Невская битва

— Эх, молодцы гады! — восхитился Миша, впер­вые за все утро хорошо подумав о враге. — На том све­те помиримся!

Зато следующая шнека, по примеру мурманской, тоже убрав мостки с берега, не дав ни своим ни руси­чам пути на борт, устремилась на другой берег реки, где стояли запасные войска захватчиков.

— Ах вы берлюдники88 дьявольские! — негодовал Миша, продолжая со своей пехотою двигаться дальше по берегу Невы, от одной причаленной шнеки к дру­гой, и за все время ни единой хоть сколько-нибудь ощутимой раны не появилось на нем, так только — мелкие синяки и царапины. И далеко впереди распро­странялся уже ропот о нем, слава о его непобедимой силище бежала прежде Миши Дюжего передовым от­рядом. Аки лев, он чуткими ноздрями слышал запах этой своей славы, видел, как бледнели лица свеев,

вступающих с ним в бой.

Восемь шнек прошел он со своими пешцами, три шнеки пустив в сторону Невского озера, три были по­топлены, две сбежали.

Вдруг — словно стена встала перед Мишиной пехо­той. Окрепли ряды свеев, свирепее стали биться. Как бывает, когда копаешь землю да вдруг наткнешься на скопление камней и не можешь ни обойти, ни раско­вырять, ни раздолбить, в точности так же застряли вдруг пешцы новгородские и ладожские, мучительно стараясь не отступать ни на шаг, но все же вынуждены были и шаг, и два, и три, и пять сделать назад, ибо спе­реди сильно стало давить.

—    Видать, где-то тут заводилы ихние! — догадал­ся Глеб Шестько о том, о чем уже и без него все догада­лись.

—    Тем паче нам навалиться следует! — крикнул Кондрат Грозный. — А ну, братцы, не пожалеем живо­та своего Руси ради!

И еще тяжелее расшевелилась, разгорелась битва. Одним только шажком назад обозначились пешцы, и снова — вперед трудным кровавым шагом, вперед, только вперед!

— Фортмер, безбожные, фортмер! — ревел Миша, продолжая работать своим коршуном. — На том, на том свете мириться будем, никак не раньше! Брекен-крекены!.. Получите! Получите, гостюшки! Уго­щайтесь чем Бог послал!..

И еще одну шнеку захватили они — Миша Дюжий да Кондрат Грозный, да Всеволож Ворона. Хорошо ру­бились тут свей, ничего не скажешь! Ворону зацепили под ребра. Поначалу думалось — пустяк, а когда кон­чили тут рубиловку, глянули — лежит Всеволож без­дыханный. Лицо удивленное, рукой будто бы от себя кого-то отстраняет: не надо, мол, рано!.. А под ним — озеро крови.

— Рай тебе светлый, Севушко! — погоревал над ним Миша, да только некогда во время битвы горевать над павшими.

Отсюда, с еще одной захваченной шнеки, разгляде­ли, что там, за свейскими рядами, происходит. Увиде­ли, как несколько знатных рыцарей поспешно тащат на составленных в носилки копьях другого, наизнат­нейшего, истекающего кровью. Он, живой, то и дело приподнимался, утирая кровоточащее лицо. За ним несли знамя — золотое с тремя лазоревыми коронами. Спешили свей поскорей внести своего крепко раненно­го воеводу на большую шнеку.

—   Никак самого Биргера али братанича его та­щат, — предположил Кондрат.

—   Эх, пробиться бы к нему! — воскликнул Ми­ша. — Эх, его бы ковырнуть, бисова сына! Живо на брег!

Глава восемнадцатая

УЙДЕТ, СОБАКА!

Дружинник Таврило Олексич опередь всех пресле­довал раненого Биргера. После того как пала высокая ставка, подсеченная молодцом Саввою, дрогнули свей, но еще долго пытались переломить ход битвы. Утро совсем уже встало над окрестностями ижорского устья, полностью вошло в свои права. Быстро, как кровь из широкой раны, текло время. Благо, что на ле­вом крыле конная рать Луготинца, Юряты, Ратибора и Романа продолжала сдерживать натиск свеев со стороны большого села, именуемого по-русски Усть-Ижорою, а по местному наречию — язык сломаешь.

Гаврило на своем сером сарацинском скакуне Пру-зике старался все время быть вблизи Александра, лю­буясь доблестью князя, не уходившего с поля битвы, хотя после того, как он поставил печать свою на лице Биргера, мог бы Ярославич и в стороне побыть, побе­речь себя для вящего успеха побоища. Но Александр, не слушая советов ближних своих, оставался в гуще сражения, продолжая подвергать свою жизнь смер­тельной опасности, ибо озлобленные на него свей ал­кали отомстить за поруганную честь Биргера.

Однажды они столь решительно насели, что едва не взяли князя в плотное кольцо. Новгородский оруже­носец Александра, прославленный певец и красавец Ратмир, дважды терял под собою коней и бился пе­шим порядком. Весь израненный, он истекал кровью.

— Уйди, Ратко! Истечешь рудой, Ратмирушко! — увещевали его и сам князь, и Савва, и прочие, вклю­чая Гаврилу Олексича. Но он упрямо продолжал сра­жаться, покуда не упал, закатив глаза, бледный и с го­ловы до ног окровавленный.

Александр соскочил с коня своего и бросился к лю­бимому отроку, но Ратмиру уже полагалась не по­мощь, а почести.

Наконец, когда солнце стало припекать не на шутку, рухнули свей, провалились ряды их, пали по­добно шатру Биргера, и в образовавшийся пролом ри­ нулась лавина — сам Александр, отрок Савва, Сбы-слав Якунович, ловчий Яков Полочанин, а впереди всех — Гаврило Олексич, который видел, как стре­ мительно уносили окровавленного Биргера, и горел желанием догнать, взять в плен или добить королев­ского зятя. Кроме копья и топора, утраченных в ходе боя, все остальное вооружение оставалось при нем — пернач, шестопер, чекан, клевец, кинжал, а глав­ное — меч. И щит у Гаврилы не повредился, хотя многажды пришлось ему отразить ударов и тычков.

Плечо только слегка было подранено, тонкая струйка крови всякий раз пробегала по руке, когда он изредка опускал меч книзу. Но теперь и об этой пустячной ран­ке не помнилось, когда, весь пылая, он рубился сквозь уходящие свейские ряды, почти настигая уносимого Биргера. Он также видел худощавого и перепуганного свейского пискупа, которого тоже несли, а он продол­жал кропить святой водой и Биргера, и тех, кто его нес, а порой и до лица Гаврилы долетали капли этой, хоть и святой, а все же латинской воды, которой и да­ром не надо.

— Погодь же вы! Не спеши, эй! Дозволь тя уклюнуть! — упрашивал, почти умолял Таврило ускольза­ющих от него свеев.

И вот уже — берег Невы. По широченным мосткам Биргера понесли на шнеку.

— Уйдет, собака! — в отчаянии крикнул дру­жинник Таврило, пробиваясь к сходне. Из руки его вдруг выбили тяжелый пернач, и снова несколько капель с латинского пискупского кропила пали ему на лицо. Страшно рассвирепев, Олексич схватил что попало сбоку седла — чекан! — и швырнул его, по­пав точно в лоб ихнему пискупу! Тот так и рухнул навзничь. Тотчас перед конем Гаврилы, будто по ма­новению чьей-то руки, расступилось, и прямо на ко­не своем отчаянный дружинник махнул на широкую сходню. Славный конь его умел не только по доскам бегать, а и протанцевать мог бы на мостках. — Ум­ница, Прузик! — похвалил его Таврило, выхватывая меч из ножен. И почти успел он вскочить на борт шнеки, но свей тут заревели разом, напряглись и скинули сходню.

Все замелькало, закружилось, превратилось в брыз­ги и воду. Но ловкий Таврило Олексич удержался в сед­ле, не выпал, а вместе с конем, оставаясь в стременах, поднялся, устремился к берегу, где на него глядели с восторгом, как на своевольно вернувшегося из небы­тия смерти. И тотчас, выбравшись на берег, Таврило бросился в бой с огромнейшим рыцарем, по всему виду состоявшим в свите Биргера.

После подвигов Гаврилы сей долговязый свейский витязь с явным удовольствием хотел сразиться с ним, а Олексич во что бы то ни стало нуждался в возмездии за неудавшуюся попытку настичь Биргера, шнека с которым уже отчалила от берега, трепеща золотым знаменем с тремя лазоревыми коронами.

Искры посыпались от скрежещущих скрестив­шихся мечей, когда новгородский дружинник и свей­ский воевода схлестнулись друг с другом в смертель­ ной схватке.

—   Ушел, собака! — причитал Гаврило, нанося удар за ударом и отбиваясь от ответных ударов, все еще переживая бегство Биргера.

—   Ап-бо! Ап-бо! Ап-бо! — громко пыхтел, сража­ясь, могучий и храбрый свей. Он уже один оставался на берегу в живых из всех своих воинов, ему ничего не стоило сложить оружие и сдаться в почетный плен, но видно было, что он готов биться до последнего. Ни­ кто не вмешивался, предоставляя возможность Гаври­ле и свею биться один на один.

—   Ушел, собака! Ушел, собака! — продолжал вос­клицать русич при каждом ударе своего меча. Стой­кий и умелый ему достался поединщик, хорошо бы с таким не до смерти побиться, а только до первой сильной крови, а потом сесть и хорошенько напиться в обнимку, наораться лихих песен… Но тут была вой­ на, а не игрище. — Ушел, собака! — в очередной раз выкрикнул Олексич и вдруг, сам того не ожидая, в го­ловокружительном броске перерубил противнику гор­ло под самым кадыком.

Тот в пылу боя замахнулся еще раз, хотел было на­нести удар, но вместо этого обмер, хватанул ртом по­следний глоток воздуха и мешком свалился с коня на берег, руда обиженной струей выхлестнулась из его смертельной раны.

— А ты не ушел, собака! — вымолвил Гаврило, хотя этого воина ему никак не хотелось именовать обид­ным прозвищем, но и рыдать над ним он не намеревал­ся. — Это тебе за Ратмира!

Глава девятнадцатая

ГОРЕ БИРГЕРА

Биргер истекал кровью, болью, горем, тоскою, от­чаяньем… Весь мир его рухнул, и с каждым новым выплеском крови из ужасной раны на лице королев­ский зять чувствовал, что это сама душа его мало-по­малу источается из тела.

Еще несколько дней назад он не смел ни в малой степени подвергнуть сомнению грядущую победу над всей северной Гардарикой. Еще вчера он беспечно пи­ровал со своим огромным и, казалось, непобедимым войском. Еще сегодня утром он проснулся раньше всех и одним из первых услышал в отдалении чей-то нечеловеческий по силе свист, и что-то подсказало ему о беде, но он не мог в нее поверить. Еще совсем недав­но все казалось не только поправимым, но и вовсе не таким уж опасным, когда он выехал навстречу русам, чтобы сразиться с летящим на него плохо бронирован­ным русским рыцарем; тот и копье держал как-то не совсем умело, легко можно было его убить…

— Это случайность! Это надо заново… — бредил Биргер, будто и впрямь можно было что-то переиграть заново. Но и поверить во все случившееся отказывал­ся разум. Как он мог промахнуться! Как он, один из лучших копейщиков Швеции, мог позволить этому дикарю нанести ему столь обидный и точный