьезному». Поэтому я сказал:
– Бабушка, я же не ювелир. А по истории мы еще не проходили.
– Да я ведь на всякий случай, – сказала она, поднимаясь. – Думала, может, ты слышал где. Может, кто-нибудь рассказывал тебе.
ГЛАВА ПЯТАЯ,
в которой речь идет о достоинствах дяди Васи
На другой день после обеда я повел своих друзей в каморку слесаря. Ребята волновались так же, как волновался д'Артаньян перед первой аудиенцией у короля. Они присмирели и, пока мы спускались в подвал, послушно выполняли каждую мою команду и цеплялись за мои рукава, точно были здесь впервые и боялись отстать и потеряться среди труб. Даже Зоя и та на время утратила свою бесцеремонность, была кроткой, словно овечка.
Котельная встретила нас ровным привычным гулом горящего газа. Печи, как всегда, отбрасывали синеватый свет. И все-таки теперь это была не просто котельная, а резиденция Базиля Тихоновича, которого боялся сам кардинал Ришелье.
Я едва не налетел с разгона на откуда-то взявшуюся кадку с фикусом. На стене висела надпись: «Зимний сад». Сделав еще два шага, мы увидели стрелку, указывающую дорогу к дворцу.
– Это что за стадо? – прогремел под сводами голос Ивана Ивановича.
– Это мы, – пропищала не своим голосом Зоя.
– Понимаешь, устроили тут дворец какой-то. Даже и не выговоришь сразу, – посетовал невидимый истопник.
– Может, Лувр? – спросил Феликс с надеждой.
– Шут его знает, может, и так, – сказал Иван Иванович. – И зачем сад в котельной?
И мы увидели на стене огромную тень, пожимающую плечами.
Дверь в каморку была приоткрыта. Я постучал и, не получив ответа, заглянул в дверь. В каморке никого не было. Только на старой кушетке лежал дядя Вася и спокойно смотрел на меня.
– Его нет, – сказал я ребятам. – Подождем во дворе.
– А по-моему, – сказал Яша, – если дверь приоткрыта, значит, хозяин хочет, чтобы к нему вошли.
Приоткрытая дверь как бы и в самом деле звала в гости, и мы, подталкивая друг друга, вошли в каморку, расселись кто на чем, готовые ждать хозяина сколько угодно.
Дядя Вася молча обвел нас зелеными глазами и, не найдя, видимо, ничего стоящего его внимания, уставился в точку, находящуюся где-то за стенами каморки.
Он лежал, поджав под себя лапы. Косматые бакенбарды топорщились на его щеках. В облике дяди Васи было что-то от грозных адмиралов парусного флота, и мы невольно оробели в его присутствии.
– Интересно, о чем он думает? – шепнула Зоя, почтительно оглядываясь на кота. – Вот бы умел он говорить, а, ребята?
– А он умеет, – раздался веселый голос слесаря – Чешет языком получше нас с вами. Правда, дядя Вася?
Кот повернул огромную лобастую башку и посмотрел на Базиля Тихоновича.
– А что же он не чешет сейчас? – спросил я, стараясь показать ребятам, что я здесь уже свой человек и что разговариваю с хозяином каморки на равных.
– Не хочет. И потом, ведь если он заговорит, ты же все равно не поверишь!
