очень сладкую пасту - талхан, которая может долго храниться и в бою придает людям силы. Когда англичане уходили из нашей страны, они взяли с собой золото, драгоценности, всякие старинные вещи, но не талхан. Кстати, они не сумели унести награбленное через горные перевалы и бросили все по дороге.
На следующий день мне задали другой вопрос:
- Папа сказал, что король Хабибулла-хан не сделал для нашей страны ничего хорошего, не то что президент Дауд. Он велел спросить, что вы думаете...
- Завтра мы об этом поговорим.
Я была застигнута врасплох и не хотела отвечать наспех. Вечером я уточнила дома некоторые даты и имена. На следующее утро я рассказывала детям:
- Твой отец прав. Этот король плохо служил своей стране: в его дворце, в гареме, жили триста женщин и развлекали его! Аманулла-хан, сын короля, провозгласил независимость и прогнал из Афганистана англичан, но у президента Дауда были другие намерения: он хотел превратить Афганистан в развитое, современное, независимое государство. Например, он мечтал, чтобы мы научились делать собственные машины и всякие другие вещи. Именно поэтому Дауд хотел быть не королем, а президентом республики. К несчастью, ему не хватило времени, советские военные помешали осуществить его планы.
* * *
Когда я училась в школе, курс истории открывался темой 'Англо-афганская война', следующей мы изучали тему 'Современная история Афганистана'. Эти времена застали и мои родители, они жили в период правления Мохаммада Захир Шаха и при правительстве его двоюродного брата Дауда.
Помню, как наш учитель истории в лицее, рассказывая об англо-афганской войне XIX века, допустил курьезную оговорку: 'Советские войска покинули Афганистан в 1878 году, как и англичане в 1989-м. Э-э... Нет... Не так... Короче говоря, и те, и другие ушли побежденными!'
Хорошо помню зиму 1988-1989 гг. Советские войска покидали Афганистан. Такой холодной погоды в Кабуле никогда прежде не было. Продовольствие подходило к концу. Части сопротивления окружили и блокировали столицу, поэтому нам не хватало буквально всего. Мы с сестрой, идя за хлебом, всегда стояли в разных очередях, чтобы получить шесть хлебов. Так же обстояло дело с керосином, потому что моджахеды разрушили линии электропередач и все кабульцы готовили еду на керосинках, а обогревались углем. Очереди становились все длиннее. Иногда приходилось ждать по полдня, чтобы раздобыть хоть какую- нибудь еду. Некоторые люди становились в очередь в 3 часа дня, продукты получали только в семь вечера, другие занимали очередь перед дверьми магазинов в три утра, надеясь к 9 часам вернуться домой. Этот ужас длился 4 месяца, люди часто умирали, стоя в очереди за едой! Когда хлеба не было, богатые ели печенье или пирожные, а нам говорили, что совершается революция! Я тогда почти возненавидела сласти...
Советские самолеты могли садиться только по ночам, в газетах писали, что 'Кабул кормят вливаниями'. Нервы у кабульцев были на пределе: ракетные обстрелы, нескончаемые очереди, цены на рис, сахар и муку - от всего этого люди выходили из себя по малейшему поводу, то и дело возникали драки. Многие хотели только одного - покинуть Кабул.
Кто-то выдавал дочерей за афганцев, живущих на Западе, готовя таким образом эмиграцию всей семьи, другие продавали все свое имущество, чтобы оплатить поездку, часто тайную, за границу. Кабул утратил ту напускную, натужную веселость, которая была ему свойственна во времена советской оккупации.
* * *
Весной 1989 года по радио наконец объявили, что продовольственные склады снова полны продовольствия. Странно, но кабульцы тогда и понятия не имели о том, как живут люди в деревнях. Словно пытаясь заморочить нас, телевидение показывало в основном развлекательные передачи, концерты, конкурсы на звание 'Мисс Афганистан' или 'Мисс Кабул', индийские фильмы... Театры работали, радио выливало на наши головы потоки музыки. Время от времени мы замечали, что на улицах стало больше народу, но ничего не знали о семьях, бежавших из своих домов и деревень во время боев между правительственными войсками и силами сопротивления. Население столицы медленно росло, а мы ничего не видели... Не хотели замечать реальной жизни. Да, моджахеды существовали, сопротивление наступало, но все мы надеялись, что жизнь наладится, единство страны будет восстановлено, мир вернется...
И тогда наступил черед Джалалабада. В течение лета 1991 года, спустя два года после ухода советских войск, сопротивление пыталось взять город с помощью пакистанской армии. Афганская армия и коммунистическое правительство мобилизовали все силы. Именно тогда доктор Наджибулла произнес свою знаменитую речь на площади Арианы. Правительство должно было не только отразить атаки частей сопротивления, но и - самое главное - не допустить вмешательства Пакистана. Безопасность столицы обеспечивали женщины. Тогда я впервые видела афганок в военной форме. Они были повсюду: на улицах, проспектах и перекрестках, они работали на Кабульском элеваторе, обеспечивая круглосуточную выпечку хлеба. Женщины водили автобусы, работали в администрации, в банках, пели на телевидении. Девушки комсомолки собирали в школах взносы на армию. Даже молодые певцы, подражавшие Мадонне и Майклу Джексону, выступали в войсках. Помню, что многие девушки из моего квартала горевали из-за того, что их возлюбленных забрали на фронт.
Накануне прихода моджахедов, в конце апреля 1992 года, нас пригласили на свадьбу в гостиницу 'Кабул', находившуюся в самом центре города, напротив Центрального банка, недалеко от президентского дворца и Министерства финансов. Праздник начался в 4 часа. Девушки и юноши были одеты по-западному, в ожидании религиозной церемонии мы танцевали и обедали. Внезапно в зал вбежал какой-то военный и попросил провести его к отцу жениха. Он рассказал, что моджахеды прорвались в город, и посоветовал немедленно закончить вечер. Большинство женщин были в декольтированных платьях, мужья набрасывали им на плечи свои пиджаки и быстро уводили домой.
Пять минут спустя все было кончено, и старший брат невесты быстро проводил нас с сестрами до дома. Родители очень удивились, увидев, что мы так рано вернулись, обычно церемония заканчивалась около полуночи.
Шакила спросила, что передавали по радио, но никакого экстренного сообщения не было. Все было спокойно и на следующий день, и мы отправились по своим делам.
Около 11 утра Шакила пришла за мной в школу. Преподавательнице, спросившей, что происходит, она просто сказала, что нам необходимо вернуться домой.
По дороге сестра объяснила мне:
- В Кабуле может начаться война, я должна немедленно предупредить все семью, сейчас позвоню папе в магазин.
Я слышала, как Шакила просила отца запастись продуктами и вернуться как можно быстрее. Потом она позвонила Сорайе в аэропорт и то же сказала и ей. Шакила странно выглядела: она пыталась сохранять присутствие духа, но каждые пять минут выглядывала в окно, чтобы посмотреть, не идут ли родители. Полтора часа спустя все собрались.
- К чему такая спешка? - спросил папа.
- Когда я ехала в редакцию своим обычным маршрутом, сразу заметила, что лавки закрыты, а люди строят баррикады из мешков с песком. Я видела вооруженных людей в тюрбанах, а ведь в городе никто, кроме военных, не имеет права носить оружие. Перед Министерством по водным ресурсам и электричеству, недалеко от Праздничной площади, военный сделал нам знак остановиться. Я показала ему журналистское удостоверение и объяснила, что еду на работу. Но он мне приказал поворачивать: 'Здесь люди Хекматияра!' Я спросила у него, кто такой этот Хекматияр, и тут какой-то бородач в тюрбане заорал: 'Мы Хезби-Ислами Хекматияра!' Внезапно нашу машину окружила вооруженная толпа, и я приказала шоферу поворачивать. Тот военный остановил нас - он хотел, чтобы мы взяли с собой двух девушек, служащих министерства. Они рассказали мне, что моджахеды били и унижали их только за то, что они были в юбках и колготках. Они душили их сорванными с них же колготками, плевали им в лицо, обзывали коммунистками... Когда мы переехали мост и оказались в нашем квартале, я удивилась, увидев, что все спокойно. Никто и не знал, что в каких-нибудь ста метрах ситуация совсем иная.
Я хорошо помню тот вечер. Мы ужинали в половине восьмого, а вскоре начались столкновения. Шакила сразу поднялась к Сабиру на седьмой этаж узнать, что происходит. У него был бинокль (несмотря на запрет), в который он наблюдал за своей любимой девушкой Викторией - она жила в доме напротив. Мать Сабира, работавшая в обслуге президентского дворца, подтвердила моей сестре, что днем бородачи в тюрбанах выгнали из здания всех женщин, проклиная их как коммунисток.
