АЛЕКСАНДР ВОИН
Снился Александру страшный сон, будто уже свей со всех сторон напирают, пора биться с ними, а он еще даже не одет, барахтается, влезая в исподницы, а у них русла перепутались, невозможно ноги вдеть, покуда первые утренние молитвы не промолвишь, и он торопится как можно скорее проговорить их, доходит до «Отче наш» и уже чувствует, что наполовину облачен; молится дальше, и ему все легче и легче становится, с каждой молитвой все больше и больше одежд на нем; «Верую» ложится на него, как надежная кольчуга, молитвы ангелу хранителю и Александру Воину будто щит и меч у него в руках; и вот уж он в последние молитвы просовывает свое чело — и се надежнейший ему шлем на голову… И сам Александр Воин говорит ему, толкая вплечо: «Пора, княже!»
Он вскочил и увидел Савву. Лицо у него было бодрое, глаза сверкали, в них отражался свет от лампады, горящей огнем инока Алексия, благодатным огнем от Гроба Господня. Лампада стояла в углу под образами, в небольшой горенке. Это была избушка в маленькой
ижорской деревеньке, где князь остановился, чтобы совсем немного освежить силы перед боем.
Хотелось сказать Савве что-то ласковое, но тотчас вспомнилось, что он еще только временно прощен и предстоит сначала посмотреть его в деле со свеями, а уж потом решать — прощать ли окончательно. Александр вскочил и первым делом, перекрестившись, поцеловал нательный крест и ладанку Святого Владимира. Стащил с себя несвежую рубаху.
Неужели пора? Неужто сейчас мы пойдем биться?.. Вот только что отплывали от Ладоги, плыли по Невскому озеру, высаживались на берег, и казалось, что все равно еще не скоро… А вот — на тебе, уже!..
— Луготинец? — коротко спросил Александр, надевая исподницы. В отличие от тех, которые только что снились, русла их были отглажены и не перепутывались.
— Отправился с передовым отрядом на погляд, — сказал Савва, помогая князю ровно навертеть на ноги длинные чулки-обмотки.
— Заря?
— Едва начала проклевываться. Самый ранний час утра, Славич.
Надо бы и Славичем запретить ему называть себя, покуда не прощен… Ну да ладно.
Так, чулки намотаны, не очень туго, но и не болтаются. Савва подал свежую сорочицу. Вошел Пельгу-сий. Тотчас вспомнилось, как он вчера встречал их, как тайком поведал Александру про свой дивный сон о Борисе и Глебе. Чудеснее всего было то, что именно ему, ижорцу, недавнему язычнику, пару лет назад еще приносившему жертвы своим поганым божкам, явлено было такое видение. Вдруг занятная мысль залетела в голову князя, и он весело усмехнулся — ведь сегодня начинается воскресенье пятнадцатого июля, день князя Владимира, но сам Красно Солнышко не соизволил сюда явиться, видно, где-то ему поважнее быть предстоит, а послал в помощь дальнему своему
правнуку сыновей своих, Бориса и Глеба, ровесников Александра!
— Здравствуй, Пельгуся, — ласково приветствовал он ижорца.
— И тебе страставать, княссь Алексантр, — низко поклонился верный друг, смешно растягивая русские слова на свой ижорский лад. Вот так же он вчера смешно про Бориса и Глеба рассказывал: «Я глязу и глассам не поверряа! Плывет русскаа снеекка-ладья, и всяа светитсаа, будто лунаа…»
— Как там? Ясный ли день будет, али дождь пойдет? — спросил Александр, натягивая легкие сапоги и улыбаясь доброму вестнику.
— Велиозарно ясный день будетт, — отвечал ижорец, с удовольствием употребляя красивое слово, явно вычитанное им откуда-то из книг, до коих он был большой охотник. — О, я смотрю, как ты уже хорошо-цисто оделссаа!
— Так ведь сегодня большой праздник, — сказал Александр. — И мне во сне было такое поучение, что главное одеяние человека — утренняя молитва. Без нее — хоть в самые велиозарные акеамиты нарядись, все без толку. А в молитве — ты одет прочно.
— Золотые слова, — с тяжким вздохом пробормотал Савва, далеко не самый радетельный молитвенник. — Все-таки, Славич, надень броню, прошу тебя!
— Опять ты за свое! — рассердился князь. — Не хочу я броню!
— Твоя воля, — вновь тяжко вздохнул Савва, откладывая тяжелую и длинную, с долгим рукавом кольчугу, именуемую броней, и вместо нее подавая Ярославичу легкую, с коротким рукавом и затягивающуюся под горлом простейшими запонками. Александр легко влез в нее, застегнулся. На локти натянул стальные двигающиеся зарукавья.
— Наручи не надо.
— Славич! Умоляю! Ты посмотри, какие легкие! Забыл, что я тебе новые купил после Пасхи?
— Ну хорошо, хорошо! — Александр согласился надеть и стальные наручи, закрывающие руку от кисти до локтя. Новые наручи, купленные Саввой после Пасхи, были украшены нарядным узором — цветами, птицами и рыбами.
— Бармицу… — робко взялся Савва за кольчужный доспех, надеваемый под шлем и спускающийся сзади и с боков, закрывая затылок, уши, виски, шею.
— Нет! — теперь уж совсем решительно отказался Александр. — Шапку, колпак, и хватит наряжаться!
В дверях мелькнуло лицо Ратмира.
— Ратмир! Бери благословенный образ. А ты, Савка, лампаду.
Оставив избушку, вышли на свежий воздух. Стояла темень, рассвет еще только близился. До возвращения Луготинца можно было основательно прочесть весь утренний чин молитв. Позвали отца Николая и иеромонаха Романа. Встали перед образом Пресвятой Богородицы, коим отец родной, Ярослав Всеволодович, в Торопце благословил сына на брак с княжной Александрой. Ратмир держал сию икону перед молящимся князем. Савва держал пред Богородицей лампаду, горящую благодатным огнем монаха Алексия. Александру было хорошо, не так тесно во времени, как в предутреннем сне. Луготинец появился как нельзя кстати, когда уже «Честнейшую херувим» тихо пели. Закончив стояние перед образом, Александр нетерпеливо спросил:
— Что, Костя?
— В самый раз теперь по ним ударить. Не ждут нас свей. Стан их спит мирным сном, а дозорную заставу мы затоптали.
— Пошли, Господи, спасение душе твоей! — обрадовавшись, обнял Костю Ярославич. — На конь, дружина моя верная! Час битвы нашей наступает. Перенесем ворогов из сна временного в сон вечный, и да не дрогнет рука наша на завоевателей Земли Русской!
Он надел легкую шапку, а поверх нее — стальной колпак, свой любимый, с выбитыми искусно по околышу образками — Спаситель, Приснодева и Креститель. Савва подвел веселого Аера, и князь молнией вскочил в седло, опоясался мечом, надел рукавицы, взял щит и свое любимое копье — длинное древко, оканчивающееся острым наконечником в виде двух листиков, наложенных один на другой так, что в сечении получался крест, а у основания наконечника торчали две упругие лапки, дабы, пронзив врага, можно было его оттолкнуть и отбросить.
— С Богом, братья! Да помогут нам наши святые князья — Владимир Красно Солнышко и сыны его — Борис и Глеб!
Здесь все Александрове воинство разделилось надвое — конница пошла в сторону Ижоры, а пешцы — в сторону Невы. Князь так задумал: пехота по невскому берегу свеев будет от шнек отрезать, а фарьство тем временем по ижорскому берегу нападет на свейские ставки — на Улофа и Биргера. Пехотную рать вели за собою Миша Дюжий, Кондрат Грозный, Дручило Не-здылович, Всеволож Ворона, Глеб Шестько, Ратислав и Кербет. Прапор составили Ласка, Ртище и еще шестеро конников — несли знамя Александра с золотым львом на алом стяге, хоругви и знамена с Нерукотворным Спасом, с Воскресением Христовым, со Святым Георгием побеждающим змия, с Индриком, везущим на себе Деву Марию, и с белым крылатым крестом на черном поле. Конные полки, кроме самого Александра, возглавляли Таврило Олексич, Юрята Пинещенич, Константин Луготинец, Сбыслав Якунович, тевтонец Ратша, бояре Ратибор Клуксович и Роман Болдыже-вич. Вел своих ладожан и серб Ладимир. Солнце только-только начинало вставать за их спинами, медленно оживляя лесную зелень, запахи пока еще свежего летнего утра сладостно волновали, птицы принимались Щекотать слух своим радостным пением, и на сердце У Александра было так весело, будто ехали они не на смертный бой, а встречать дорогих гостей.
В зарослях метнулся олень, и ловчий Яков, едучи поблизости, оживленно подмигнул Александру:
— Ярославич! Сейчас бы не на битцу, а на ловы самый раз было бы, а?
— Что поделать, коли на нашего ловца иной зверь бежит, — ответил князь. — Ты, Яша, когда напустимся на нашего зверя, свисти и ори, как только ты один и умеешь, покрепче напугай свейство. Но не сразу, а когда крикну тебе.
— Сделаем!
Прибоднув Аера, Александр приблизился к Луго-тинцу:
— Гляжу, Коринф твой не хромает больше?
— Савве спасибо, — ответил Костя. — Подъезжаем.
Они выехали на холм и увидели битую свейскую заставу. Кровавые тела валялись как попало вокруг угасшего костра, в котором ничком лежал убитый свей, одежда на нем догорала, испуская густой и вонючий дым. В сердце у Александра все вмиг перевернулось, ужасный вид смерти потряс собою радостное молитвенное состояние, владевшее князем до сего мгновения. Здесь лежало не более десяти убитых, но казалось — гораздо больше. С трудом подавив в себе чувство жалости, уместное по окончании битвы, но никак не теперь, Александр выехал на вершину холма. Стан све-ев мирно спал. Видно было, что накануне они весело и беззаботно пировали там, многие валялись прямо на траве, но в отличие от этих, что здесь, те, что там, были еще живы. Их еще только предстояло умертвить. При сильном желании можно было бы уже отсюда стрелой достичь самых ближних.
— Господи, отврати от меня жалость непотребную! — тихо прошептал Александр. В тот же миг в душе у него очерствело, и совсем иные мысли взыграли в голове — он стал быстро размышлять о смене замысла. Теперь ему отчетливо виделось, что лучше будет, если они тут разделятся.
— Юрята, Костя! — решительно призвал он к себе двоих полковников. — Вы двое и бояре Ратибор и Роман. Ваша задача остается та же, как мы замыслили накануне, — дойти со своими полками почти до самого берега Ижоры и оттуда ударить по свейскому стану, стараясь отсечь тех, что сидят в селе, от тех, что расположились на берегу Невы. Мы же останемся тут и одновременно с вами бросимся на главную ставку. Как видно, сие и есть шатер Биргера. И покуда вы будете держать клин между теми и теми, мы должны одолеть Биргерово войско. А пешцы обязаны отсекать их от шнек. А уж потом возьмемся за тех, которые в селе и при устье Ижоры. Как подъедете к берегу и встанете, ждите, когда Яков свистнет. И по сему свисту устремляйтесь на ворога. Все понятно?
— Понятно, княже, — сказал Луготинец.
— С Богом, братья!
Конница стала перестраиваться. Половина ее выдвигалась из общего порядка и уходила за Луготин-цем, Пинещеничем, Романом и Ратибором.
